Психологиня и психопат

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за июнь 2024:

 

На чтение потребуется 2 часа | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

18+

 

 

 

От автора

 

 

Это новая редакция повести «Психологиня и психопат». Считаю её более удачной и согласованной. Повесть сложная, внутри неё живёт ещё одна история – рассказ или психологический этюд о молодом психопате Юлиане. В прежних редакциях этюд запутывал основной сюжет – историю двух главных героев – мужчины (недоучившегося психолога) и женщины (маститого психолога). В новой редакции я сильно сократил историю Юлиана – она вторична. Текст от этого выиграл. Он не уводит читателя от главного, не перебивает первичное вторичным.

Кроме того, не было логического финала. История обрывалась, и создавалось впечатление незаконченности. В окончательной версии добавлены две новые главы, которые делают текст законченным. Поэтому предлагаю журналу окончательный вариант повести. Полагаю, что читателю интереснее читать то, что автор сам считает наиболее удачным.

Спасибо.

 

 

 

 

Часть 1. «Сockroaches in my mind – тараканы в моей голове»

 

 

 

1

 

 

Преподобный Герасим жил в пустыне. Строго постился, молился, каялся. Видел, как души усопших братьев по окончании земного бытия возносятся на небо. Вылечил однажды льва, который повредил лапу. Заноза гноилась, лев мог умереть. После этого зверь стал дружить с Герасимом. Когда преподобный скончался, лев пришёл на могилу святого старца и умер. Происходило это в V веке нашей эры.

Я живу в современном городе. Не пощусь, не умею молиться. Подвижником меня можно назвать с иронией – подвижник чувственных наслаждений. Это обо мне. Мой глаз затуманен психологией, философией, литературой и грубыми формами удовольствий. Когда кто-то из ближних умирает, я не вижу эфирных тел, уходящих к небесам, а упираюсь твёрдым взглядом в крышку гроба у дома, наблюдаю кучку плачущих старух. Не понимаю, зачем они плачут? Нужно радоваться – душа перенеслась в мир всеохватной любви. Может быть, у них работа такая – плакать? Тогда Бог им судья. Думаю, что они тоже не замечают эфирных тел. У них глаза затуманены суетою житейской.

Львов видел лишь в зоопарке. Вылечил однажды кота, которого подобрал на помойке. Откормил его, приучил к философии и праздности. Обозвал Сократом. Полагаю, что кот дружит со мной. Но могу заблуждаться. Во всяком случае, если меня в его жизни не станет, Сократ с удовольствием вернётся к прежней вольной помойной жизни. Возможно, прослывёт среди своих сородичей большим мучеником за кошачью веру, так как долгое время жил с психопатом, называвшим себя психологом.

Наверное, я должен походить на обезьяну. Если верить в доктрину происхождения человека из этой скотины, то есть основываться на том, что труд превратил обезьяну в человека, тогда должно быть и обратное: человек без труда снова становится обезьяной.

Категорически смешное умозаключение.

Всё же иногда я себя вижу в зеркале. Самый обыкновенный тип. Древнего примата могу напоминать лишь после какого-нибудь злостного загула, когда философская лень оборачивается тупой животной болью – тут верно: хоть покойников заноси… или выноси – мне наплевать и на то, как я выгляжу, и на то, что обо мне подумает «княгиня Марья Алексевна». За неимением последней – мне наплевать, что обо мне подумают соседи или Сократ. Вот уж поистине болезненное тщеславие – притворяться кем-то более высоким и нравственным, чем ты есть на самом деле. Честно скажу – мне наплевать на чужое мнение о моей персоне. Поверьте, никакого кокетства: за полвека осознанного жития я немного изучил свои трещинки. Попробовал хиреющими силёнками вытащить из шкафов скелеты и похоронить на погосте и понял: паршивое это дело – бороться с привычками, которые стали второй натурой. Всё равно что ломать естество. Силы уже не те, романтизм новообращённого в духовную жизнь угас, превратился в постромантизм, а постромантизм снова стал реализмом – только не таким пугающим, каким был в юные годы. Теперь я принимаю самого себя со всеми закоулками характера. А там, поверьте, тёмных мест много. Встречаются и скелеты, которые на момент генеральной уборки в доме прикинулись антуражем, а оказались элементом несущих конструкций. Тут я умыл руки, как Понтий Пилат, который оказался в ловушке страхов – поступить по совести не могу, против совести тоже. Притворяюсь философом, мудрецом. А на деле – безвольный тип, безответственный и расхристанный. Потому что слабый. И не умею отказывать людям. Учу других, а сам не умею. Вот так. И это уже не скелеты с тараканами. Это генетический код.

Тараканов со скелетами я придумал для того, чтобы оправдать свои слабости. Но как иначе? Сил ни на что нет, а жить-то нужно – и не просто жить, а по уму, потому что иначе не умею. Даже когда неделю проваляюсь в постели с тяжёлого похмелья. Приходится мириться и с такими авансами. Про зарплату умолчу. Всякое бывало. Только бы ноги домой сами привели на автопилоте.

Да, друзья, у меня тонкая душевная организация в рамках толстых обстоятельств, в которых реализуется моя свобода. Хотел бы жить в Лондоне или Париже? Нет. Тонкие обстоятельства не сделают меня свободнее. Я как тот земский врач, который спас вельможу во время царской охоты в глухих лесах. Врача пригласили в Петербург, в высший свет, одарили богатыми подарками, пригласили на ужин во дворец. И тут рай обернулся адом. Врач привык к простой грубой пище, не знал церемоний, дворцового этикета. Все ему улыбаются, на серебряных блюдах передают изысканную еду, под руками лежат сверкающие приборы. А ему хочется провалиться от стыда в самую преисподнюю. Не его эта обстановка. То, что для одних райская атмосфера, для него – ад. Вот и у меня так же: тонкие и толстые обстоятельства. А я всем доволен. Не нужен мне ни Монмартр, ни Елисейские поля, ни фонтаны Петергофа. Я заточен под сельский пейзаж, сторонюсь публики и мало что понимаю в жизни «комильфо», то есть, неких приличий.

Сказать откровенно? Мне наплевать на то, что в обществе считают приличным.

Вы думаете, я обижен на мир? Упаси боже. Вы думаете, мир обижен на меня? Смешно. Мир относится ко мне точно так, как я отношусь к миру. Закон известный. Сила действия равна силе противодействия. А если мне наплевать на мир, то, соответственно, мир плюёт на меня. Но что такое «я» и «мир»? Несопоставимые весовые категории. Если я плюну с высоты своего настроения в эфирное пространство, мою слюну разнесёт ветром, и никто не заметит. А вот если наоборот – ударная волна будет чувствительнее. Мир – это сотня тяжеловесных верблюдов, а я – комар. Я и не думаю состязаться. Мир приличий пытается отцеживать комара, а верблюда не замечает. Потому что сам из этих существ состоит.

Один кудрявый чудак из прошлого века голосил под гитару: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир. Пусть лучше он прогнётся под нас». Мальчишество. Красное словцо. Мир прогнётся под тебя, детка, чтобы пружиной треснуть по затылку. Тогда и голос прорежется, и смыслы. И это будет называться экзистенциальным переживанием. Мир лягается очень больно. Но если в момент контузии ты не поймёшь, что перед тобой открывается источник смыслов, грош тебе цена. Иди со своей гитарой петь в подворотнях. И пить портвейн.

Или учись примиряться с собой. Потому что сломать головой лаврскую стену ещё не удавалось никому. Остановить ладонью течение Москвы-реки – тоже. Попробуй посмотреть на себя без преувеличений и самовлюблённости. Без болезненной стыдливости и тщеславия. Просто посмотри на себя и скажи: кто я есть? Если найдёшь ответ, ты на правильном пути.

Вот я иногда смотрю на себя в зеркало, трогаю пальцами помятое лицо, упираюсь в многодневную щетину и думаю: вероятно, человек произошёл от обезьяны, – а потом присматриваюсь к щёлкам глаз, улавливаю в них мысли – худенькие, больные, но мысли. И говорю вполголоса: «Нет, я мыслю, значит, я не обезьяна. Вчера напоминал безобразного примата. Что делал, не помню, но что-то делал скверное. А сегодня уже нет, сегодня – бросок в сторону человека. Стало быть, не всё потеряно!».

«А как же подвиги?» – спросите вы. – «Как же мечты и фантазии идеалиста?»

Плюньте в мою сторону, если я когда-нибудь заикнусь об этом. Я не плюну в ответ.

Единственным подвигом считаю примирение с самим собой.

Нет, не с миром. Мир есть льстец и обманщик. Мир – это блудница вавилонская. У меня нет ни одного повода склонять перед ним голову. На колени он меня ставит часто, но поклоняться ему я не собираюсь. Поклоняться в том смысле, что жить по его законам. Или по его беззаконию, которое он величает законом.

Да. Я наконец принял себя без брезгливости. И могу сказать, что за этим простым утверждением стоят годы борьбы с собой. Смешно. Для того чтобы помириться с самим собой и обрести некое подобие гармонии, сначала нужно изодрать в кровь нервы и мускулы и понять, что занимаешься садомазохизмом. Нет, увольте. К чёрту самоедство, к чёрту поиски истины. Истина одна, она существует без умственных конфигураций, а самоедство и поиски ради искания приводят к плачевному финалу. Что проку от умственных доказательств истины? Истина не доказывается, а показывается. Так же, как не доказывается математически красота или любовь. Они переживаются. Если, конечно, сердце и мозги у тебя не заточены под математику, как под первозданную красоту. И такое случается – редко, впрочем.

Только опыт увиденного и пережитого может быть достаточным основанием принятия истины. Всё остальное – скольжение голым задом по наждаку.

– Что такое красота? – спрашивал Сократ софиста.

– Ты что, Сократ, не знаешь, что такое красота? Посмотри на симпатичную женщину, лошадь, собаку, и ты увидишь красоту.

– Нет, – отвечал Сократ. – Я говорю не о красивой собаке, лошади, женщине. Я говорю о красоте. Разве самая прекрасная женщина сравнится по красоте с богиней?

– Клянусь собакой, Сократ, ты задаёшь неудобные вопросы. Не лучше ли держаться в рамках приличий?

Рамки приличий – это способ человека ускользнуть от свободы. Нет ничего удобнее, чем спрятаться за пакет добродетелей, ещё легче – схватить дубину «приличий» и отходить ей всякого, кто посмеет задавать неудобные вопросы. Лучшая защита – нападение. А если не получилось справиться дубиной приличий, можно метнуть в противника копьё «культуры». Культура – универсальный инструмент воздействия на благородных бунтовщиков.

Мне посчастливилось пережить истину. Только не хватает сил оставить всё и последовать за ней. Ноги переломаны, желудок болит, сосуды головного мозга воют, как холодная вытяжка в печи, подкинешь топлива – немного согреются и успокоятся. Поздно, батенька, поздно учиться летать, сначала правильную ходьбу освой малыми шагами. И дыхание. И при этом не злись на собственную мизерность. Хотя бы не раздражайся. Комариными шагами – в сторону красоты.

И занимайся своей психологией, если она помогает хотя бы осмыслить и оправдать людей. Не суди только.

Живу я один. Привык к одиночеству, как привыкают к наркотическому яду. Без него уже не могу, хотя и понимаю, насколько с ним опасно. Но последнее время чувствую себя очень уютно. Как опийный наркоман, у которого под рукой всегда есть лекарство. Для меня яд и лекарство – это одиночество. Всё зависит от дозировки.

А ещё – кот. Не простой. Философский, психологический, экзистенциальный. Сократ. Рыжий, старый и толстый.

Ему постоянно нужно утверждать и обозначать своё существование. Ему нужны прорезанные из обыденного пространства смыслы. И он прорезает их там, где можно и где нельзя. Чаще – последнее. Спинка дивана вся прорезана смыслами, кошачий туалет тоже, ковёр с клочками рыжей шерсти, «кладбище» куриных костей под кухонным столом – всё это Сократовские смыслы.

Иногда он специально будит меня по ночам, когда я валяюсь с похмелья, чтобы я разозлился, вышел из себя и «обозначил» его существование трёпкой.

Сократ поднимается на лапах к моему уху, громко орёт, потом стремглав убегает, прячется под диваном и скрипит. Одним словом, экзистенциальная сволота.

Увы, мне тоже необходимо утверждаться полными абсурда поступками – чтобы остро ощутить себя не каким-то мыльным пузырём или комариной единичкой, а человеком. Только не тем, который звучит гордо. Это оставьте для кудрявых мальчиков с гитарами, которые призывают пробивать лбами каменные стены. Экзистенциализм, мать его! Я твёрдо знаю смысл своей жизни, но не могу его осуществить в полной мере. Не могу избавиться от привычек, которые так же далеки от идеала, как набор психологических свойств обезьяны от человека. Не правда ли, велика пропасть? Слишком даже велика.

Однако нужно жить. В мире с самим собой и постоянной вражде с миром.

И по возможности обозначать своё существование подлинными смыслами в открывающемся истиной пространстве.

И ещё – если ты поэт, смотри чаще на ночные звёзды. Если ты не поэт, всё равно выходи на балкон и смотри. Быть может, когда-нибудь заметишь, как одна из звёздочек тебе подмигнула. И пригласила в полёт. Тут могут открыться подлинные моменты жизни. Не упусти мгновения.

А если у тебя нет балкона, и ты не поэт, и твоя голова редко поворачивается к звёздам, тогда иди и смотри себе под ноги – и там можно увидеть в луже отражённую звезду. А ну как подмигнёт?

Последнее время я так и делаю – редко смотрю на небо. Шея болит. Артроз, наверное, шейных позвонков. Мой взгляд всё чаще вбивается в землю под ноги. И лужи встречаются, и звёзды в лужах. Знаете, нужно быть фарисеем, чтобы воротить нос от звёзд, подрагивающих в лужах. И те и другие достойны похвалы. Как там апостол сказал? Иная слава солнцу, иная луне, иная звёздам, но и звезда от звезды разнится во славе своей. Так вот, скажу вам откровенно, звёзды под ногами нисколько не мельче звёзд небесных. Те смотрят на мир свысока, подмигивают в надежде на романтический выплеск какого-нибудь сентиментального идиота, а эти под ногами смиренно ждут, когда на них кто-нибудь взглянет. И я смотрю. Да. Смотрю и любуюсь. И нет во мне никакой брезгливости. Высокомерия нет. Почему? Потому что я знаю себе цену. И не жду котировок на повышение. Живу тем, что имею. Наличностью своей живу. И не наступаю на звёзды в лужах. Берегу то малое, что могу себе позволить. Жанна из зелёного, Ольга из красного, Катя из аптеки – все это звёздочки на земле. А вот Ирина-психолог как бы наполовину там, на небе, наполовину на земле. Зачем-то я ей интересен? Не только же как патологический типаж для презентации. Мы с ней когда-то учились вместе, она стала психологом, я не доучился и вышел из университета, чтобы никогда в него не входить. В жизнь – через армейские башмаки.

Через двадцать лет мы случайно встретились, сначала в Интернете, потом наяву, и она предложила мне написать за деньги рассказ для её презентации – историю молодого психопата. И я схватился за эту идею, как мой Сократ за куриные головы – выпотрошить, высосать, подпитать себя чужими мозгами.

Нет, совсем не труд преобразовал обезьяну в человека. Процесс начался, когда обезьяна подняла вечно опущенную голову и впервые увидела ночной небосвод.

Половина второго ночи. Звёзды болтаются над крышами домов, как перезрелые плоды. Кажется, руку протяни, и сами упадут. Где же ваше небесное тщеславие? Молчат. Не живые какие-то. Силиконовые. Всё стало фальшивым в мире, включая звёзды. Мясистые силиконовые звёзды, которым нечего сказать одинокому созерцателю. Тьфу на вас. Сколько романтических душ покалечили ложной доступностью. Подмигивали, приглашали в полёт, провоцировали на откровенность. Принимали исповеди и мигали-семафорили, словом, водили за нос. И когда очередной влюблённый выпархивал, как птица, на крыльях фантазии, вы потешались. Закон всемирного притяжения не обманешь. «Dura lex sed lex». Закон суров, но это закон.

Не спится. А когда не спится, меня мучают мысли – самые разные. Лучше их куда-нибудь послать. В смысле собрать воедино и направить в творческий полёт. Только не к силиконовым звёздам. Лучше к тем, что на земле. Или двинуть крестовым походом на некоторую идею. Психологическую идею, потому что моё незаконченное образование иногда теснит, как теснит плоть у монахов-затворников. Наверное, потому что незаконченное. Идею необходимо реализовать, иначе захочется напиться, а потом ещё и ещё. А жить нужно со смыслами. Где же эти смыслы найти? Из чего извлечь? Из серости однообразных будней? Не выходит. Квадратный корень из нуля будет нуль. Квадратный корень из единицы будет единица. Необходима иная система координат. Не Евклидова. Из чего же извлекать смыслы? Вероятно, из того, что лучше получается.

Ирина говорит, что я мог бы стать неплохим психологом, но психология начала теснить. То есть, перестала давать смыслы. Одна бессмыслица. А я не могу жить без острого переживания жизни. Если в мою жизнь долго не приходят смыслы, я начинаю благородно бунтовать. Благородство быстро меняется безобразием, бунт превращается в зоологию. От любви до ненависти один шаг. От человека до обезьяны – тоже. Скользнул в обезьяний бунт и хорошо – на время можно жить без смыслов. Видеть под ногами в лужах отражение обезьяны и улыбаться. Так можно жить неделю, две, даже месяц. Но потом приходит утро, когда смотришь без улыбки в бездну зеркального пространства и понимаешь, что ты созерцаешь уже не себя, а свою обратную перспективу. Как на иконе – на переднем плане проступает всё светлое и благородное, на заднем – то, что находится рядом. Надо мной нависают голые стены со змеиными обоями, а передо мной только щёлки глаз, в которых корчатся в агонии мысли. Наверное, таким предстал перед Богом согрешивший Адам?

Крохотные светлячки – это единственное светлое и благородное, что проступает на моей иконе. Но они живые. Не то что звёзды.

Эти мысли и есть мои спасители.

Они выводят меня на пространство смыслов, как ивановские светлячки – заблудившегося на болотах путника. Сделаешь первый шаг – как после шоковой терапии – радость бывает от малого: от Сократа, от солнышка за окном, от банки лёгкого пива. И всё – обезьяна впадает в анабиоз, человек пробуждается. Да здравствует гомо сапиенс.

«Канис вивус мэлиор эст леонэ мортуо».

«Живая собака лучше мёртвого льва».

Идея рассказа проста: почему Юлиан не смог стать человеком толпы? Зачем ему бешеное сумасбродство? К чему тёмный криминальный бунт? Понимал ли он свои патологические поступки? Осознавал ли сам себя? Задавался ли хоть раз вопросом: что идёт впереди – болезнь или преступление? Раскольниковых сегодня нет – идеи скукожились, как мозги от долгого употребления кокаина. Теперь так: да-да, нет-нет, остальное от ума, которого осталось мало.

Не спится. В окне дома напротив – мерцающий свет. Ровно на четвёртом этаже. За чулочными занавесками. Кто там? Любопытно. Такой же поночужный мечтатель, как я? Или девушка, задремавшая над книгой? Метнуться бы мысленно к этому свету и посмотреть. Если девушка, то вряд ли за книгой. Ну почему так мельчают люди? И сам я – тоже мельчаю. И мой Юлиан совсем не Цезарь. Мелкий городской бесёнок со своим набором дурных привычек. Порочный тип.

Начал писать. Не хочу углубляться в переживания героев. У меня будет чистая психология. Без экзистенциальных переживаний и мук совести. Совесть – это когда разучился обманывать красиво. Совесть – это для избранных. Мои герои – с подсушенными мозговыми извилинами, они умеют бояться и душить свой страх. В этом они обретают свободу – магию закрытых глаз. Есть два способа избежать проблем – бороться с ними честным оружием или закрыть крепко глаза, втянуть через опалённые ноздри белый кристаллический порошок и умереть – на время, а может быть, навсегда.

Интересно, какая она, девушка за чулочными занавесками? Надеюсь, не девица Мария, которой девяносто лет? Свет мерцающий – это танцующее пламя лампадки? Девица Мария молится. Что в этом плохого? Но, нет. Не хочу представлять это. Моя свобода мысли рисует в воображении женщину лет сорока в распущенном халате, с копной каштановых волос. Из-под чулочного халата дышит волнительная грудь. Глаза ворожат неоновый экран телефона. Вспыхнет ночное желание и убежит, как пугливая белка. Глаза неонового света, нефритовые огоньки. Подобное притягивается к подобному. Смартфон зеленит пространство комнаты. Незнакомка ждёт звонка. Это ближе к реальности.

Из этого подъезда по утрам выходит молодая женщина с двумя собаками. Худая, как скрипка. Руки-плётки. Поводки натянуты. По всему видно, что особа нервная. В очках и чёрном кепи. Скрипка тела зажата струнами поводков. Собаки чёрные и худые. Нет, это не она. Незнакомка имеет пышные формы, рыжие волосы и нефритовые глаза. Только так и никак иначе. Если это собачница в чёрном кепи, значит, это неправда. Неправда – это то, что не соответствует моему мечтательному настроению. Если я нахожусь под воздействием этого настроения сию минуту, и если настроение напрямую связано со зрительными образами, это означает, что настроение истинно, даже если не соответствует реальности. Реальность – это то, что я переживаю. А я хочу переживать именно то, что рисует воображение. Значит, для меня это истинное переживание.

Не спится мне. Начало рассказа о Юлиане положено. Не спиться бы. Каламбур. Оговорка по Фрейду? Нет. Не сопьюсь. Я же немного психолог. И я свободен – в той мере, в какой позволено и полезно для моего духовного устроения. Если в моей голове замаячит, к примеру, психопатическая идея уничтожить какого-нибудь кудрявого Юлиана или истребить всех худых женщин мира, моя свобода преткнётся на первом же полицейском кордоне. Хочу соединиться в нефритовых желаниях с незнакомой мне женщиной, но эта свобода будет не абсолютной, потому что нет никакой пользы в абсурдных желаниях. Только то, что исходит из моего настоящего осознанного «я», то есть от личности, может и должно быть свободой.

Правдой будет лёгкий флирт с незнакомкой, обмен звонками по ночам, встречи – короткие, бурные встречи, в которых вспыхнет симфония двух одиночеств, на время превратится в острый экстатический вопль, в сублимацию всего видимого и невидимого, как при первородном падении Адама и Евы. Когда с них спала пелена святой непогрешимости, и они увидели друг друга в разоблачённых телах. Фиговый листок последним пал в раю девственности. Мужчина и женщина соединились в торжествующем крике, это был первый вопль рождения нового человечества. Вопль, адресованный искупителю.

В эту минуту моя свобода реализуется в желании написать рассказ и мечтательно поиграть образами, рождёнными мерцающим огоньком. Не так много для счастья? Но счастье состоит из цепочки радостных переживаний. А то, что я только что обозначил, несёт за собой именно такие переживания.

Нет, не сопьюсь. Прошло то время. Теперь у меня накопился опыт праздности. И я рад этому.

Как бы назвать эту незнакомку? Пусть будет Ева. Много распутного и благородного исходит от этого женского имени. Мученического и счастливого. Блудного и святого. Назвать образ – значит посадить его на мысленный поводок. Чулочный ажурный мечтательный поводок.

Вспомнил странную особенность окон напротив – в солнечные дни от них отражается солнце и слепит глаза. Из всего дома – только эти окна. Как минимум, повод познакомиться с хозяйкой. А если не хозяйка? Если не одинока? Если семья? Ладно, оставим это. Так должен мыслить мой Юлиан, который желает иметь весь мир, а получается, что мир его имеет.

Утром по-новому воспринимаешь ночной текст. Более трезво и придирчиво – по настроению и состоянию души и тела. А до девяти, сами понимаете, состояние...

Пробежал глазами, поправил места категорических оценок. Психолог, который норовит поставить всем диагнозы и умыть руки, как прокуратор Понтий Пилат, должен на время умереть. Иначе менторский тон захлестнёт повествование. Менторский и прокурорский. Психолог в большей степени адвокат, только не адвокат дьявола. Понять – совсем не означает простить. Понять – это охарактеризовать потаённые движения мыслей так, чтобы не возникало желания бросить в человека камень. Да. Я такой. Готов сначала всем поставить «пятёрки», а уж потом разбираться в тонкостях педагогики. Открою секрет – иногда я отчётливо понимаю, кто я есть. Неужели… слушайте, неужели я стану судить? Бросьте в меня камень, если когда-нибудь такое случится. Камень и вдогонку тухлое яйцо. Ибо это буду не я. Кто-то фальшивый с головы до пят влезет в мою душу и начнёт руками водить. Я так не умею. И не хочу.

Твёрдо усвоил: постарайся быть в одном духе с тем, который не стал швырять в порочную женщину камень. Он просто сказал тихо: «Если есть кто-то из вас без греха, тогда брось в неё камень». Это было давно – так давно, когда в людях была совесть. На мгновение они заглянули в самих себя, и им стало стыдно. Они опустили камни на землю и ушли. А она осталась. Женщина подошла к человеку и спросила:

– И ты не осуждаешь меня?

– Нет, – сказал он. – Не осуждаю. Иди и впредь не греши.

Я не должен окрашивать действия героев в категории «жутко», «уродливо», «паршиво», «непристойно». Читатель перестанет ощущать свободу. Он почувствует себя школяром, которому навязывают академическую программу. По типу концентрационного лагеря – шаг влево, шаг вправо равно предательству. И расстрелу. Читатель сам решит, кто есть кто. Автор должен деликатно подвести к свободному принятию решений. Не нужно извращение характера называть «омерзением», это не учебник нравственного богословия, это психологический этюд.

Сальные волосы или нечистая кожа в описании персонажа расскажут читателю больше, чем сотня диагнозов. Выражение глаз, интонации голоса, вибрация губ, непроизвольные движения пальцев – всё это объёмнее передаст внутреннее состояние человека. Особенно голос. Улыбка, смех. По тому, как человек улыбается, можно понять, сколько скелетов спрятано у него в шкафу. По тому, как он смотрит на других людей, можно прочитать его мысли. А походка? Кажется, японцы изобрели аппарат для диагностики заболеваний головного мозга по одной походке. Каково? С одним допущением – если герой не артист до мозга костей. С такими трудно. Возьмите плакальщиц на похоронах. Вроде и горе – как-никак, человек умер. А всё равно плачут за подаяние. Разве ж это плач? Обойдусь без артистизма. Мой Юлиан сволочь фигуристая, но не проститутка. Изворачиваться умеет, лжёт, портит себя сам, но не ликует в этой мерзости. И вообще, договорились – да-да, нет-нет, остальное от малого мозга.

Сутки я практически не выходил из квартиры. Пытался настроить себя на позитив.

Всю ночь накрапывал дождь. Теперь во дворе сочиво. Небесная влага выползает из земли, деревьев, фасадов домов, она стекает с умытых крыш, проникает в растительную часть всего живого, включая человека. Забирается в вегетативную нервную систему и выжимает лёгкую грусть. Я научился играть с природой в прятки. Когда серая пелена за окнами провоцирует меня на ностальгию, я не вытаскиваю из памяти ноутбука фотографии жены и сына, нет. Не заливаю в себя коньяк, не глотаю успокоительное средство. Зачем поддаваться внешним раздражителям?

Я захожу на какой-нибудь форум в социальных сетях, где болтают о чепухе, и начинаю активно общаться. Через полчаса у меня подпрыгивает давление, я благородно негодую на повсеместную тупость, мысленно проклинаю Интернет и себя самого, попавшего в ловушку лукавого духа. Но одновременно отвожу от себя серую пелену ностальгии. Дождь с грозой пробиваются в параллельном мире абстракций. Мой мир не колеблется. Он стоит великой китайской стеной, которую невозможно пробить молотом простых психических усилий. Град, гром и молнии обрушиваются на фантомных людей из виртуального мира. Вот она – грубая форма психотерапии. Теперь не нужно плести из соломы фигуру врага и сжигать его, как сжигают чучело масленицы, чтобы привлечь благополучие и обновление души; совсем не обязательно выезжать к бегущим по рельсам поездам и кричать во всё горло, чтобы избавиться от негативных переживаний. Сегодня можно пролиться золотым или нефритовым дождём в мире иллюзий, улыбнуться несуществующему лицу, сотворить жирный комплимент обнажённой девице, поскандалить в спорах о политике, ущипнуть самолюбие профана, поиграть в бисер на психологическом форуме. И вот – дело сделано! Гроза прошла стороной. Метнула огненные стрелы в виртуальное капище – место проявления грубых сил, трения страстей человеческих.

Да здравствует Интернет как форма мягкой психотерапии.

Будь проклят Интернет как эрзац чувств.

Уставшие от рутины верблюды и комарики приползают за плотской любовью в мир виртуальных фантазий. За деньги или без денег верблюды отцеживают комаров, а комары впиваются маленькими хоботками в верблюдов. Верблюды смешиваются с комарами, крики с писками, шерсть с крылышками, на пиршество любви слетаются, сбегаются, приплывают кентавры, драконы, тролли, гномы. И вырываются из общего хора стоны томления. «Земля покрыта асфальтом города, у мира дьявольский аппетит, мир хочет голого, голого, голого. Стриптиз бастует, он победит».

Герой моего рассказа много вытянул из мира реализованных в виртуальном пространстве идей. Он почерпнул там свободу, в которой был ограничен в реальности – строгая властная мама, которая воспитывала мальчика одна. Отец его покончил с собой, когда Юлиану было три года. Он удавился в ванной комнате коммунальной квартиры.

Юлиан проникал в параллельные миры, для того чтобы прокричать на фоне «счастливых» лиц, что он глубоко несчастлив. А когда его игнорировали, возбуждался жаждой мщения – наивной, грубой, детской, инфантильной жаждой увидеть страдание людей, которые не замечали его мучений. Когда ему было пять лет, он рисовал в воображении собственные похороны и убитых от горя взрослых, которые причинили ему боль. Будучи подростком, Юлиан освоил орудия истребления виртуальных врагов. В компьютерных развлечениях не было равных по мастерству убивать тому, кто вступал в игру под псевдонимом «Цезарь».

Влажным сквозняком качнуло занавеску. Посмотрел на окна четвёртого этажа дома напротив. Наши дома – близнецы. В солнечную погоду меня слепит осколочное светило, отражённое в её окне, вечером остывшее солнце приходит в наш дом. Утром я не могу видеть, что происходит за её занавесками, потому что – восходящее солнце, вечером не могу, потому что солнце заходящее. Великолепное светило защищает моё воображение от излишества реальных деталей так же, как закон внешний запрещает реализовывать необузданные желания. Солнце – благо. Нравственный закон, прекрасно оформленный у Канта.

А вот ночью от игры воображения меня не закрывает ничто.

Сегодня нет солнца. С улыбкой поглядываю на балкон, на котором сохнут два-три полотенца красного цвета. Скорее всего, хозяйка проживает одна. Если бы у неё была семья, балкон был бы усеян одеждой. Странно то, что я никогда её не видел, хотя живу в этом доме больше пятнадцати лет. Какая-то странная любовь к ярко-красному. И полотенца на ветру колышутся, как гюйсы на боевом корабле.

Когда по утрам вспыхивает солнце на её окне, почему-то именно на одном окне, мне становится весело без причины. Теплота отражения проникает в мою плоть. Смешно. Как можно воспринимать такие элементарные явления природы столь поэтично? Я же психолог. Человек с набором диагнозов под все случаи жизни. Со мной женщины начинают скучать после первого же свидания. Потому что не могу остановиться в маниакальных желаниях всё и всех причесать, разложить душевные проявления по полочкам, накинуть невидимый поводок на предметы, стать их хозяином, повелителем, вождём. Прав был Бродский. Хватит нам психоанализов, ты просто приди и обними меня.

В моей душе много тёмных закоулков. Может быть, это хорошо, что я немного разбираюсь в психологии? Было бы хуже, если бы моя свобода начиналась и заканчивалась реализацией тайных желаний.

Впрочем, невротической начинки во мне много, очень много. Если я, к примеру, заболеваю инфекционной простудой, для меня проблема начинается не с подъёма температуры, а с острого страха кого-нибудь заразить. Это не чувство вины, это иное. Открытые незаживающие раны от борьбы со своим естеством.

Прими самого себя таким, каков ты есть, и получишь первые залоги мира.

Все натуры человеческие очень разные. Кто-то принимает себя сразу и целиком, несмотря на угрожающие уродства – нет, я не из этих пациентов всемирного сумасшедшего дома. Нет сомнения, что я болен, но несколько иначе. Есть у меня понимание того, что «барина» на лице не носят с самодовольной гордыней. Что есть вещи, которые необходимо лечить. А если исцелиться не получается, тогда на помощь приходит косметика. Всё это я понимаю. Однако существуют такие изгибы души, которые в глаза не бросаются своей патологией, но внутри патологии живут. Как тараканы в голове, которые заводятся от нечистоты мыслей. При этом сама голова может выглядеть весьма импозантно.

В общем, я имею в виду патологию духа, которая проникла в самую суть моего «я», стала элементом душевной матрицы. Лечить её методами оперативного вмешательства означает себя калечить, оскоплять.

Я сторонник той медицины, которая соприкасается с изначальным пониманием слова «врач». Мне ближе заговорить грыжу или убедить рожу покинуть место ристалища, нежели ложиться под нож хирурга.

Да. Я в полной мере враль – от слова врачевать недуги.

 

 

2

 

Люди все очень разные. Кто как не психолог, даже недоучившийся, должен об этом знать. Двух листочков, упавших с дерева, не бывает одинаковыми. Что говорить о людях? Если вглядеться в материю строже, можно увидеть бесконечный поток. Из вечности истекает, в вечность возвращается.

Надо мной живёт соседка, которой за восемьдесят. Тётя Галя. Одинокая женщина с букетом болезней. Каждый год тётя Галя уезжает в платную клинику и удаляет очередную опухоль на внутренних органах. Откуда в ней появляются опухоли – загадка. Такое впечатление, что она их старательно взращивает внутри живота, как опытный фермер – грибы на грядках. Кажется, живот её набит соломой, чернозёмом и грибницами, а фигура год от года становится круглее, пузыристее и мягче. Удалённые органы, очевидно, высвобождают пространство, делают старушку легче, чем она есть. Ещё три-четыре хирургических вмешательства, и тётя Галя взлетит как воздушный шарик.

Я знаю, что она одержима лечением. Ей весело, оттого что она не видит половину предметов и спускается с пятого этажа, держась за перила и считая вслух ступеньки. Она улыбается и поёт под нос какие-то песни. И чем труднее ей становится в быту, тем больше она себя такой принимает. И ей наплевать, что кто-то из прохожих подумает или скажет ей вслед, что бабуля не следит за одеждой, что иногда надевает юбки задом наперёд и забывает расчесать волосы. Она себя принимает со всеми недугами, от которых долго не живут, а это и есть смирение, которое жизнь продлевает. Плюс – одержимость здоровьем, то есть блажь. Тётя Галя не блаженная, но блажная. Внешне блаженные и блажные весьма похожи. У них в сердце какая-то энергетическая батарейка. Глаза светятся в темноте, как у кошек.

– Андрейка, – скребётся она иногда в мою дверь по утрам. – Отнеси мусор, если не трудно. Не дойду до помойки. Не вижу ничего. Вчерась вошла в темноту первого этажа и на кошку чью-то наступила. Чуть не померла. Ноги поехали. Ты же знаешь, что я не вижу ничего. А кошка у кого чёрная? Не у Насти? Всю дверь мне обгадила. Так сходишь? Или нет?

– Схожу, тётя Галя, – улыбаюсь я. – Под дверью оставьте мешок. Или повесьте его на ручку. Чёрных кошек в нашем подъезде нет. У меня рыжий, огненный, не заметить его невозможно, но я его на улицу не выпускаю. У Насти розовый, как поросёнок, породистый. У квартирантов с первого этажа грудной ребёнок. Может, вы не на кошку наступили?

– Не на кошку? А кто завопил как резаный? Нет. Это я завопила. А этот… мне в ногу вцепился. Передай на первом этаже, чтобы не экономили на лампочках. Пускай вкрутят. Угробиться не долго. Кто же умирает, наступив на чёрного кота? Я не хочу умирать так позорно. Мне ещё племяннику квартиру оформлять и стояк новый делать. И двери покрасить. И раковину заменить. И… много дел ещё у нас есть. Рано помирать.

И смеётся – беззвучно, но так, что трясётся её рыхлая плоть с тремя подбородками, а я слышу из-за двери колебания этих волн и тоже смеюсь. И чувствую, как она своим светящимся взглядом сверлит мою бронированную дверь.

– Передам. А я-то думал, почему чёрных кошек не любят? Наверное, в темноте на них наступали и гробились.

– Не забудь про мусор. Вешаю мешок тебе на дверь. Не забудь. Там очистки картофельные и рыба. Пахнуть будут. Я ухожу.

Выглядываю в глазок и вижу сутулую покачивающуюся спину соседки. Рука её прочно обхватывает перила, скользит, старушка считает ступеньки. На голове белый платок. Кофта сизая болтается колоколом.

– Тридцать три, тридцать два, тридцать одна…

А к вечеру тётя Галя приносит мороженое. Старые люди привыкли благодарить за всякую мелочь. Мороженое не ем, но принимаю с благодарностью, потому что иначе нельзя. Обижу старушку. Хорошо, что мой Сократ подсел на молочное – мороженое с некоторых пор обожает, как куриные лапы.

Мой кот – продукт особенный. В кошачьей психологии он был бы на видном месте. Потому что у него ни разу не было живого общения с кошкой, только виртуальное, через звуковые дорожки. Вся жизнь моего кота – это его «очеловечение». Подобрал я его на помойке крохотным котёнком. Стал ли он выше в среде сородичей, сказать трудно. Наверное, он приобрёл за десятилетие вынужденного затвора некие антропоморфные черты. Во всяком случае, у Сократа развилась дистрофия охотничьего инстинкта, он боится птичек за окном, пугается бабочек и брезгливо отпрыгивает от какого-нибудь залётного жука. Нежный стал, как барышня. И разговаривает со мной интонациями, в которых легко различима обида, грусть, недовольство, радость. Если с куриных голов я пересаживаю его на рыбу – это радость. Если с рыбы – на куриные лапы, это недовольство. Противный резиновый скрип и логово под диваном, где его слышно, но не видно. Эти гнусавые недовольные скрипы действуют мне на нервы, и он знает об этом. Когда Сократ возмущён, он не мяукает, а скрыпит.

Если перевести его раздражённый монолог на язык человеческий, то получится примерно следующее:

– Как же ты меня достал, психолог, своей психологией. Сам не живёшь и другим не даёшь. Всё кого-то лечишь. А сам исцелиться не можешь. Мечтатель ты, а не психолог. Мышей уже не ловишь. Была пассия, ничего женщина. Красивая, не жадная, кормила меня как сына, на ручки брала. Так и её прогнал своей психологией. Да… Вторая приходила, тоже ничего, только собаками от неё пахло, змеиным ядом и табаком. Терпеть не могу. Хитрая. Чувствую. Кота не обманешь. А других-то зачем отвадил? Что ж это за наука, которая всё живое от себя отталкивает? Я давно от тебя, хозяин, не жду ничего доброго. Разве может прийти что-то доброе от психолога? Очнись, человече, хватит твоего жёванного-пережёванного психоанализа, просто возьми на ручки и приласкай. Слабо? Конечно, слабо. Для тебя нужна мотивация, предварительное осмысление поступка, анализ, синтез, опять анализ. Поэзии в тебе маловато, человече, одна сухая буква закона. Любви нет. Одни анализы и остались.

В какой-то степени Сократ прав. Всё подвергаю анализу. И поэзии маловато. Даже когда нахожусь в наивысшей стадии «одухотворения».

– Что же такое красота, Сократ? Правильно, красоту нельзя объяснить логически. Её можно только пережить.

На ручке моей двери болтается пакет с мусором.

Я не спешу открывать тёте Гале, потому что, впустив её, я должен буду смириться с исповедью про гнилой стояк. Ничто так не беспокоит блажную, как трубы отопления и слива. А я не в форме принимать исповедь утром. Плохо сплю. К тому же тема гнилых труб – это уже перебор. Как будто я ни на что другое не вдохновляю старушку, кроме как на бесконечные жалобы на канализацию. В конце концов, есть другие виды сантехники, более светлые, что ли. Поговори со мною, тётя Галя, о чём-нибудь поговори… только не о гнилой трубе и протечке в туалете. О погоде поговори, чёрт возьми, о пенсионной реформе, о президенте поговори. О смыслах жития. О любви. Только не о туалете. Прорежь в своём косяке жизненного пространства хотя бы одну нематериальную дырку. Гляди в неё и обозначай своё существование. Зри в скважину и постигай смыслы. Как мой Сократ.

Иногда соседка просит проверить показания счётчиков, позвонить в контору, пожаловаться на отсутствие тепла. Умоляет посмотреть на потолок, не протекает ли крыша, нет ли у неё мохнатых «тенёт» с пауками? Испытывает неукротимое желание задраить пластиковые окна в подъезде, превратить дом в подводную лодку, потому что, будто бы, сквозит. И всегда извиняется за утреннее радио, которое грохочет по вентиляционной шахте церковными хорами. Мне кажется, цель её жизни под финал – залезть в ковчег спасения в виде задрапированного под ноль пространства и переплыть порог вечности вместе со всеми. В «ковчеге для идиотов».

Но пока в подъезде есть прорехи, ковчег будет её фантазией.

А звукоизоляция в нашем доме – что в общежитии имени монаха Бертольда Шварца – всё слышно, особенно в прихожей, туалете и ванной. Помещения эти соединены шахтами стояка и вентиляции. Поэтому, если у кого-то бритвенное любопытство и острый слух, можно познать самые исповедальные откровенности жизни соседей. Привыкли, впрочем. Ко всему привычен наш человек. А когда к чему-то привыкаешь, начинаешь иронизировать.

Туалет у нас как общая исповедальня.

Сократ плюнул на условности и общается через шахту стояка с соседской кошкой Магдалиной. Она египетская ведьма. Страшная. Кто придумал таких облезлых созданий возводить в культ? Ума не приложу. Разве что сами египтяне, у которых кошка – сакральное животное. И не важно, лысая она или нет. Наверное, у них получились бы красивые дети – у Магдалины с Сократом. Но Магдалина оскоплена руками человеческими, а Сократ монах по нужде.

Хозяева Магдалины крепко выпивают, редко выходят на улицу, поэтому мой вентиляционный фон из подполья – это ад по сравнению с верхними церковными песнопениями. Живу между раем и адом.

Днём Настя и Максим отсыпаются. Вечером и ночью бранятся. Без особенных чувств, больше по привычке. При этом голос их выхолощен нудным процессом ругани, который длится годами. Внешне они от долгого запоя похожи на двух опухших китайцев. Иногда я не могу сразу различить, где он, а где она? Вместо голов – два жёлтых одуванчика со щёлками глаз. Тела – стебельки. Качает и без ветра. А когда голосят под полом, голоса сливаются в дуэт.

– Да пошла ты, – заводится он. – Я сказал, бл*.

– Кто ты такой? Кто ты такой? Бл*. Я сказала. Пошёл вон.

– Дай.

– Сам возьми.

– Дай, сука. Я сказал, бл*. Дай, сука, дай, сука. Я сказал.

– Да пошёл ты. «Я сказал». А ты кто? Ты ваще кто такой? Бл* он сказал. Ты никто, я сказала.

– Да пошла ты. Я сказал.

– Я сказала. Да пошёл ты.

– Сука.

– Да пошёл ты.

– Дай. Сука. Дай.

Иногда меня пытаются выстукивать по батарее.

– Андрей, сходи за бутылкой. Пожалуйста. Погибаем, – раздаётся из туалетного пространства. – Сходи в ночной. Пожалуйста.

– Нет меня дома! – ору я в шахту. – Нету!

– Нет? – Тишина. А вслед за затишьем: – Максим, я сказала. Пошёл ты.

– Да пошла ты. Сука такая.

И так до утра. Пластинка с одной композицией. Поющие тараканы дряхлеющего от самогона мозга.

Настя и Максим почти старики. Пенсионеры. Пенсии пропивают. Воплощают свою свободу. Их праздность – это рай для одних и ад для других. В конце концов, это их дело – как жить. Тётя Галя слушает церковное радио и выращивает внутренние опухоли, чтобы потом их отрезать. Максим и Настя не слушают церковное радио, пьют самогон до одури, включают живое радио из одной песни.

«Сockroaches in my mind – тараканы в моей голове».

Ритм энд блюз, иногда рэп.

Лысую Магдалину им привёз сын. Подарил кошку и скрылся. Несколько лет пенсионеров никто не навещает. Только собутыльники.

Иногда кошка начинает орать, Сократ подхватывает, соседи ругаются, а сверху на всю мощь льётся православное радио. И кто не вспомнит слова классика: «Всё смешалось в доме Облонских…» Люди, коты, православное радио, тараканы.

Соседей у меня много, молодых не знаю. Если доводится общаться, то, в основном, с тётей Галей.

Могу сказать, что лет десять назад, при относительном здоровье и зрячести, тётя Галя была невыносима. Постоянно ругалась с соседями, каждую неделю бегала в управление дома жаловаться на подъездных собачников и кошатников. Ссорилась с председателем ЖКХ из-за слабого отопления и громко разговаривала по телефону, перемывая косточки всем и вся – так громко, что слышал весь подъезд. Как через мегафон. Всех чихвостила, начиная с кота Василия, заканчивая президентом какой-нибудь недружественной нам страны. А у нас всё слышно. Пока в туалете сидишь, всё про всех и узнаешь. По утрам – общая исповедь, по вечерам – частная. Так и живём – как в телешоу «Всё слышно, но ничего не видно».

– Замучили эти коты, слышь, что говорю? Коты замучили. Дверь обмочили. И начальники. Слышь, что говорю? Начальники наши. Нахватали себе. Простым людям не до жира. А на этих и глядеть не хочу. Рожи. В телевизор не помещаются. Нет на них Сталина. Обнаглели. За мусор плати. За канализацию плати. За то, что я раз в день в туалет схожу – плати. За воду плати. В туалете ковшиком смываю. Экономия. За то, что смываю водой – тоже плати. Ем-то с гулькин хрен, а всё равно плати. Потому что смываю. На поле срать же не пойду.

Звук льющейся водички. Немного. Действительно – экономия. На исповеди не обманывают.

– Я говорю, вода горячая на пятый этаж плохо поступает. Сегодня Казанская. На крестный пойдёшь? Я в прошлом году ходила. В этом – не могу. Ноги не держат. Почки у меня. В туалет хожу часто. Рожи. Что могу сделать? Рожи. Нет на них Сталина. Я раньше не думала, сколько мне раз в день ходить. А теперь с ковшиком. У… рожи.

Тёти-Галины рожи заговаривать не пытаюсь. Это её матрица. С ними она смирилась, с ними живёт. У неё никогда не было своей семьи. Может быть, поэтому она так социально активна.

Блаженны все, принявшие себя такими, какие они есть. Если однажды старушка не удержит равновесие и полетит на небо, я решу, что тётю Галю прибрал Господь вознесением с плотью, которая истончилась до пузыристой кожицы. Не от святости она вознесётся, а от смиренного принятия своих тараканов. С ними и попадёт на великий суд. За скелеты не спросят. Только за тараканов. Да и последние стали прозрачными от немощи и открытости нрава. Её тараканы – это противные кошки, туалеты и ЖКХ. Ну, ещё вдобавок кто-нибудь из телевизора, что рожей не помещается в экран. Слуга народа.

Я себя принял, но блаженным не стал. Мои тараканы – это метафизические мутанты. Слишком они мудрёны, чтобы сходу найти общий язык и уговорить убраться. Тех, что проще и грубее, я вытравил химикатами. Мутанты остались. Борная кислота для них – это праздник непослушания, пиршество во славу чумы.

Главная комбинация моей матрицы – апология вынужденной праздности, философия лени.

Я понял – не любой труд облагораживает человека. И если говорить о доктрине происхождения человека и обезьяны, то я согласен с мнением Платона, который считал, что обезьяна – это выродившийся человек. Но никак не наоборот. Заводской конвейер вполне может «отштамповать» живого робота. И этот робот будет больше напоминать обезьяну, нежели обленившийся безвольный человек с огромным количеством тараканов в голове.

Это что же получается? Я защитник праздного образа жизни? Никак нет. В безделье загнусь за неделю.

Великие философы полны противоречий.

Один изрёк: «Праздность – мать всякой философии», другой заявил: «Праздность – матерь всех пороков». Парадокс.

Теперь мне не стыдно признаться: я апологет праздности. И философии во мне полно, и пороков.

Необходим опыт расхристанности. Опыт свободы произвольного действия от самого себя, а не по причинам внешним. Свобода – это способность начинать действие от желания своего «я». Если человек ведёт нравственную жизнь только потому, что боится угодить за решётку, это уже не свободное изъявление нрава, а бесовское смирение. То есть смирение от страха перед силой. Сколько тиранов пыталось построить рай в виде подобного ада, не перечесть. Одно их объединяло – то, что они называли раем, было похоже на концентрационные лагеря, где счастье личности продавливалось силой. Безумие. Счастливым может быть только свободный человек, а свобода испытывается праздностью. В особенности, свобода русского человека, ибо широк русский человек, слишком даже широк. И суживать его не надо. Иначе получится помесь ежа с ужом.

– Андрейка, где сейчас трудишься? Не видать совсем стало. На вахты ходишь? Не в охране опять? Или на рынок занесло? Нинка говорила, что в какой-то интернат устроился. Я вот и подумала, что в нашем интернате работаешь, где Семён Иванович лежал. В психиатрическом?

– Тётя Галя, – отвечаю я с укоризной. – Нинка – это ж испорченный телефон. Дважды она меня в реанимацию отправляла, потом и на кладбище, потому что увидела у нашего подъезда скорую помощь и серую буханку с рисунком ритуальных услуг. А меня до этого месяц не видела. И сделала вывод: реанимация ко мне приезжала, катафалк тоже. Зачем же вы Нинку слушаете? Она привыкла видеть меня рано утром, когда я на прогулку выхожу. Теперь не выхожу. И Нинка меня не видит. А фантазия работает.

– Ой, насмешил. А в интернате не работаешь? Нинка сказала, что ты ей сам так сказал. Божилась, что правда.

– Тётя Галя, тётя Галя, не лавки у нас, а искажённое пространство. Я сказал Нинке, что работаю в Интернете, а не в интернате. Вы знаете, что такое Интернет?

– Что-то с компьютерами? У меня племянник всё время там сидит. Только он там развлекается, а не работает.

– Ну, я тоже. Развлекаюсь. И работаю.

– А кем работаешь?

– Консультантом по праздности, – не выдерживаю. – Учу других бездельничать.

– Бу-ха-ха, бу-ха-ха. Ну, насмешил, сосед. Не могу.

Пожилые люди страсть как любопытны. Я их понимаю. Говорить-то о чём-то нужно. Когда истощается тема мировой политики, государственного управления и проблем ЖКХ, остаются соседи. В особенности те, которые живут не по лекалу. Я, например. По их твёрдому убеждению, я неудачник и безответственный тип. Даже супруга от меня убежала несколько лет назад, уехала с сыном к матери.

В сущности, они правы – я безответственный человек. Но они рассуждают с точки зрения общественной морали, а мне на общую мораль наплевать, поэтому сам себя я не осуждаю, а стараюсь примириться с собой. Хватит с нас осуждения. Пора бы починить свои собственные душевные механизмы.

Несмотря на общую исповедь в публичных шахтах подъезда, никто обо мне ничего не знает. То есть, не слышит. Живу я тихо, телевизора нет, радио тоже. Только Сократ иногда вынуждает меня выдавать свою порцию исповедального шума. У кота есть несколько особенностей, которые никак не спрячешь. Он не может нормально сходить в туалет без предварительного крика. Орёт так, будто я его воспитываю кнутом. Но это ещё полбеды. Для того чтобы Сократ начать рыть по пластику фантомную ямку, я должен неоднократно и монотонно произнести вслух: «Сходи, мол, сходи, сходи, мол!». Бред. Если слушать сверху или снизу и не видеть, что происходит.

В туалетное пространство вбрасывается залп моей загадочной исповеди:

– Сходи, мол, сходи, мол, сходи.

Куда сходи, зачем сходи, и почему мол – загадка.

Такая же непонятная для соседей, как и моя работа в Интернете. В интернате – это как-то понятно им. Но в Интернете? Что за блажь? Как можно работать и при этом не ходить каждый день на работу? Если бы тётя Галя знала, что сегодня это несложно, она всё равно не поверила бы. Не соответствует понимание работы социальному клише. Работающий мужчина должен уходить спозаранку и возвращаться затемно. А по субботам напиваться. Я так не делаю. Выпиваю тогда, когда хочу. Суббота для меня самый рядовой день недели. Я не субботник и не антисубботник. Придерживаюсь иной заповеди, которую оставили для свободных людей: «Не человек для Субботы, а суббота для Человека».

– Андрей, я так и не поняла, старая, что ты там делаешь, в этом Интернете. И как можно там трудиться? Если мне не изменяет память, ты вроде как врач?

– Я не врач. Я психолог. Недоучившийся. И то – в прошлом.

– Один бес. В белом халате ходил?

– Ходил, когда работал санитаром в интернате. Там и Семён Иванович лежал. А Интернет – это другое.

– Ну, ты вроде как священник? Всех слушаешь и за это зарплату получаешь?

– Именно так и получал, когда работал на телефоне доверия.

– А теперь что? Не платят?

– Нет.

– А за что платят?

– Не скажу.

– Не скажешь?

– Нет.

– Ну и хрен с тобой, не говори. Что мне? Я не жена тебе. Вика-то надолго укатила? – ехидно щурится тётя Галя. – Столько лет вместе прожили и на тебе. Наверное, недовольна была работой, за которую не платят? Я на заводе в горячем цеху двадцать лет отработала. Ветеран. Почки загубила на гальванике. Зарплату получала. Пенсия теперь. Не очень, конечно.

– Тётя Галя, что-то газом пахнет в подъезде, – прерываю её монолог. – Не оставили на плите ничего?

– Ой! – подпрыгивает соседка. – Наверное, кашу поставила. Побегу. Заболталась тут с тобой. А кот у тебя хороший. Не гуляющий. Не то что у Насти. Опять дверь всю обгадил, паразит.

А уже вечером старушка стучится ко мне в квартиру и протягивает мороженое. И пакет с рыбой. На лице – бездна раскаяния.

– Прости меня, сосед, совсем от безделья с ума схожу. Сидим на лавке у дома и языками чешем. В деревнях сейчас люди на огородах работают, а мы сидим и болтаем. Я ж не такая на самом деле. Деревенская я. И Нинка деревенская. А ведём себя как не пойми кто. Это твоему коту мойва. Ест рыбу-то?

– Ест.

– У тебя жена вроде бы деревенская была? Всё к маме ездила. Нет? Путаю? А ты не деревенский?

– Я? Деревенский? – Расплываюсь в улыбке удовольствия.

Бальзам на душу. Я деревенский.

– Спасибо за рыбу. Не покупайте больше мороженого, я и без того помогу, если что-нибудь нужно, – бормочу я. – Мне не трудно.

Нинка, про которую говорит тётя Галя, настоящий философ. Она тоже готовится в ковчег залезть и переплыть порог вечности. Но у нёе свои причуды. Мало того, что меня уже дважды в реанимацию отправляла и трижды хоронила, так и себя она каждый год хоронит. Готовится, то есть.

Весной, обычно ближе к Пасхе, Нинка выползает на лавочку у дома со старым семейным фотоальбомом. Настолько старым, что красная обшивка его с истёртым бархатом напоминает обивку гроба. Нинка совершает ритуал. Аккуратно раскладывает свои фотографии, созывает подруг, которых с каждым годом становится всё меньше, достаёт церковный кагор, разливает по пластиковым стаканчикам, причащается с бабульками и начинает выбирать из фотографий ту, что сойдёт ей на памятник.

Вроде трагический ритуал, но выглядит комично.

– Может, эту выбрать? – спрашивает Нинка, наливая подругам по стаканчику. – Не. Я тут страшная. Мой Ваня на памятнике молодой ещё, а я рядом с ним старухой буду. Внуки засмеют. Нет. Надо другую подобрать. Может быть, эту?

Бабушки начинают с серьёзным видом разбирать фотографии. Эта не та – слишком старая, та не эта – слишком молодая. Тут – слишком красивая, рядом с «моим Ваней» смотреться любовницей буду. Тогда, может быть, эта? Нет. Внуки не поймут.

– Какая ты привередливая, Нинка! – не выдерживает тётя Галя – разрумянилась после кагора. – Твоему Ваньке сколько было, когда помер?

– Сорок пять.

– Так вот, и ты свою сорокопятку доставай и вешай. Нечего людям голову морочить. Внуки не поймут. Ты для них, что ли, вешаешь?

– А для кого? – возмущается Нинка. – Кто ко мне на могилу ходить будет? Внуки.

– Для Бога ты вешаешь, а не для внуков, – просыпается одна из бабушек. – Внуки тебя и так помнят. А к Богу под подол пойдёшь, так он тебя не признает без фотографии. Назад к нам отправит. Тю-ха-ха.

– Тю-ха-ха!

Бабки смеются.

– Под подол… под подол… тю-ха-ха!

– Тебе сколько лет в этом году? – спрашивает подруга.

– Что спрашиваешь? Мы же с тобой одногодки. Восемьдесят пять.

– Чай, запамятовала. Я свою фотографию заранее с внуками согласовала. Понравилась им та, где я рядом с берёзками. Мне там двадцать пять.

– С ума сошла, девка. А Илье твоему на памятнике сколько?

– На фотографии – лет семьдесят.

– Ну? И сама подумай. Он в стариковском, а ты молодухой. Люди придут и поминать будут отца с дочкой. Дура ты.

– Дура, – соглашается соседка с улыбкой. – Знаю, что дура. Зато на фотографии красивая буду. Пойду я. Кашу внукам варить.

– Завтра с утра принесу ещё фотографий, – улыбается Нинка – Подберём?

– Конечно.

И так только на моей памяти продолжается лет десять. Может быть, это какой-то тайный ритуал такой, чтобы «обмануть ангела смерти» – не знаю. Есть такое народное поверье, что отправляется ангел к адресату, но если его обмануть, пройдёт мимо и к другому клиенту заглянет. Обознается, вернётся на небо без плода. Успение – не только сон, успение – спелость. Когда побег достиг того состояния, что его необходимо сорвать. Иначе червяки заведутся. Тараканы со скелетами. А ковчег долго не ждёт. Как подводная лодка – погружение быстрое.

 

 

 

 

Часть 2. Ковчег для идиотов

 

 

 

1

 

 

Деревенский ли я?

Старушка сделала мне комплимент. Возможно, когда-нибудь я переселюсь в деревню, лет через пятнадцать, как с пенсией вопрос улажу. Есть у меня потаённое желание убежать от людей, от клокочущего в котелке социума, от которого невозможно не болеть. Ей-богу, раньше я чувствовал себя комфортно в больших городах, урбанистическая культура была маточным раствором, из которого появлялись кристаллы моего характера. Я родился в городе и всю молодость провёл на проспекте. Мне нравилось болтаться с друзьями по вечерним многолюдным улицам, сидеть в кафе или в баре, слушать музыку, наблюдать за людьми. В некотором смысле я был человеком толпы. Самым большим наслаждением и отдыхом в городе было войти в толпу незаметно и путешествовать с людской массой так, чтобы никто не обращал на тебя внимание. Одиночество среди людей – приятное переживание, сродни чувству свободы.

В зрелом возрасте меня потянуло ко всему малому. Никаких путешествий, переездов, командировок, неожиданных встреч с людьми, – походы по малому кругу двух-трёх дворов, изредка – прогулки в лес. В тишине и одиночестве ощущаю блаженную свободу.

Людей люблю на расстоянии. Стоит мне встретить какого-нибудь заштампованного типа, который с первых же слов начинает учить жизни, мне хочется покусать его и убежать в лес. Что это? Социопатия или социофобия? Вероятно, и то и другое вместе. Психопатия. Аномалия характера. Однако больным я себя от этого не чувствую, потому что знаю лекарство – одиночество и горькая настойка. Они в чём-то похожи. Горькие и сладкие одновременно.

Интернет – вынужденное окно в мир. Выбросил пару лет назад объявление на одном сайте: «Психолог возьмётся за любую работу, если она временна. Готов подменить специалиста». И свою фотографию с резюме выставил на всеобщее обозрение.

И тут началось.

Первые заказы – от студентов. Срочная помощь в написании курсовых и дипломных работ. И темы все мои, то есть не раз мною осмысленные в различное время жизни. Психологические типажи в романах Достоевского. Экзистенциальные переживания князя Мышкина. Нарциссизм самоубийцы Ипполита Терентьева. Что идёт впереди – болезнь или преступление?

Заказы поступали не только от студентов.

Было одно деловое предложение, о котором… лучше умолчать или – только в присутствии священника на исповеди.

А вот после этого тема резко свернула в сторону психопатии и соединила меня с Ириной, с которой учился и не виделся сто лет. Кажется, что я должен был бы порадоваться за себя. Редкое стечение обстоятельств, взаимная симпатия. Но это не совсем так. Через пару месяцев близости я не знал, куда деваться от Ирины, а она не знала, куда деваться от меня. Замучила меня тем же, чем я мучил близких людей – маниакальным желанием всё разложить по полочкам, всем поставить диагнозы и лечить, лечить, лечить.

Короткие тёмные волосы, аккуратная стрижка под мальчика, маленький чуть вздёрнутый носик, прозрачные сиренево-синие глаза, кроткий нежный ротик. Из него временами выпадали малопонятные мне слова из современной практической психологии. Я вздыхал с облегчением – господи, мой поезд ушёл. Она хмурилась. Ирина Сергеевна достигла в профессии значительных величин. Ирина Сергеевна могла провести терапию личностного роста. Ирина Сергеевна была богиня новых психических технологий.

– Коуч, психодрама, тренинги, гештальт-терапия…

Слава богу, я не запрыгнул в бегущий поезд. Без меня, друзья, без меня.

Под миловидной внешностью скрывался безжалостный аналитик.

«Живой предмет желая изучить, чтоб ясное о нём познанье получить, учёный прежде душу изгоняет, затем предмет на части расчленяет и видит их, да жаль: духовная их связь тем временем исчезла, унеслась!»

Гёте гениален.

Глаза кроткие, голосок тихий, улыбка ясная, но внутри – острый скальпель ума. Неужели и я такой? Был таким точно – в прошлой жизни. Но не в этой же! Я с психологией перестал дружить. Однако психология не переставала дружить со мной. Эта печать находится в сердце. Надеюсь, что в конце жизни мне не причудится проанализировать собственные похороны. Хотя психология норовит заглянуть во все потаённые уголки души. Всё желает расчленить, изгнать, изучить. И задушить.

Психолог лечит анализом. В лучшем случае – многократным проживанием проблемы. Но как быть с невидимым духом? Как быть не с сексуальным влечением, а с влюблённостью? Что делать не с Эдиповым комплексом, а с душевной привязанностью к родным людям? Все болезни проистекают не от сдавленных сексуальных влечений, а от недостатка любви.

У нас ничего не вышло. Психологи плохо уживаются друг с другом, даже если один из них бывший.

Мы решили иногда встречаться – для того чтобы изживать из себя психоаналитиков и прививать человека.

Однако виртуальный мир успел клюнуть на приманку.

Мне предлагали поработать ростовым поросёнком на Арбате, массажистом в женской бане, телохранителем у богатой дамочки, закладчиком курительной смеси, сторожем на лесопилке.

Мир не изменял себе.

Когда в моей праздности наступали периоды безденежья, я соглашался торговать мясом на рынке, разносить рекламные листовки по микрорайону, пасти овец у соседа-фермера, писать статьи про косметику, моду и секс, сопровождать паломников в экзотические туры. Работой не гнушался только тогда, когда мир брал меня за горло. Душил в колючих объятиях. Мир любит иногда так, что можно задохнуться.

Потом уходил в запои, каялся, возвращался к себе и наслаждался свободой.

И продолжал писать рассказ:

«Отца Юлиан помнил плохо. Точнее, вытеснял из памяти его образ как мог – с детской непосредственностью и решительностью оскорблённого навеки существа. Да. Мальчика оскорбил страшный поступок отца. Не вызвал в нём желание посочувствовать, разобраться, осмыслить, понять, простить. Нет. Гордость его была уязвлена. Аркадий Семёнович убежал от сына в мир вечной тьмы. Предал его и мать. Оставил предсмертную записку, в которой никого не винил. Чёртово благородство. Но Юлиан знал, что на самоубийство отца подтолкнула мама. Властная, строгая, нетерпимая к слабостям человека женщина. Она укоряла мужа в отсутствии денег. Аркадий Семёнович был человек мягкий, выпивающий, к тому же художник. Натура тонкая. А там, где тонко, обычно рвётся. Надрыв произошёл после очередной грубой ссоры.

– В квартиру больше никого не води. Живём в коммуналке, по твоей милости, как селёдки в банке с рассолом, – бросала Людмила Сергеевна гневные слова. – А ты задницей своей интеллигентной пошевелить не хочешь! Родители твои что нам с тобой подарили на свадьбу? Помнишь? Простреленную на первой мировой войне фуражку прадеда. На кой она нам нужна? Когда родился Юлька, я думала, что теперь ты за ум возьмёшься. А вышло что? Загулял с друзьями-художниками. Бесхребетные типы. И девицы пошли. Куда же без муз? Синюшки какие-то. Музы ваши. С работы попёрли. Квасные бочки расписывал. Хоть какая-то копейка была. А сейчас что делать? Неспособен прокормить семью – уходи. Совсем уходи. Ты нам с Юлькой не нужен.

Отец бормотал в ответ что-то извиняющее, но это было не раскаяние. Плач похмельного человека. Тоска по былой силе. Юродство хронического алкоголика.

Когда заводились деньги, Аркадий Семёнович бунтовал.

Однажды занёс над сварливой женой разводной гаечный ключ, желваки забегали под дряблой кожей щёк, глаза налились кровью. Ударить не посмел. Кинул взгляд на кровать Юлиана, сморщился от приступа жалости, разрыдался, ушёл.

Той же ночью смастерил из кожаного ремня петлю, заперся в ванной и повесился на разводе трубы.

Скорби в доме не было.

Юлиан понял тогда, что смерть – это что-то очень отстранённое, безучастное к судьбе живых, чёрное, провальное, холодное и тошнотворное. Смерть нельзя одухотворить. Её нужно перешагивать, как скользкую рептилию, брезгливо отдёргивать ногу, чтобы не ужалила и не отравила ядом.

И ещё – со смертью можно играть. Как с безличным проявлением своей натуры. Страх на время как бы парализовался, когда на экране компьютера или в реальной жизни всплывал образ небытия. Смерть отца должна была окончательно обесцениться в глазах Юлиана. И тогда юноша получал призовой фонд – он чувствовал жизнь острее и ярче.

Он хорошо учился в школе, его хвалили учителя и соседи, а Юлиан делал в отместку взрослым вещи, которые как бы уравновешивали добро и зло. Главное – чтобы никто не видел. Тут фантазия развёртывалась, как увлекательная компьютерная игра. Разбить ночью камнем окно строящегося дома и удрать, а потом с улыбкой слушать, как ругается сторож – одно из крохотных наслаждений. Посадить кусочек мяса на рыболовный крючок и дать проглотить бродячему коту, а потом вытянуть леску из желудка. Пойти с мальчишками на крышу высотки и смотреть на окна женской бани.

А когда появился Интернет, «Цезарь» стал посещать сайты с пометкой «18 плюс». И там его фантазии не было предела.

Юлиан пресыщался. Становился мрачным, оттого что его перестали волновать видео и адреналиновые игры. Ему хотелось чувствовать жизнь острее. И тогда он впервые попробовал курительную смесь. И улетел. А потом вернулся на землю и понял, что человечество не изобрело ничего сильнее химии, которая переносит в мир удовольствия круче любого визуального компьютерного ряда.

Перед поступлением в медицинский институт Юлиан немного остепенился.

Понял, что без привычных наслаждений он находится в плену тяжёлого страха. Этот страх сидел в его спинном мозге, сковывал поведение в быту, причинял неудобства не только моральные, но физические. Юлиан часто потел, стеснялся этого, у него болел и урчал живот, он с трудом засыпал и просыпался, кожа на лице покрылась сеткой юношеских угрей, волосы были сальные, он себя ненавидел, но сделать ничего не мог.

Но как только срывался в грубые наслаждения, страх на время проходил. Жизнь принималась острее. И ещё – ему нравилось иметь нечто такое, что никто не видит: мечты, мысли, наслаждения, порошки, псевдонимы на нелегальных сайтах, – другую жизнь.

Как и во всяком честолюбивом юноше, в Юлиане было много тайных Юлианов, которые не хотели бы иметь друг с другом что-то общее, если бы их познакомить, попытаться сблизить, сдружить. Робкий интеллигентный внешне студент-медик – это был один человек. Юноша, втягивающий через ноздри бодрящий порошок, – иной. Живущий в виртуальном пространстве – третий. Как легко в сегодняшнем мире переживать симптомы шизофрении, не будучи психически больным! Поистине это даёт наркотическую эйфорию от осознания бесчисленного количества «я». А когда ты, к тому же, закрыт от осуждающих глаз бронёй белого медицинского халата, это приносит почти сексуальное наслаждение – как пройтись по вечерним улицам в плаще, одетом на голое тело.

Людмила Сергеевна помогла сыну поступить в институт и опекала его во время учёбы. Юлиан страдал от этого, но внешне виду не подавал. Друзей у него не было, с девушками знакомиться в реальной жизни стеснялся, но зато в Интернете был настоящим «Цезарем».

Более-менее доброжелательно относился к соседской девушке Насте, которая почему-то тянулась к Юлиану. Возможно, ей казалось, что будущий врач не может быть плохим человеком…»

 

 

2

 

Сегодня суббота, у людей выходной день, а у меня – праздно-рабочий. Выпивать сегодня не хочу почему-то. Нега окутала моё внутреннее пространство. Бывает такое. Блаженство беспричинное. Люблю это состояние.

Чудесное июльское утро. Солнце отражается в окне незнакомки, шлёт сигналы в виде солнечных зайчиков. У Зевса было много воплощений. Одно из них особенно понятно в моем настроении – когда греческий бог обернулся золотым дождём, и нежно, и ласкательно касался обнажённой Данаи. Мечтательная фантазия эллинской неги реализовалась мифом, картиной, поэзией. Я не способен обернуться золотым дождём, но вполне могу сочинить картинку. Я не видел незнакомку, но легко представляю её себе – белая кожа, волнистые волосы, изумрудные глаза, лёгкое летнее платье окутывает фигуру воздушным куполом. На балконе хозяйка как на пляже. Солнечные очки обрамляют чёлку. Лет сорок, не больше.

Выхожу на балкон. Улыбаюсь сонному утру выходного дня. В моей рабочей праздности все дни выходные. Но я чётко различаю настроение улицы. Люди начнут активно проявляться лишь к полудню. А пока – тишина и предвкушение радости.

Неожиданно двери балкона незнакомки распахиваются и появляются двое мужчин, похожих друг на друга как близнецы. Жарко. Они курят и весело болтают о чём-то. Плюют вниз и хохочут. Два неприятных типа в красных атласных трусах. Почему я не видел их раньше? Неужели они хозяева квартиры, которую я так старательно одухотворял? Какая нелепость. Реальность часто разочаровывает, а потому трезвит. Груди сплошь волосатые, ей-богу, эти неандертальцы произошли от обезьян. Нет сомнений. Лысые черепа сверкают как тыквы, густые тёмные щетины подпалинами сидят на плоских калмыцких скулах. Чёрт возьми, никакой волшебник не способен заколдовать принцессу в двух горилл. Как же так, психолог? Моя сказка тает на глазах, карета обернулась тыквой, вместо Золушки – два великана-тролля. Красные полотенца, которые я принимал за алеющие гюйсы боевого корабля, оказались мужскими трусами. Огромными атласными трусами-шортами.

Давлюсь хохотом. Прекрасная иллюстрация для всех, кто живёт придуманными желаниями. Мечтайте, друзья, мечтайте, но не забывайте о реальности. Мечтайте, вооружившись телескопом, если желаете овладеть внешними фантазиями. Мечтайте с микроскопом в руках, если стремитесь познать внутренние смыслы.

Мечтайте и улыбайтесь, друзья. Алые паруса могут оказаться красными пролетарскими шароварами.

Меня не замечают. Весело о чём-то гудят, как шмели, очевидно, вспоминают пикантные подробности ночи. Друзья по футбольной команде? Для спортсменов выглядят старовато. Похожи на рабочих, которые в июне коптили крышу, заливали гудроном щели. Матёрые, грубые, сильные, громкие. Скорее всего, квартиру они снимают, а вот хозяйка – женщина лет сорока, одинокая, красивая, с волнами рыжих волос и нефритовыми глазами. Да будет так!

Мечту не так просто вытравить из придуманного пространства.

Вернулся в комнату. Сократ обнял лапами поручень кресла и смотрит на меня флегматичным взглядом монаха-философа.

– Не грусти, хозяин, твои мечты рождаются от грубых желаний. Ты не поэт. Ты учёный. Не способен в одиночестве сотворить мир уюта, в твоём сердце не хватает поэзии. Найди себе нормальную кошку и живи как все. Не изображай из себя гения. Будь проще. Познакомься с рыжей красавицей в Интернете и пригласи её на порцию валерианы. Не фантазируй. Возьми на ручки и приласкай. Только не мути со своими анализами. Кошки любят сильных. В мужчине много от кота и ангела. Усыпи ангела, побудь немного котом. Надоел ты со своей психологией. Носишься с ней как с писаной торбой. В женщине много от кошки и дьяволицы. Когда ты усыпишь в себе ангела, а она успокоит дьяволицу, кот сойдётся с кошкой. Природа очистит пространство для естества. Ты же сам на днях читал мне лекцию о минимализме, рассуждал, что принцип бритвы Оккама – самый полезный сегодня инструмент. Срезай с объекта всё наносное, причудливое, ненужное, получишь малое естество. А естество всегда просто. Коты поют кошкам серенады под окнами только в мультфильмах. На деле кот берёт за шиворот приглянувшуюся ему кошечку и тащит в подвал. Или прямо на людях, как на особых пляжах. Оставь анализы, побудь котом. Мне тебя жалко, хозяин, ей-богу. Вот эта твоя последняя, хоть и сука была, но вполне себе дьяволица и кошка. Без лишних комплексов. Хотя и не рыжая. Оставь ты этих рыжих. Они только в сказках. В реальности – только глаза и то, что ниже солнечного сплетения. Всё остальное – психология, философия, наука. А ты побудь немного котом. Не так это плохо, хозяин.

– Ну-ка, брысь. Сейчас задам тебе трёпки за последнее продырявленное кресло. Брысь, я сказал! Поросёнок, что ты можешь знать о кошках, монах? Лучше молчи и не трепли нервы. Прогрызай свои смыслы в старом диване, разрешаю. А ещё лучше – в туалете. А то, как у людей, капельку монахом пожил и уже лезешь со своими наставлениями как святой праведник. У тебя даже слабого опыта падения Юлианов не было, а глаголешь как Цезарь. Эх, ты, монах поневоле. Заточил я тебя в клетку спасения, а ты и не ищешь щели, чтобы удрать. Ты же можешь применить метод плюща, стать плоским как лужа, пролезть под дыру в балконе и улететь. Кошки умеют летать, я знаю. Приземляться умеют. Учить не надо. Но ты ничего не делаешь ради свободы, а учишь меня раскованности. Эх ты, плохой психолог у дурного хозяина. Но Сократ. За это люблю тебя. Ты единственный, кто способен выслушивать мои бредни. Слава тебе.

Вернулся к рассказу.

Собственно, зачем я вообще взялся за него? Только ради денег. Мне Юлиан несимпатичен. Скажу больше – иногда я испытываю к нему отвращение. Для психолога это непрофессионально. Психолог, как священник, должен относиться к людям нелицеприятно. Отдай должное уважение всем и каждому, будь справедлив: не способен пожалеть – так хотя бы пойми мотивы поступков. Нос не вороти. У каждого человека найдутся такие потайные комнаты или подвалы, в которые без противогаза лучше не заходить. Что, разве в тебе самом мало таких Юлианов? Сказать, сколько? Имя им легион. Поэтому смирись и работай. Тебе за это платят.

Интерес к Юлиану был. Не так давно ещё открывались забытые смыслы. Что происходит с людьми? Почему столько бессмысленных и жестоких преступлений? Зло ради зла? И это в двадцать первом веке? Чёрт возьми! Рассказ нужен.

Однажды в криминальной хронике увидел сюжет. Вчерашнего студента-филолога обвиняли в убийстве друга. Молодые люди учились в университете, потом вместе начинали карьеру в журналистике. Один устроился ведущим новостей в телекомпании, стал популярен. Другой ушёл в андеграунд, организовал канал для просмотра в Интернете собственных видеороликов, снимал притоны, принимал наркотики и рассказывал об эффектах, пил с уличными бродягами вино и пытался поэтизировать образы маргиналов. Потом пропал из эфирного пространства и появился уже на скамье подсудимых. Оказывается, ночью он вызвонил своего успешного друга, пригласил прогуляться и выпить пива, затем ударил камнем по голове и убежал. Внятного объяснения своему преступлению он не дал. Следствие решило, что убийство произошло из-за зависти. Почти библейская история. Каин и Авель. Первое преступление человечества. Наверняка до Каина с Авелем в племени первых людей встречались злодеяния, но откровение остановилось на этом. Зависть. Бог принимал жертву одного, у другого не принимал. Выражаясь языком современным, один брат был успешнее другого.

Я решил, что как-то всё просто: один приятель завидовал другому и поэтому убил. Библия рассказывает истории в форме мифов. «Ева сорвала яблоко с древа познания добра и зла». Что это значит? Разумеется, иносказание. В открывшемся первым людям знании о предметах была полнота. И это послужило причиной гордости: если я как Бог, тогда зачем мне Бог? Журналист не был моим Юлианом, однако что-то объединяло их. Они были из одного поколения. Значит, преступления вызревали из одного маточного раствора. В спонтанность удара кирпичом по голове я не верю. Предварительно желание наказать успешного друга тысячу раз прокручивалось у него в голове. Возможно, Интернет на какое-то время заземлял молнии помутившегося от зависти и злобы сознания. И тут уже совсем как у Фёдора Михайловича – что впереди: болезнь или преступные мысли?

Мне захотелось разобраться в деталях. Поэтому я начал писать рассказ.

Несколько лет назад я серьёзно размышлял над этой темой: что идёт впереди – болезнь или преступление? И сделал вывод: преступление, как совершённое действие, всегда рождается из невротических мыслей. Я не имею в виду некую идею. Для этого нужно быть Раскольниковым. Невротические мысли преследуют любого человека с малых лет. Например, Юлиан упивался воображаемыми похоронами самого себя, представляя, как родные и близкие будут ломать руки, рвать на себе волосы и рыдать, оттого что не уберегли мальчика от могилы. В его воображении разыгрывались целые сериалы. Переживание вымышленных похорон было сублимацией бесчисленных обид. Мама не купила любимую игрушку, отец покончил с собой, соседи сорвали гнев на впечатлительном Юлиане, и это повод наказать виноватых людей в воображении. Невротики, психопаты – боги своих фантазий. Возможно, что-то похожее происходит с мыслями об убийстве. Сначала это убийство воображаемое. Сотни способов расправиться с врагом в мыслях. Потом эти мысли пробивают себе тропинку в сердце, появляется устойчивая ненависть к тому, кто кажется врагом. Затем обстоятельства складываются так, будто судьба даёт свободу реализовать желание. В этот момент человек охвачен безумием. Демоны тянут за руку, ангелы не пускают, но выбор всегда за человеком. Мгновение, похожее на пожар. Убить или убежать? Потушить огонь в душе не получается. Слишком долго готовился костёр. Убийство опаляет, как в аду, на лице проступает тёмная опалина Каина – печать. Болезненные мысли породили преступные фантазии, они в свою очередь привели на край бездны.

 

 

3

 

Теперь я держу двери на балкон закрытыми. Похолодало. Моя фантазия больше не отражается солнцем в окне незнакомки. Там живут тролли в красных трусах. Для меня – предмет самоиронии. Сократ прав: мне не нужна сказочная принцесса из грёз, обойдусь кошкой из реальной жизни. Надо позвонить Ирине. Она хотела встретиться со мной, обговорить Юлиана. Вот она, точно – кошка. Демонического в ней много, кошачьего – ещё больше. Тёмная гладкошёрстная особь с голубыми глазами и нежным ротиком. Маленькая, но взрывная в близости.

В социальных сетях на её страничке в первый день великого поста увидел забавную картинку. На диване сидит одинокая женщина в очках и строгом учительском наряде, а из её головы большим мыльным пузырём всплывают мысли – обнажённые люди совокупляются, пьют вино, курят сигареты. И надпись: «Ах, две души живут в груди моей. И рвутся врозь, и жаждут разделения».

Ирина – психолог успешный. Её посты в социальных сетях не обманывают. Она хочет близости. Зачем скрываться за фасадом ложных представлений, когда плоть желает удовлетворения? Обет монашества слишком строг. Сам апостол писал о двойственности желаний:

«В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих».

Понимаю, что монашество – это не естественное существование, а выше естественного. Но как можно нести эту ношу в наш мелкотравчатый век? Если будет хоть капля лукавства, тогда к чему все усилия? Разве можно построить дом на песке? Я, наверное, идеалист. Путь борьбы с естественными желаниями – для меня это операция оскопления. Зачем? Лучше без лукавства открыть свои мысли в сообществе любителей котов и кошек, нежели натягивать на себя маску святого и лицемерно вещать сладким праведным голосом. Тьфу! Стошнит. Ей-богу, стошнит. Я верю в праведность настоящих святых, но не верю в сладкие проповеди современных вещателей целомудрия. Не верю. Как бывший психолог – не верю. А что, под рясами целомудренных молодцов с густыми бородами и круглыми плотоядными лицами не просыпается язычок телесного колокольчика? Разве по утрам молодых священников не теснит плоть? И для чего мужчинка двадцати пяти лет под «фартучком» терзает старушку расспросами об интимной жизни? Доводит до краски стыда. Выпытывает всё до мельчайших деталей. Для чего?

Одна знакомая по Интернету рассказала мне, что первый опыт растления получила на исповеди в церкви. Не физического, а психологического растления.

Открыл ноутбук. Первые сообщения о погоде:

«С северо-запада надвигается холодный атмосферный фронт. Гряда кучево-дождевых облаков подошла к северным границам области. В ближайшие часы дожди достигнут города. Местами ливни и грозы будут сильными, а порывы ветра будут достигать 10–15 м/с. Будьте внимательны и осторожны!»

Что ж, будем внимательны и осторожны. Северный ветер стоит на страже нравственных границ. Позвоню Ирине и договорюсь о встрече. У меня нет никаких обязательств. У неё тоже. Да будет так!

Я знаю, что она развелась с мужем, снимает комнату в центре города, работает клиническим психологом в больнице. А по выходным дням проводит семинары. На занятиях клиенты танцуют, поют, изображают какие-то сценки, имитируют интимную близость, смеются по знаку тренера, рыдают по щелчку пальцев. Раскрепощаются.

Называется всё это модным словечком – психотренинг.

Кот весь день спит на подлокотнике плюшевого кресла. Когда я сажусь в него отдохнуть от ноутбука, Сократ просыпается одним глазом, урчит, точит когти о мягкую обивку подлокотника, потом сворачивается клубком и лапками закрывает глаза от света.

Я смотрю на окно. Облака плывут на меня, но мне мерещится, что они проходят сквозь меня. Со мной случаются странные приступы полной отстранённости от мира. Вот моя рука – она гладит кота, потом ищет пристанище на подлокотнике кресла. Моя рука живёт своей жизнью. Ей нет дела до моих мыслей. Я сижу в комнате, но ощущаю, что меня нет в хаотическом рисунке мироздания. Если я думаю, что существую, это значит, что я противоречу сам себе. Разве можно руководствоваться известной формулой: я мыслю, значит существую? Мысль начинается и заканчивается в моей голове. Разве я могу счесть её объективной? Я существую в моих мыслях – это будет вернее. Говорить о подлинном существовании на основании мысли – это бред. Почему я могу считать свою мысль истинной? Скорее, наоборот, чаще я ловлю себя на приятном самообмане. Я мыслю – совсем не равнозначно тому, что существую. Моя рука лежит на подлокотнике или гладит кота – она существует фрагментарно, до тех пор, пока не изменится положение моего тела. Что будет с рукой через пять-десять минут, я не знаю. Значит, истина фрагментарна. А значит, это уже не истина.

Мне хочется поймать себя на переживании смыслов, когда я реализовываю свою свободу и понимаю, что эта реализация происходит не из хаоса, не как следствие цепочки маленьких причин, а как проявление моего истинного, безотносительного «я». Какой я настоящий? Разве люди могут ответить на этот вопрос? Каждое утро большинство из нас просыпается и идёт на работу. Проводит унылые часы в офисах или заводах. Люди думают, что это их предназначение – получать зарплату и содержать семью. Если кто-то из них выпадает из обоймы и начинает реализовывать свободу, которая не вписывается в общую матрицу, люди считают его безумным, изгоем, эгоистом и психопатом. Например, захотелось человеку выйти на улицу голышом или плюнуть на условности и осушить в публичном месте из горлышка пузырёк водки – это сумасшествие, мелкое хулиганство. А то и крупное. Нельзя! Что подумают люди? А если всё не так однозначно? Если предназначение человека – убегать от серой текучести скучных дней? Если наша миссия – раскрутить планету до скоростей полоумного праздника? Почему не дать человеку шанса почувствовать свое истинное «я»? Тогда, может быть, криминальные хроники запестреют совсем иными сообщениями? Человек выдохнет всё тёмное в простых и понятных желаниях. Останется веселье и детская наивность. Люди станут светлее. Во взрослых проснутся дети, все захотят праздника. Демоническое уйдёт само собой, потому что ему нет необходимости скрываться за социальными фасадами. Оно ускользнёт из света, ибо прячется во тьме. Но тьмы не будет – она открыта свету.

Пойду и поставлю пылающее сердечко под постом Ирины на её страничке в социальной сети. Пусть знает – я не осуждаю её. Ценю её искренность. Если я одобрительно прикоснусь к картинке с пузыристыми мыслями о постельных сценах, значит, мы уже соединяемся с ней в общем желании. Она поймёт меня, дьяволица с личиком ангела.

Я так хочу.

Пылкий «лайк» для обоюдных желаний.

Надо выдать нобелевскую премию тому, кто изобрёл смайлики. Что может быть проще для выражения настоящих чувств, чем выпущенная тобой круглая смешная жёлтая рожица, облепленная красными поцелуйчиками? Попробуй-ка в реальной жизни признаться человеку в своих желаниях без кропотливой работы? Сколько потов сойдёт, прежде чем появится из сотни очищенных скорлупок ядрёный и честный «смайл». Да здравствует изобретатель чудодейственного преобразования сложных мыслей в простенький символизм! Скажете, что шучу. Разве может психолог и немного писатель опуститься до такого упрощения жизни? Может. Опуститься или возвыситься – каждый решает сам. Я – за честность и простоту. Нынешний век чреват скудостью мыслительного процесса. Оттого и криминал пестрит заголовками о «расчленёнках» или массовых убийствах, самоубийствах. Люди пытались решить сложные проблемы нищими мозгами. А если мозг на всех нейронных скоростях врезается в какую-нибудь стенку, выход бывает трагическим.

Я за «смайлы», друзья, за мир и тихую радость.

 

 

4

 

Прохлада и серость за окном плавно перетекли в август. Сократ впал в спячку. Свернулся в коробке из-под обуви, закрыл лапками носик, посапывает громко, как мужик, вернувшийся домой с ночной смены. Что ему снится, не знаю. Но иногда происходят тревожные всхлипывания: наверное, кошка. Наверное, что-то из прошлой кошачьей жизни, когда он был в полной мере кот, хоть и маленький, а не большой затворник человеческого жилища.

Ирина приезжала.

Оставила после себя запах женщины, флэшку «психодрамы», два полотенца, нижнее бельё и халат. Наверное, считает, что фетиш укрепит наши встречи. Я посмотрел видеосеминары, и мне стало хорошо и плохо одновременно. Хорошо – оттого что я давно поставил крест на работе психолога. Плохо от того, что семинары напомнили мне собрания сектантов. Идёт обильное промывание мозгов под благовидными предлогами. Кто же не хочет максимально полноценно реализовать свой потенциал в жизни? Кто же не хочет обрести смыслы существования? Однако делается всё это так, будто человека можно перепрограммировать как компьютер. Технологии – скальпель в руках хирурга. Матрица режется по живому. Я бы сравнил эти сеансы с лоботомией. Хотите быть счастливыми? Нет проблем! Вырежем клетки мозга, которые заведуют адом. Останется один рай. То, что годами, десятилетиями аскеты творят в тишине и молитве, расчищают тропинку к собственным сердцам, познают себя, и лишь потом начинают обратный путь – от расчищенного сердца до восприятия мира, – на тренингах делается за несколько сеансов. Нет, увольте! Свои смыслы я открываю всегда сам, без постороннего вмешательства, без диктатуры – даже если эта диктатура называется «любовью». Когда психолог говорит о том, что всё делается ради пациента, я представляю себе сонмище демонов, которые и живут, собственно, ради людей. Человек – мера всех вещей, сказал Протагор и сделал шаг сквозь века к современной экзистенциальной психологии. Если человек есть мера, тогда истин много – столько же, сколько людей. А стало быть, истина – это то, что переживается человеком здесь и сейчас. Переживание – потаённая дверь в облако смыслов. Туда можно попасть законным путём – годами строгой аскезы и познания себя. И незаконным – прыгнуть через кристаллический порошок, втянутый в ноздри, через сексуальное раскрепощение, через внезапное просветление после удара током. Настоящий путь узкий, как игольное ушко. Я бы попытался пролезть в него, да мешает одежда, болячки и кожа. А ещё – усталость и постмодернизм в духовной жизни. Это когда узкий путь – горлышко горько-сладкой.

Поэтому я открываю свои смыслы через свободу в праздности – иного мне не дано. Для аскета я слишком слаб, для психолога – чересчур недоверчив, для химии – недостаточно раскрепощён. Как и для хорошего разврата. Полного смысла я не открою там, где буду закрепощён, а раскрепощаться через тренинги не хочу, потому что это будет надругательство над моей личной свободой.

Флэшку верну как знак неприятия нового направления психотерапии, полотенца и нижнее бельё оставлю – попытаюсь на время нашей близости вытравить из себя ангела-демона, стать в полной мере котом. Чтобы рассеялись фантазии о незнакомке, исчезли, как в тумане исчезают алые паруса. И пусть не возвращаются.

Мне есть куда направить мечтательный потенциал.

Рассказ. Его необходимо дописать. Спуститься в авгиевы конюшни с фонарём и оценить собственные силы.

«Познакомиться с девушкой в реальной жизни было для Юлиана так же трудно, как произнести речь перед многоликой публикой. Мешали внутренние зажимы – не просто зажимы, а железные засовы, делающие юношу заложником своих страхов. Часто попытки показать свою раскованность приводили к обратному эффекту: над Юлианом смеялись, и этот смех, отражающийся на болезненных нервах, гомерически возрастал в ночных кошмарах и загонял саму проблему глубоко внутрь существа. Знать механизм появления невротических переживаний – одно, а научиться ломать его в самом зачатке – другое. Механика тут живая, любое неверное движение приносит боль. Лучше ничего не делать, чем делать с ошибками. На кону не просто рана, на кону – душевное здоровье. Без надёжного помощника не обойтись…»

Юлиан прорастал. Становился живее, ощутимее, жарче. Ирине должен понравиться задуманный образ.

 

 

5

 

Не думал, что на мой плевок мир ответит небесным ливнем. Если допустить, что всё в нашей жизни взаимосвязано, туго сплетено невидимыми нитями, разобраться в которых нам не под силу, тогда предположу, что, плюнув с балкона на мир, я породил грозовые фронты во вселенной. Шутки шутками, но я-то плевал не один раз. Если хотите, наплевательство стало матерью моей философии. Разумеется, плюю я не на всех, стараюсь делать это избирательно. И без злобы. Так сказать, философски, стоически, любя на расстоянии тех, на кого плюю.

Моя «вавилонская башня» часто качается – не только от ветра, но и от моих плевков. Отдача тяжёлая, в особенности, когда я сам тяжёл. Это случается нередко.

Я человек инертный. Стало быть, отдача накапливается постепенно. Как мы относимся к жизни, так и она – к нам. Интернет давно предупреждал о циклонах. А в результате тучки смущённо прыскали влагой с небес и, покрываясь нежной краской стыда, прятались за уходящее солнце. Убегали, испарялись. Теперь никакого стыда. Ложное смирение обнуляется.

Хватит залогов проблем. Ударьте честно, наотмашь. Я заслужил. Все мы заслужили. Живём какой-то чепухой, питаемся фальшивыми продуктами, поглощаем лживые новости. Переживаем чужие эмоции талантливых лицедеев. И называем всё это жизнью? Нет, увольте! Где же прорезанные через душевную боль и физические муки смыслы? Где я живу по-настоящему? А где я играю в жизнь? Как опасно долго притворяться! Можно постепенно утратить вкус к настоящему. Когда постоянно питаешься соевой массой, приправленной вкусовыми добавками, забываешь, как ощущается реальная пища. И вселенная непременно ответит на всеобщее лицемерие. Уже отвечает.

Наши оболочки перестали тлеть не от святости, а от химических добавок, которые меняют генетический код.

Я хочу взять фонарь, как Диоген, выйти в ночной город и искать Человека.

– Что ты делаешь, сумасшедший?

– Ищу.

– Кого ищешь ты?

– Человека.

За несколько часов до грозы и ливня срабатывает живой барометр.

Сократ забирается на подушку и прячет мордочку в лапы. И сопит. Только усы шевелятся в такт тревожному храпу. Сократ хочет превратиться в ёжика и проспать до весны. И тут сплошное лицедейство. Сама природа начала обманывать себя. Не пора ли бить в колокола? Сократ, ты в полной мере кот. Зачем это притворство?

Нет ответа.

Дождь хлынул под утро. И плотной завесой продержался до обеда. На работу идти не нужно. Растягиваю аванс за Юлиана. Обхожусь минимумом – под стать желаниям. А мне многого не надо. Однако на сей раз именно дождь пробил брешь в моём скудном бюджете. Оголились «смыслы» в моём существовании в виде щелей на крыше. Плохо отработали мужики с калмыцкими лицами. Всё лето прыгали, как черти, по раскалённой плоской крыше. Что-то коптили, жгли, чернили. Спускались с «небес» тёмные, тяжёлые, пьяные от усталости.

А щели остались.

Через эти щели хлынули мутные потоки воды сначала у тёти Гали, потом у других соседей верхних этажей. Зашевелились люди. Я и не ведал, сколько живых душ вмещает наш небольшой подъезд. Заголосили, выскочили на улицу, нервно решали, что делать. По голосам – целый легион.

Возглавляет вязкий бас Семёна Ивановича, бывшего старшины подъезда. Плотный лысый старик со скрипучим голосом. После психоневрологического диспансера стал глуховат и пассивен. Раньше ходил по квартирам и собирал деньги на ремонт жилья. Теперь не ходит. Бегает по врачам, занимается своим здоровьем, днём пьёт пиво и рассказывает старушкам о своих медицинских подвигах. Хвалится.

Семёна Ивановича всегда очень много. Слишком много. Я бы его урезал. Хоть капельку. Почему-то не поражает его небесная кара. Не заслужил. А вот мы все заслужили такого соседа.

– Надо собирать с каждой квартиры, – басит старик. – И вызывать.

– Надо, – соглашаются. – И вызывать.

Решили вызвонить бригаду ремонтников кровли и залатать трещины. Доделать работу за тех, кто уже получил деньги. Возможно, они из одной компании?

Красные трусы с балкона незнакомки исчезли сразу после дождя. Весёлые мужики с калмыцкими скулами – тоже. Как и не было их. А щели остались. Кругом фарисейство. Даже у чертей из поднебесной этого аврального лета.

Отдал последние сбережения бригаде кровельных альпинистов. Что делать?

Завтра свяжусь с директором рынка, покаюсь, напрошусь торговать мясом. Хотя бы до начала осени. Необходимо залатать щели в бюджете. Смешно, не так ли? Плевок на мир породил небесные смущения, ливни вскрыли огрехи дома, щели крыши обнажили дырки в моём бюджете. Единственный реальный задел – ворочать свиные туши, разделывать головы, пробивать ножом брюшины, вставать за прилавок в кроваво-красном халате и торговать. Чем я лучше двух лысых мужиков с калмыцкими скулами? Ничем. Быть может, они тоже из бывших психологов? Праздность – такая штука, которая требует постоянного жизненного тонуса. И много источников для заделки дыр в бюджете.

А пока позвонил Ирине Сергеевне и пригласил в гости. Купил сухого вина в пакетах, много фруктов. Готовить я не люблю. Научился кое-чему в обстоятельствах вынужденных. Обхожусь малым. Мясо не ем, немного рыбы, овощи, фрукты. Когда приучаешь себя к небольшому количеству еды, организм насыщается быстро. Порой на завтрак достаточно крутого яйца и крепкого чая с хлебцами.

Ирина Сергеевна гостья желанная. Я называю её психологиней. То есть, не просто безличным профессионалом, а психологом-женщиной. Или женщиной-психологом. Так будет вернее. Потому что впереди всё же женщина. В полнокровном понимании этого слова.

Давно забытые утра – когда просыпаешься не один. Приятно утомлённый. В потоке холостяцкой праздности физическая близость сродни маленькому приключению. В возрасте за пятьдесят можно находиться внутри и снаружи психофизического удовольствия. Пропадает стремительность и автоматизм, появляется пикантная рассудительность. И юмор. И ирония. И наслаждение давно открытыми переживаниями. У тела есть своя память.

– Ты можешь расслабиться и ни о чём не думать? – спрашивает Ирина после утреннего променада в постели. – Закрой глаза, положи руку на солнечное сплетение. Не думай ни о чём.

– Расслабился, – улыбаюсь я. – Положил руку на солнечное сплетение. Думаю о том, что ни о чём не думаю.

– Ты не умеешь ни о чём не думать?

– Не знаю. Я не думаю ни о чём, когда испытываю оргазм. Думает моё тело. Мозги не думают. Теперь я расслаблен, но совсем не думать не могу. Погружаюсь в небытие, но я-то понимаю, что это я погружаюсь. Если вытравить «я», что-нибудь получится. А зачем это? Что за дзен-буддистские штучки?

– Не бойся. Ты не подопытный кролик. Я хочу достучаться до твоего упрямства. Ведь ты немножко презираешь современных психологов?

– О чём ты? Я давно никого не презираю. Во-первых, возношение омерзительно само по себе. А во-вторых, разве я совсем слеп? Думаешь, я не вижу иногда себя как бы со стороны? Только что хвоста пока нет. Рожки с копытами пробиваются.

– Зачем я тебе? – спрашивает Ирина.

– Не знаю. Ты появилась очень своевременно, значит, ты мне нужна. Пока не понимаю, для чего. Может быть, не пойму. Нужно принять это как факт. Не подвергая анализам. Принять и всё. Наслаждаться.

– Я появилась в твоей жизни, чтобы пробить стенку упрямства. Первая твоя жена… кажется, Вика. Она не появляется? Твоему сыну сейчас, наверное, двадцать пять. Не видишься с ним? Ему сейчас столько же, сколько моей дочке. Повсюду проблемы. Нет людей без проблем. Твой Юлиан мне не нравится, значит, это правильный Юлиан. Психопат не должен нравиться. Законченный эгоист.

– Спасибо. Этих Юлианов сейчас пруд пруди. И в каждом есть свой Юлиан.

– Ты хорошо подобрал имя. Аморфное. И женское, и мужское. В каждой женщине своя Юлиана. Психопатология аморфна. Гормоны влияют на внешнее поведение. И откуда кругом столько проблем?

– Потому что кругом много Юлианов.

– Ты так считаешь? Хм. Неужели ты всерьёз думаешь, что проблемы Юлианов в отсутствии доверия к ним со стороны родителей? Нужны методики. Можно работать над этим. Откуда у них проблемы? Откуда у всех людей проблемы? – Мягко и настойчиво формулирует вопросы психологиня, перебирая их нежно, как кошка мнёт пуховый платок. При этом когти на раскрытых лапах распахнуты. – Если бы ты мог представить целительную силу тренинга. Если бы мог. Откуда идут проблемы? Ты никогда не задумывался над этим? Откуда у человека появляются проблемы? У отдельного индивида. У социальной единички. У группы людей. Откуда?

– Откуда? – улыбаюсь я, бесстыдно разглядывая её обнажённое тело. – Все проблемы отсюда. Не так ли? Из женщины… – Моя ладонь распахивается, пальцы гусеничным ходом нежно семенят от её солнечного сплетения вниз по косогорью. – От женщин рождаются мальчики, становятся мужчинами, политиками, правителями, диктаторами, тиранами, скверными мужьями. От них одни проблемы. Значит, во всём виноваты женщины, которые родили этих мужчин.

– Юлианов?

– И Юлиан.

– А кто родил женщину, которая рожает? Кто родил Еву? Бог? Значит, все проблемы ещё оттуда.

– Бог не виноват, что люди хотят именно такой свободы. Дурной свободы.

– Ты отдал мне флэшку, не посмотрев. А там чётко указывается источник проблем. Психология сделала шаг вперёд.

– Лучше бы назад оглянулась. Веков на двадцать.

– Домострой!

– Молчу, красавица. Приятно иметь дело с телом психолога. Нет тела – нет дела. Расслабься. Не думай ни о чём. Я положу ладонь на твое солнечное сплетение. Раз-два-три. Моя рука – это моё упрямство. Оно склоняется перед твоими фантазиями. Становится гибким и мягким, как воск. Оно больше не упрямится. Хочет проникнуть в тебя и стать твоей частью.

– Зачем я тебе? – переспрашивает Ирина.

– А я тебе зачем?

– Не знаю, – кокетливо жмурится она. – Перевоспитывать тебя не хочу. Лично я всем довольна. Ты помог мне, когда нужна была поддержка. Теперь просто хорошо и всё. Разве этого мало?

– Много. Это уже много, – отвечаю я. – Принести кофе?

– Давай. И не закрывайся одеялом. Мы тут одни. Ты что, стесняешься Сократа?

– О, нет! – смеюсь я. – Сократ мне посоветовал отбросить всё ангельское и демоническое и стать на время свиданий с тобой котом.

– Милый котик.

– Угу. Философ, умеющий ни о чём не думать. Я так не могу.

Возвращаюсь с подносом, на котором кофейник и чашечки. Ирина смотрится в зеркальце, поправляет чёлку волнистых тёмных волос с проседью, улыбается своему отражению, поджимает под себя ноги. Без одежды она худенькая молодая амазонка, раскованности которой можно позавидовать.

– Послушай, хочу до тебя донести, – говорит она. – Все наши проблемы от того, что мы не можем принять себя такими, какие мы есть сегодня, здесь и сейчас. Мы все время конструируем будущее, которое, как нам кажется, будет счастливым. Наступает будущее. Тут же становится настоящим. Ещё мгновение – оно прошлое. И всё. Счастье от нас убежало. А почему? Потому что мы не принимаем себя в настоящем, не так ли? Как только мы это сделаем, пропадут внутренние зажимы.

– Это как у Достоевского – простить самого себя?

– Вроде того. Чувство вины. Смутное недовольство собой. Мрачное настроение. Приступы депрессии.

– Но твои видео…

– Что – мои видео?

– Они упрощают человека.

– То есть?

– Например, я зажат. Воспитание, совесть, чёрт подери, зачитанный до дыр Фёдор Михайлович. Начну идти против себя – мне становится нехорошо. Раскрепощение через границу. Я могу перескочить совесть контрабандой. Могу оформить все документы. Это займёт немало времени.

– Современная психология – это психология позитива. И тела не надо стесняться. Оно даёт много приятного и позитивного.

– Не отрицаю.

– Знаешь что? А ты приезжай как-нибудь в группу на семинар. Что нам рассуждать в постели о том, что не пережито? Приедешь?

– Не знаю. У меня намечается небольшая командировка на рынок. Я наплевал на мир. Теперь он хочет от меня пота и крови. Я стану повелителем мух. Буду распространять свиные мозги и телячью печень. Мир хочет крови. Секса и крови. Много крови.

– Будешь опять торговать на рынке?

– Недельку побуду Джеком-потрошителем. На большее я не способен. Начну пить. А это будет мешать работе над текстом.

– Я приведу к тебе семинаристов, и мы скупим всю говяжью печень. Согласен?

– Буду признателен. Заодно покажешь им уникальный экземпляр праздного человека. Пусть задумаются, увидев своего коллегу с мясным ножом в руке: не занимаются ли они вскрытием человеческих мозгов? Я шучу, ты знаешь. Шутки у меня иной раз странные. Не обижайся.

– Ты их не знаешь, – задумчиво отвечает Ирина. – Другое поколение. У них нет тех границ, о которых ты говорил. Они видят перед собой пользу и деньги. И никто из них не называет деньги презрительным словом мамона. Деньги – это производное их труда. Символ успешности. Они не привязываются к ним, поэтому деньги к ним липнут.

– От меня отлипают.

– Ты из другого поколения. Тебя воспитали в презрении к деньгам.

– Ну вот, опять за своё. Презрение – это не обо мне. Я честно плюю на деньги как на главную атрибутику мира, и они плюются в ответ. Для меня деньги – это необходимость иметь некую свободу. Больше ничего. Независимость. Без денег ты будешь всегда в прицеле этого мира.

– Мы собираемся разменивать жильё с бывшим мужем. Я могу дать тебе деньги. Если хочешь, заработай на оформлении бумаг. Просто помоги мне обойти чиновников. Поставить печати. Дело хлопотное, но необходимое.

– Я подумаю.

– А почему рынок? Я бы могла помочь тебе с работой в клинике. Нам нужны санитары, медбратья. И зарплаты неплохие.

– Спасибо, подумаю. Ты же знаешь мою философию. Свобода в праздности и праздность в свободе – символ моей веры.

– Не болтай. Ты такой же трудяга, как все. Просто не хочешь заниматься не своим делом. Дочка читала твои работы по психологии. Ей понравилось. Она учится на сценариста. Написала пьесу. Хотела показать тебе. Ты не откажешься заработать на редакторской правке?

– О чём пьеса?

– О любви, конечно.

– А ты сама читала?

– Да. Всё очень конкретно, как у современных людей. Много мата и секса. И главное – никаких рефлексий. Дочка сказала мне: «Мама, что ты вечно загоняешься? Забей на всё и станешь счастливой».

– Девочка у тебя психолог. Забей, говоришь? Любопытно. Пусть вышлет свою пьесу по почте. Я посмотрю. Как называется?

– Самоубийцы.

– Смешно. Это о любви?

– Именно. Так она видит отношения между героями. Сильные привязанности, которые обрубаются вместе с жизнью. Для неё любовь – это самоубийство. Не в прямом смысле. Хотя…

– Это точно не о любви. Но мне любопытно. Я же пишу о Юлиане. Современного Раскольникова из него не получилось. Может быть, получится Ипполит? Нарциссизм раздражённого на мир самоубийцы.

– Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье?

– Да. Вот простить-то и не получается. Люди не умеют прощать чужого счастья. Могут посочувствовать в горе, подать копеечку, обласкать. Но никогда не прощают счастья. Зависть погубила Каина.

 

 

6

 

Дожди ушли, обновился август. По утрам стелется туман, как огромное перистое облако. Не виден дом напротив, окна окутаны паром, деревья как ватные. Всё вокруг – мягкое, плюшевое, невесомое. Люблю такие утра. Безветрие, тишина, ощущение сказки. Сегодня Сократ разбудил в пять утра, что-то пытался сказать, затем снова свернулся клубком и заснул.

Наверное, он хотел шепнуть о том, как славно пребывать в праздности и покое. Я и сам это знаю. Без подсказок доморощенных философов. Праздность многому научила. Труду, в том числе. Парадокс? Нисколько. Попробуйте провести в одиночестве и праздности хотя бы двадцать один день. Время карантина. Если вы не решитесь к концу второй недели покончить собой от открывшейся бездны, значит, начнёте новое существование. Ничто так не испытывает человека, как свобода. Одно дело – подчиняться условностям, понуждать себя к труду как к повинности, другое дело – реализовывать желания своего сердца. Но прежде – мучительное возвращение к своему настоящему «я». Ломка всего трёхсоставного существа человеческого. Муки ослабевают к двадцать первому дню. Почему? Говорят, что происходит обновление кровяного состава. А там, где кровь, там и дух. Испытание не из лёгких. Порой, на сутки останешься без привычных суетных удовольствий, и тут же лихорадочно нащупываешь кнопку, с помощью которой хочется поскорее убежать от себя, своей самости. Шум комфортен, потому что позволяет не вслушиваться в тишину. Что там прозвучит от небесного колокола? А ну как что-нибудь страшное? Бежим от себя, не хотим остановиться, передохнуть. Боимся остаться наедине со свободой.

С рождения попадаем в рабство условностей. А потом не выносим свободы.

Детство – хорошая почва для того, чтобы сделать каждого из нас невольным исполнителем общепринятого порядка.

Без этого не обойтись.

Наступает взросление. Человек впервые сталкивается с трудом подневольным. В армии необходимо исполнять приказы, в колонии приспосабливаться к режиму, в бытовой повседневности зарабатывать деньги, чтобы не стать изгоем, выброшенным из жёсткой системы координат. Если в тебе созревает личность, философский ум, ты можешь как-то зацепиться за оправдательную философию. И будешь считать себя внутренне свободным при внешнем рабстве. Таких философов немного. Поверьте. Спиноза точил линзы, а в уме оттачивал натурфилософию. «Deus sive natura» – Бог есть природа. Представляю себе, сколько увеличительных стёкол отшлифовал философ, чтобы прийти к такому странному и простому заключению. Природа – это Бог. Сколько потрачено внешних ритуальных штрихов, чтобы открылась правда? Для философа работа физическая – это ритуал. Через ритуал очищается руда знаний. Тысячи гладких стеклянных поверхностей помогли получить кристаллик духа. А если бы он вынужден был убираться на скотном дворе? Если бы ритуал напоминал подвиг Геракла в авгиевых конюшнях? Пришёл бы он к такому изящному определению Бога? Потому как человек, который есть венец творения божия, нередко выглядит как скотина. И этот «венец» превращает пространство вокруг себя в скотный двор. Зачем рай тому, кто привычен к аду? Рай и ад – состояния души. Кому-то уютно в аду и рай ненавистен.

Апостол Павел делал походные палатки, сшивал вручную лоскуты звериной кожи, но внутри подвижника выкраивалась из слов истины философия, равной которой по красоте нет: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы».

Думаю, что если бы апостолу Павлу потребовалось убрать скотный двор, не шелохнулось бы ни одно слово в этом поэтическом гимне любви.

Встречается гармония между работой и свободой, это когда внешние обстоятельства позволяют заниматься любимым делом. Но положение такое – шаткое, потому что всё переменчиво в этом мире. И степень свободы, и дело, которое нравится.

Праздность – это испытание. Либо ты постепенно превратишься в обезьяну, либо начнёшь долгий тернистый путь восхождения к Человеку. Дано и третье – пушкинское: «Он был доволен сам собой, своим обедом и женой».

Впрочем, это третье сильно тянется к первому. Когда пройдёт довольство женой, захочется заглянуть в гости к соседке. Когда обед не полезет в горло, понадобится блюдо из соловьиных язычков. Когда возненавидишь самого себя, пустишься во все тяжкие.

Праздность научила меня главному – сдержанности. Без сдержанности свобода оборачивается произволом. Сдержанность в свободе – это фундамент праздной философии.

Я снова и снова мысленно возвращаюсь к своему Юлиану. Что ему не хватает для открытия смыслов? Неужели самые обычные страхи могут так сковать ум и волю, что превратят благополучного внешне юношу в раба переживаний? Если так, тогда Юлиан – заложник собственных психических трещинок. Паучок, который запутался в собственной паутине. Способен он измениться? Едва ли. Если он не научился выпутываться из сетей неосознанной тревожности самостоятельно, значит, он будет прибегать к химии, которая раскрепощает, точнее, даёт иллюзию раскрепощения. Ему так проще – опалил ноздри порошком, выпил рюмку коньяка – и мир снова распахивает свои объятия. Кокетливо танцует перед ним, завлекает новыми интересами, сулит невероятные прелести, обещает восторги – сделай шаг, второй, третий. Возьми обнажённое сердце. Вот оно – бьётся на фарфоровом блюде под прожекторами циркового шатра. Это иллюзион, шоу. Смейся, герой, ты достоин славы человеческой. Ещё один шаг – и ты в клетке. Железные прутья и засовы, и темнота. И звериное рычание. Лукавый мир поймал в свои сети ещё одного глупца.

Не хочу неправды. Юлиан не способен к раскаянию, которое меняет душевную матрицу.

Поплакать от стыда он может. Когда никто не видит. Может разрыдаться в ванной комнате, если закончились порошки. Но это совсем не те слёзы, которые вымывают из человека его душевную грязь.

А что, разве нет в истории примеров обновления плоти и крови? Не чета, впрочем, нашему Юлиану.

Разве апостол Пётр не отрёкся трижды от Христа из страха быть пойманным на дворе первосвященника? Но – покаялся, «плакал горько», стал самым крепким из учеников, которому доверено «связывать на земле то, что будет связано на небе».

Разве Мария Египетская не была проституткой? Разве не пошла она вслед паломникам для того лишь, чтобы соблазнять их? Но – покаялась, стала великой святой.

Разве Варвар не был разбойником, у которого руки по локоть в крови? Но – покаялся…

Разве Киприан не служил идолам? Потом покаялся, получил мученический венец.

А преподобный Варлаам? Вот уж поистине фигура любопытная, глубокая, русская. Жил такой человек в эпоху Ивана Грозного. Обретался где-то на Севере. Служил священником в небольшом храме. Звали его в ту пору Василий. Упоминался его горячий нрав, чистота веры, бесстрашие в духовном делании. Коль подвижник силён, значит, и бес не дремлет. Боролся молодой батюшка с идолопоклонством местных рыбаков. Бес не выдержал, ушёл, обещав отомстить подвижнику. Внушил он Василию, что жена его совершила грех прелюбодеяния. Вроде как сам Василий это своими глазами увидел. Решил «отчитать» матушку, совершить церковный обряд. А во время обряда – случайно ли, не случайно ли? – вонзил иерейское копьё, которым святое причастие в алтаре готовят, в сердце любимой жены. То ли бес так хитро всё разыграл, то ли ревность в молодом священнике взыграла, но матушка была ни в чём не виновата.

Закопал тело супруги на погосте. Сам отправился к духовнику в монастырь. Игумен дал ему новое имя Варлаам и наложил странную епитимию. Приказал выкопать тело, усадить в лодку и водить её вдоль берега Баренцева и Белого морей. И поститься, молиться до тех пор, пока тело супруги не истлеет. Три года Варлаам покорно исполнял наказ игумена, терпел голод и холод, молился, сокрушался. Наступил день, когда был прощён инок. Посылаются в таких случаях особые знаки. В узком водном проливе, в котором из-за морских червей гибли суда и люди, Варлаам сумел провести лодку. «Корабельные сверлила» отступили из тех мест, что и было свидетельством прощения. Совершилось чудо.

Я не считаю это повествование сказкой. В иносказательной форме изложена история настоящего покаяния, которое меняет человеческую душу как матрицу.

С точки зрения психологии многое понятно: человек, который совершает грех, испытывает сильное психофизическое воздействие. Чем сильнее грех, тем глубже рана. Если рану не лечить раскаянием, а втягивать в ноздри порошок или заливать боль вином, грех на время перестаёт ощущаться. Но рана не затянута, она кровоточит. Бывают глубокие переживания греха, сильное раскаяние, которое заставляет человека измениться по существу. Не может он быть прежним.

Дано это не всем.

Едва ли Юлиан способен к такому переживанию. Он слишком мал для него.

Узок человек в своей широте, я бы его расширил. Слегка.

 

Ночью позвонила Ирина Сергеевна. Прервала сон, в котором я беседовал с Сократом о пользе ритуала в работе торговца мясом на рынке. Я утверждал, что можно не замечать свиных голов и запаха крови, и вынашивать философскую мысль. Он смеялся над моей наивностью. И убеждал не отдаваться в рабство звериному цеху. Разве не льётся там, как на ристалищах, кровь и пот? Нет, улыбался я, это не битва. Это ритуал языческого жертвоприношения. Я жрец, а не раб. Я разрубаю и режу сакральный продукт, а не расчленяю трупы животных. Играю в жертвоприношение, оттачиваю ритуал, как Спиноза – увеличительные стёкла. Но сердце моё остаётся нетронутым. Кровь чуждого ритуала не касается моего ума. А халат? Что ж. Халат отдам в стирку. Или сброшу его, как змеи скидывают старую кожу.

– Не лукавь сам с собой, – отвечал Сократ. – Клянусь собакой, ты не сможешь оградить свой внутренний мир от рыночного смрада. Ты слишком слаб для этого. Чересчур раним, хоть и не поэт. Мясной цех не для тебя. Иди в церковь и напросись временно сторожем. Это твоё.

– В церковь? Хм. Сторожем? Но там нельзя шлифовать линзы. Невозможно оттачивать ритуал там, где Христос изгнал бичом торговцев. В церкви нельзя быть работником. Можно только служить. А я не готов. Клянусь собакой, Сократ, я не готов. Если хочешь жить в свободе, научись служить. Во мне мало терпения, Сократ. Много праздности и мало терпения. Возможно, я возьмусь за редакцию текста пьесы. И на этом заработаю. Я подумаю.

И тут раздался звонок Ирины. Сон оказался в руку.

Тревожным голосом она сказала:

– С дочкой проблема. Заперлась в ванной, рыдает. Вечером пришла пьяная. Заявила, что я неправильно её воспитала. Сказала, что я отняла у неё возможность быть счастливой. Что она никогда не будет счастлива, потому что я не научила её счастью. Каково это слышать матери?

– Из-за чего всё это? Накопилось? Или реакция на событие?

– И реакция, и накопилось. Какой-то режиссёр бросил её. Сказал ей, что она молодая. И её нужно всему учить. А чему – всему? И знаешь, что самое поразительное? Зовут этого режиссёра Юлиан.

– Что? Ещё один Юлиан? Уж не сублимация ли это наших идей? Бойтесь своих идей. Они могут сублимироваться. Ох уж эта Мельпомена. И чему он собирался учить твою дочь? Полагаю, не театральному искусству. Где она сейчас? В ванной?

– Да. Затихла. Я переживаю. Не сделала бы с собой что-нибудь. Глупенькая.

Я поднялся с постели и подошёл к ноутбуку. Открыл электронную почту, нашёл файл с текстом пьесы «Самоубийцы».

– Что там, в её пьесе? – спросил я. – Не успел прочитать. Что там с героиней?

– Вскрывает вены, – упавшим голосом ответила Ирина Сергеевна. – Что делать? Ломать дверь?

– Ломай. Я посижу на телефоне.

«Она подошла к зеркалу, покрутилась возле него, поправила прическу… – прочитал я кусочек текста. – Потом сказала:

– Я покончу с собой, если ты меня не трахнешь.

– Пошла вон, дура.

– Трахни меня! Пожалуйста.

– А если не трахну?

– Тогда я постригусь наголо. Потом возьму бритву и вскрою вены. А ты будешь бегать вокруг меня и умолять, чтобы я позволила тебе трахнуть меня…»

Какой кошмар. В этих юных головках протест выражается не эзоповым языком, подумал я, куда мысль шмыгнет, туда и она. Хм… Мама – психолог. Ладно, не моё дело. Слово вертит девочкой как хочет. Не она словами, а слова – ей. Если она не сопьётся или не подсядет на наркоту, получится неплохая актриса. Но не сценарист. Скорее всего, она играет с мамой в истеричку. Мама – психолог!

Люди влюбились в актёрство. Лицедеи – зачинатели мод. Лицедеи – дома на песке. Открой ленту новостей и упрёшься глазами в муть, которая называется жизнью. Ольга Б. открыла миру цвет своих трусиков. Елена К. упала в обморок, когда увидела растяжку в неглиже Ольги Б. Скандал в семье звезды шоу – муж застал жену в постели с обезьяной.

Не живут люди – играют в чужие жизни. Да ладно бы играли в великих людей, а то – в актёрскую жизнь играют. Да… Земля покрыта асфальтом города… Мир хочет подглядывать друг за другом в замочные скважины. Мир мастурбирует и разгоняет планету оргазмом. Наступит импотенция – и земля рухнет в пропасть. На гране уже. У последней черты. А ты? Что ты делаешь? Плюёшь на мир со своей колокольни. Но твоя колокольня тоже качается. Мир мастурбирует, заставляя раскачиваться вавилонские башни.

Услышал возню в телефоне, потом чей-то громкий смех.

– Ну, что там? – крикнул я.

– Всё. Отбой! Извини, что разбудила. Юля сама открыла дверь. У нее просто истерика. Понимаешь? Просто истерика. Мать с ума сходит. А у неё истерика. Вытащила у меня антидепрессанты, выпила пару штук, опьянела, в сон потянуло. Просит тебя прочитать её пьесу. Говорит, что поставит её на университетской сцене. Прочитаешь?

– Передай Юле, что я уже начал читать. Если она не станет возражать, я немного поколдую над текстом. Слишком прямолинеен он. Слишком. Я бы урезал. Но в целом ничего. Что-нибудь придумаем. И ещё. Пусть Юля будет осторожнее с Юлианом. Вежливо посоветуй ей быть немного психологом, то есть настороже.

– Ладно, прости. И спасибо за неравнодушие.

– Не за что. Увидимся.

– Я позвоню. Привет Сократу.

– Привет тебе от Сократа.

 

 

7

 

Конец августа в этом году – второе рождение лета.

Окна распахнуты, влага проникает повсюду, накапливается в воздухе, заползает в черепные коробки. Мысли плавают в мареве из снов, похожих на реальность, и реальностей, похожих на сон. Кругом – сочиво, только иное – не такое, какое было в июле. Густое и пряное сочиво из растительных мыслей и звериных слов. Мир сочится и пахнет.

– Как твой Юлиан поживает? – звонит с работы Ирина Сергеевна. – Никого еще не убил?

– Кишка у него тонка, – отвечаю. – Что с Юлей?

– Помирилась с режиссёром. Зовёт её на какой-то фестиваль на свободные пляжи Крыма. Будут показывать её пьесу. Спасибо за редакцию. Деньги я перевела на карту. Юлька сказала, что сегодняшняя молодёжь так не выражается, как у тебя.

– В каком месте? – улыбаюсь я. – Сделал всё аккуратно. Расчленяя, дух не убил. Заменил грубую прямолинейность метафорической эротикой.

– Там, где у Юльки написано «трахни меня!», так оно и должно быть. Мат тоже оставила. Сказала, что теперь все ругаются. Странно будет, если её герои начнут шутить платоновским языком об Эросе и прочих вещах. Всё у них конкретно. Если говорит: «Трахни!», – значит, трахни. Мы с тобой немного отстали от жизни.

– Немного? – усмехаюсь я. – Совсем нет желания гоняться за поездами. Я не собираюсь запрыгивать в последний вагон убегающего поезда, потому что не знаю, куда он едет.

– Ты о чём? О фразе президента?

– И о ней в том числе. Не знаю, куда мчится поезд. Точно не туда, где есть место философской праздности. Не хочу терять в этой гонке самое дорогое, что у меня есть – себя самого. А молодые – пусть дерзают. Только в этом экспрессе – жестокие законы. Задумаешься – опоздаешь. Задумываться глубоко нельзя. Мысль влево, мысль вправо равно побег. Если нет братьев, остаются попутчики и конкуренты. Борьба за новое существование. Мы же это проходили. Скорость – это мировое господство. Знаешь, кто сказал?

– Кто-то из учёных?

– Из политиков.

– Что в этом плохого?

– Ничего, кроме главного. В этой гонке нужно оставаться человеком.

Ирина Сергеевна вздыхает.

– У меня больная в депрессии. Родила ребёнка и хотела покончить с собой.

– Ты всю ночь с ней?

– Нет. Приехала под утро. Позвонили. Стала разбираться в причинах. Столько ложных заключений воспалённого сознания. Запуталась девочка.

– Знаешь, в чём основная причина?

– В чём?

– Ищу человека. Не бегущие поезда и не успех, не голливудские улыбки, не красные дорожки и не трусы Ольги Б. Ищу человека. Надеюсь, что Юльке ты донесла эту мысль.

– Она актриса. Пусть лучше останется глупенькой. Есть шанс, что станет счастливой.

– Когда-нибудь перед ней откроется бездна. И тогда…

– Может, не откроется. Это мы смыслы всё ищем. Они живут в бессмыслице и как-то умудряются быть счастливыми. Иногда я даже завидую.

– Это зависть человека к обезьяне. Ты хочешь счастья скотинки?

– Не знаю я, чего хочу. Просто счастья. А как оно будет называться, мне наплевать.

– Приедешь в выходные? – спрашиваю я. – Решил повременить со звериным цехом. Сократ во сне нашептал, что это не моё.

– Правильно нашептал. Я тебе пришлю одну ссылку на психологический сайт. Посмотри. Набирают добровольцев под эксперимент. Две недели шоу за стеклом. Сценарий расписан. Две команды. Одна – заключённые в спецбольнице, другая – охранники-санитары. За сутки обещают двести евро. Если не врут. Отбор серьёзный. Нужны психологи. Посмотри на досуге, мне скажешь потом, стоит ли вписываться в эту игру?

– Двести евро за сутки? Хм… неплохие деньги. Если не порно, тогда можно попробовать. Я посмотрю. Напишу тебе.

– Ну, пока! Привет Сократу.

– Пока-пока!

…………………………………………………………………

Сегодня двадцать первое августа. Можно поздравить бывшую супругу с днём рождения, но я не хочу. Географически мы находимся далеко друг от друга. Но в Интернете нет расстояний. Нет правды и нет расстояний. Глянец. Декоративная вязь, которая принимается за сакральную тайнопись. Котики и обнажённые девицы собирают массовые аудитории. Коты – философы. Они уютно уживаются с трусиками госпожи М., голыми ногами звезды шоу-бизнеса С., с историями истерических шпагатов актрисы П., – котики-философы повсюду к месту. И в комнатке страдающей старушки, и в модных апартаментах поп-дивы.

Заглянул на страничку жены. Три дня назад оставила «улику» приближающегося праздника – фотографию босых ног на берегу реки, рядом метла и ступа. Вроде как юмор: я немножко ведьма. И предупредила: «Пусть мир меня подождёт!». Дескать, уехала отдыхать. Надоели. Оставляю вам свои босые ноги и атрибуты свободной женщины. А сама наслаждаюсь одиночеством. Какая фальшивка! Уж я-то хорошо знаю Вику. Она и шага не ступит, без того чтобы не запечатлеть этот шаг в виртуальном пространстве. Вика кокетливо и самовлюблённо следит повсюду – то есть, оставляет следы. И на берегу Индийского океана, и в Троице-Сергиевой лавре. В лесу, в городе, в пустыне. Она не может без публичного следа прожить свой день. Зачем кокетство? В честь праздника? Дня рождения дорогой персоны. Наивная, смешная. Пусть мир меня подождёт! Какая самонадеянность. Как будто ты нужна этому миру. Сотня тяжеловесных верблюдов не заметит твоего исчезновения не то что три дня, не заметит тебя и в вечности. А если заметит, то втопчет копытами в песок или обольёт ядовитой слюной. Мир никого не ждёт. Он занят самим собой, своими причудами, замочными скважинами, танцами на раскалённых крышах. А ты полагаешь, что самый роскошный роман – это роман с миром. Нет, дорогая, не роман. Рассказ, и тот недописанный. С неизбежным финалом, в котором будет разочарование. Ты не любишь разочаровываться, но ничего не поделаешь. Мир живёт не по твоим законам. По нашему беззаконию он существует.

Всё же решился поздравить.

И где написать поздравление? Прямо под босыми ногами? Что ж, я непривередлив.

С днём рождения. Кажется, ты получила то счастье, о котором мечтала. Если так, я готов не пройти мимо, постоять рядом, погреться.

Наши скелеты не могли ужиться в одном шкафу. Тараканы вели непримиримые войны. Мы проиграли. Мир победил. Прошло достаточно времени, чтобы вспоминать прошлое без ностальгии. Только ирония. Хорошо, что осталась ирония. Могло ничего не остаться. Сын? Но Виталий уже больше твой сын, чем мой.

Я не нахожу с ним общего языка. Не стремлюсь к этому. Родство принимаю по духу, а по крови. Полистал фотографии. Ничего не ёкнуло в сердце. Стареет всё, даже былые эмоции. Высыхают, покрываются морщинами, шелушатся. Превращаются в раздражение. Потом умирают. Это хорошо. Иначе мытарства настигали бы нас при жизни. Старение – это благо.

Ирина Сергеевна вытеснила твой образ из памяти.

Странно, теперь мне уютно с женщиной, с которой совсем недавно не мог найти общего языка.

Юлиан теснит – так теснит, как будто опухоль просится на свободу. Гнойник созрел. Пора вскрывать.

Нужно что-то делать с этим «броском в сторону человечества».

Немного противно. И много непрофессионально. Надо терпеть. Терпение – высшая добродетель сегодня.

Каждый должен заниматься своими авгиевыми конюшнями.

Травить тараканов или дружить с ними – дело индивидуальное и свободное.

Я примерно знаю ход его мыслей и поступков. Нужно подводить к черте.

Дожди продержались до начала сентября. На рынок я не торопился. Получил небольшой гонорар от молодёжного глянцевого журнала за статью о связи моды и сексуальности. Глупая статья и грубая. Но заказчик остался доволен. Фрейд бьёт ниже пояса. И никаких высоколобых смыслов.

В субботу вечером открыл страничку психологического сайта. Яркая, объёмная, разноцветная. Постарались технологи, сделали блестящий фантик. Я так часто сталкивался с химерами в виртуальном пространстве, что забыл, как выглядит честность и простота. В Интернете нет простоты – это однозначно. Честность? Возможно, существует где-то в дали от нарисованных миров, отживает своё, каменеет, превращается в реликт. Полезнее для души отнестись с недоверием к тому, что в Интернете сверкает. Полезнее и умнее. Во всяком случае, не подвергнешься грубому обману. А утончённое лукавство не истребить. Мне ли не знать этого?

– Могу я вам чем-то помочь? – строчит в уголочке страницы психолог-консультант с внешностью голливудской актрисы. – Мы на связи.

– Да, – отвечаю. – Хотел бы узнать условия участия в эксперименте.

– Вы психолог?

– Да.

– Загляните на главную страничку проекта и прочитайте условия.

– Уже заходил, все прочитал.

– Вы согласны с условиями контракта?

– Согласен.

– Тогда необходимо заполнить анкету. Если вы пройдёте отбор, вас пригласят на личное собеседование. Вам сбросить анкету?

– Давайте. А кто проводит собеседование?

– Менеджер проекта.

– А кто менеджер проекта?

– Дипломированный психолог из Австрии.

Всё отутюжено. Работает как часы. Технологии. Это настораживает. Потому что к тебе относятся как к одному из миллиона желающих заработать двести евро за сутки. Сколько проходит через первичный отбор? Счётчик тикает, как у работающего такси. Если на каком-то этапе потребуются «небольшие» капиталовложения, значит, это грубый обман, а не утончённое лукавство. На грубость отреагировать легко – платим той же монетой. За виртуальным словом я обычно в карман не лезу. Тонкий обман распознать сложнее. Через минуту на электронную почту приходит анкета. Красными звёздочками помечены вопросы, на которые обязательно нужно ответить. Звёздочки повсюду. Биографические сведения пропускаю.

Вопросы.

– Что для вас деньги?

Отвечаю с иронией:

– Осознанная необходимость.

– На что вы готовы пойти ради хорошего заработка?

Усмехаюсь. Как-то они сразу быка за рога. Хотя бы пофлиртовали ради приличия. А тут – деньги, деньги, деньги. Не надо быть психологом, чтобы понять, что этих «психологов» интересуют только деньги – первые же вопросы заточены под мой главный интерес – возможность заработать двести евро за сутки.

– На философское созерцание и праздность. Не под прицелом видеокамер.

– Человек по своей природе добр или зол?

Ничего себе вопросик! Пожалуй, трактат можно написать на тему добра и зла.

– Человек по своей природе не добр и не зол. Он бывает добрым или злым в зависимости от обстоятельств. Вопрос некорректный. Что такое «добрый человек»? Нет ни одной добродетели без рассуждения. Я могу быть добреньким, но не добрым. Могу быть сентиментальным, но не великодушным. Поэтому добро и зло растворено в человеке. Выползает наружу в зависимости от твёрдости мировоззрения. Умения сдерживаться. Раскаиваться. То есть, меняться.

– Способны ли вы вжиться в роль злого человека и сделать партнёру по эксперименту больно?

– Если роли заранее обговорены и расписаны. И если актёрство не выходит за рамки роли.

– Как вы относитесь к актёрству?

– Никак. Актёрство – это торговля эмоциями. Иногда нравственнее торговать мясом на рынке.

– Что такое свобода?

– Способность к действиям не по внешним причинам, а по личному желанию.

– На что вы готовы ради свободы?

– На всё, что не нарушает мою свободу.

Продолжаю улыбаться. Идиоты! Кто составлял вопросник? Тест на олигофрению? Или вопросы ради вопросов?

– Считаете ли вы успехом съёмки в проекте?

– Предоставляете ли вы право на обработку всех ваших личных данных?

– Разрешаете ли пользоваться всеми телевизионными съёмками с вашим участием?

– Готовы ли вы оплатить работу менеджера по предоставлению услуги?

Стоп! Хватит. Готовы ли вы оплатить работу менеджера по предоставлению услуги?

Это симптом. Причём грубый. Я умываю руки. Так и знал – никакой экспериментальной психологией тут не пахнет. Очередное шоу за стеклом. Или грубое мошенничество. Люди во многом напоминают ослов. Кажется, что упрямство – это их внутренняя свобода. На деле упрямство осла – это признак скудоумия. Ослы тщеславны. Вспомните, с каким восторгом ослик нёс на себе Христа при въезде в Иерусалим, полагая, что пальмовые ветви кидают под ноги его величества ослика.

Увольте! Лучше звериный цех и разделочный нож с кровью. Это хотя бы естественно.

Не хочу быть ослом тщеславия.

Закрываю ноутбук. Сократ лукаво смотрит на меня. Подёргивает хвостом.

– Ничего не говори мне, Сократ. Знаю я эту публику. Импотенция чувств. Хотят купить за деньги эмоции под стеклом. Как безногие рыбаки или безрукие охотники. Желание осталось, а способностей нет. Можно поудить в домашнем аквариуме или поймать в капкан кошку.

Сократ хмурится.

– Прошу прощения, Сократ. Не кошку. Клянусь собакой, мой друг, экспериментальная психология отжила свой век. Она закончилась в концентрационных лагерях второго рейха. И, слава богу, что умерла. Остальное на потребу мамоне. Хлеба и зрелищ. Когда не хватает хлеба, нужны пикантные зрелища. Иначе мир превратится в звериный цех. В мою свободу это не вписывается. В крайнем случае, попостимся, Сократ? До конца года попостимся? А там и проценты по вкладу придут. Переживём, дружище? Небесный ливень слегка приоткрыл нам смыслы существования. Они оказались ложными. А вот с Ириной Сергеевной ты мне помог. Умница, Сократ. Всё хорошо в меру. Включая одиночество. Закончим с Юлианом и в добрый путь? Надеюсь, что ты не будешь против женщины в нашем доме? Ну и ладненько! Я тоже не буду возражать.

Что ж, теперь нам нужно расправиться с Юлианом.

«Мутное тёмное из детства поднялось у него в душе и заполонило собою всё сердечное пространство.

Перед тем как лечь спасть, Юлиан вышел в туалет, выпил горсть транквилизаторов с водкой, на обратном пути в комнату вытащил из своих кроссовок прочные длинные капроновые шнурки белого цвета.

Повело быстро. Луна за окном соединилась с покачивающимся фонарём. Стены комнаты раздвинулись. Перед ним появилась ведьма с рыжими локонами. Она беззвучно смеялась.

– Трахни меня, – приказала ведьма. – Трахни! Если не трахнешь, я возьму опасную бритву и отрежу волосы. А потом сама трахну тебя!

Глаза Юлиана застыли от ужаса. В комнате были две жены – одна спала, подложив под голову руку, другая призраком зависала над ней.

Юлиан аккуратно вытащил ладошку спящей женщины, поцеловал её в волосы, затем набросил петлю из шнурка и резко стянул в районе шеи. Откуда-то появились силы, ведьма почти не сопротивлялась. Робкие конвульсии – и вторая жена испарилась. Призрак исчез.

Потом Юлиан увидел отца.

Тёмная мрачная фигура поманила его за собой в сторону ванной. Юлиан был точно под гипнозом.

Написал на листке бумаги записку: «В моей смерти никого не виню».

Сделал петлю из второго шнурка от кроссовок и повесился на батарее для просушки белья».

 

 

8

 

Ирина Сергеевна сказала, что я смогу.

Ирина Сергеевна уверила меня в том, что ко всему действу необходимо относиться с каплей иронии – там вроде как всё настоящее, но и фальшивого тьма. Попробуй ужиться с такой антиномией без алкоголя. А психологиня взяла с меня слово, что ни капли. То есть, буквально – ни капли. Не фигурально. Если бы фигурально, я бы нашёл сотню причин и сотню капель для противоядия от ярмарки тщеславия. Но мне было сказано жизнеутверждающее – я в тебя верю. Чёрт подери, разве после таких слов кто-нибудь отважится их нарушить?

Ира – настоящий психолог. Уверила в том, что я смогу без противоядия чувствовать себя комфортно в ковчеге для идиотов. Но я одиночка. Как мне выдержать? Ира внушила: в мире так называемых успешных людей можно почувствовать себя своим, если притвориться. Ну, хотя бы слегка. Представить, что ты актёр. То есть… хм… сыграть в актёра. Увлекательно, но небезобидно для психического здоровья. Двойное притворство. Что может быть неприятнее?

Я подумал и дал согласие прийти вместе с Ириной на презентацию. Мой текст изольётся сквозной звуковой дорожкой, а я буду стоять с Ириной Сергеевной в сверкающем зале краеведческого музея и создавать видимость счастья, иллюзию. Разве я сам не проповедовал идею свободы внутри огромного сумасшедшего дома, притворяясь сумасшедшим? Я согласился притвориться одним из них. Впервые за много лет надел единственный приличный костюм, белую рубашку и галстук. Побрился трижды на раз, выскоблил подбородок, как в компьютерной рекламе, подушился одеколоном. Вместо горькой настойки принял сто граммов валерьяны с пустырником и поехал на презентацию в большой город, в огромный сверкающий зал, в котором люди отражаются от пола и раскосыми фантомами устремляются на зеркальный потолок. Сплошные иллюзии.

И вот, я – сам не свой, не в своей тарелке – чисто выбритый, остроумный, пахнущий французским одеколоном. Я блистательно трезв и панически собран. Я автор сценария фильма, который пойдёт презентацией и бегущей строкой. Я должен всем улыбаться, принимать поздравления, многозначительно кивать головой, как китайский болванчик. Я должен притвориться успешным, чтобы успешной продолжала быть Ирина Сергеевна.

И я сделал это. Не подвёл.

Текст, который наложили на слайды, превратился в научно-публицистический фильм, одним из авторов которого был я.

Мир не обжёг меня своим пристальным вниманием, я даже не стал принимать «лишнего», чтобы кинуть внутрь противоядие от тщеславия. После презентации Юлиана-психопата был небольшой доклад Ирины Сергеевны, затем фуршет, много интересных людей, а потом Ирина поехала ко мне, и мы продолжили отмечать её успех уже без публики. И мой успех, потому что я просуществовал в публичном пространстве цивилизованным существом, не ударил лицом в грязь, не подвёл благодетельницу целые три часа.

А потом Ирина уехала, а я почувствовал себя таким идиотом, что тут же напился. Деньги были. Я пил ровно три дня. Без просыпа. Трое суток отмачивался в своём уютном болотце, чтобы смыть остатки запахов насквозь фальшивой жизни. Нет, не нужен мне ни Монмартр, ни Париж, ни Лондон, ни большой город со сверкающими залами, не нужна мне глянцевая публика с идеальными зубами. Я заточен под сельский пейзаж и люблю простых людей без пышного «тюнинга». И поэтому я пил ровно три дня. Линял. Спускался на автопилоте в красный магазин или зелёный, а если было раннее утро, то шлёпал до ближайшей аптеки, где покупал аптечный коньяк сразу после восьми утра. Жизнь затеплилась в моём отравленном цивилизацией организме.

Четвёртый день стал днём пробуждения.

Очнулся ближе к полудню. Голова... Как будто ночью чёрт оторвал мою «одухотворённую» и приставил чужую. Кот смотрит осуждающе. Похмелье. Надо встать, добрести до ванной, слегка освежить голову и в магазин. Зелёный или красный, они рядом с домом.

Деньги пропиты. Всего за три дня можно пропить свой успех. Не подтверждает ли это в очередной раз, что успех – липа?

Молчи, Сократ, ничего мне сейчас не говори. И не смотри с осуждением. Просто молчи.

Доплёлся до зелёного, похожего на баптистскую церковь, и к Жанне, которая мне всегда даёт в долг. Сухая как вобла, красивая, с раскосыми северными глазами и плоской грудной клеткой, Жанна курила у входа в лабаз, когда я со смиренным видом заговорил с ней о жизни. Жанна не простая штучка, у неё роскошная иномарка, покойный муж, дом в наследство, куча невыплаченных кредитов, но главное – стать неприступной женщины. Курит она всегда длинные тонкие сигареты, такие же тонкие, как её пальцы, и смотрит в смартфон в розовой обёртке. И всё понимает, что вокруг. Вот и меня понимает, хоть и не смотрит в мою сторону. Хороший продавец – психолог от жизни. А Жанна психолог отменный, будьте уверены.

Заговорил, а она уже знает, зачем. Зрит в корень. Она видела меня все три дня. Наверное.

– Сколько?

– Две. До вторника. С аванса занесу.

– Горькой?

– Да.

– А на закуску?

– Классику жанра. Семь «аппетитных», куриные головы и четвертинку хлеба.

Жанна докурила, мельком взглянула на меня, с молчаливым достоинством вошла в магазин, я скользнул следом.

Вернулся домой и первым долгом поставил коту головы, потом раскупорил бутылку и влил в себя из горлышка сотню граммов. Не знаю, почему, но я опохмеляюсь всегда из горлышка, считаю уместным «узкий путь», нежели там, где широка дорога. Всё же высокая правда всегда достигается усилиями и узким путём.

Потом расслабился немного, кинул сосиски в кастрюлю. Позавтракал с Сократом, вернулся к ноутбуку. Позвонила Ирина. Сказала, что перевела на карту остатки гонорара.

– Как ты? – спросила она. – Не превращаешься в Юлиана?

– Превращаюсь.

– Что будешь делать?

– Не знаю. Пойду в мясной цех на рынок. Там ждут меня. А ты как?

– Отлично, – смеётся благодетельница. – Мне предложили вести отдельный курс по расстройствам личности.

– Поздравляю. Когда начнешь?

– Со своими клиентами немного разгребу. Два частника. Невротики. Бизнесмены. Утрата смысла жизни.

– На гонорары не скупятся?

– Что ты. У них дома по миллиону, сотни любовниц, яхты и самолёты. А смысла в жизни нет.

– Мне бы их проблемы.

– Как твой Сократ поживает?

– Поглощает сосиски. И, кажется, переживает экзистенциальный кризис. Потеря смысла жизни. Хочет снова помойки. Свободы хочет. В нём тоже сидит свой Юлиан. Кошачий.

– У него, как у моих клиентов, всё есть, кроме счастья.

– А у меня всё наоборот. Нет ничего, кроме счастья.

Ирина смеётся.

– Скоро начну у тебя курсы брать. Мне бы счастья чуток.

– Для этого ты должна дойти до моего состояния. Счастье – это когда нечего терять.

– О, нет. К такому счастью я пока не готова.

 

 

9

 

Что такое грузчик в мясном отделе без бутылки? Это нонсенс, а не грузчик. За день набегаешься так, что только «узкий путь» и спасает, когда в кармане болтается горькая. Тут, я вам скажу, я последователен и не блудлив. Если присягнул на дружбу одной, с другой не свяжусь. Горькая так горькая. Из горлышка так из горлышка. Я удивительно постоянный человек – человек привычки. И никаких экзистенциальных вывертов. Всё просто, как куриные головы для Сократа.

Тогда же в мою жизнь прочно вошла Елена. Выражаясь языком психологии, вытеснила собой Ирину. Подобное стремится к подобному – закон.

Елена рыбой торговала. И так случилось, что в конце квартала проторговалась на полтонны. Сидит у прилавка, рыдает, хозяин её и в хвост и в гриву. Воровка, дескать, будешь месяц бесплатно работать. Ленка оправдывается:

– Грузчик ваш стащил. Или рыба усохла. Не виноватая я. Из холодильника привозят полтонны льда, полтонны рыбы, а спрашиваете за тонну. Что я должна? Рассказывать, что тунец и должен быть такой рыхлый? А треска как булка расползается. Я в этом виновата? Никогда никто меня не обвинял в воровстве. Как вам не стыдно? Мясной грузчик докажет, как я работаю. Вся в мыле. Правда, Андрей?

И на меня указывает своему хозяину – тощему кудрявому юноше, который выскочил из небытия, как чертёнок из табакерки, сразу богатым и наглым.

– Да, Ленка не виновата, – заступаюсь я. – Помогал ей вашу рыбу из холодильника доставать. Там из коробки селёдки бассейн можно делать, как оттает.

– А это ещё кто такой? – возмущается кудрявый. – С мясным рылом в рыбу не лезь. У тебя свой начальник. Что заступаешься? Хочешь тоже пинком под зад? Вот поговорю с Арменом, он тебя завтра же.

«Под зад? Ах, ты… такая». Не ругаюсь. Не умею, не хочу. Но тут оскорбили женщину. Если бы меня, то наплевать. Стерпел бы. Вот зачем этот кудрявый нувориш оскорбил её при мне, когда во мне гуляло минимум два по пол-литра? Разве пробудившиеся бесы босячества не ткнут мне в ребро? Ткнули. Ещё как. Врезали прямо в правое подреберье. И желчь хлынула.

Не дал ему договорить. Как была у меня в руках свиная голова, которую разделывал для любителей домашнего холодца, так и оказалась на этой кудрявой головушке. Ух, я душу отвёл. К тому времени мясной цех у меня уже в печёнке сидел. А тут исход, красивый исход. Просто исход Моисея из пустыни. Настолько прекрасен был последний миг с головой свиньи у рыбного босса. Тут, конечно, охрана подбежала, для вида меня оттащили, в бытовке заперли, для вида – потому что я всех охранников знаю, и они меня тоже, не раз выпивал с ними. А этот кудрявый малец из рыбного их тоже достал своей наглостью. Короче, смеялись хором, пока ждали Армена. Пришёл Армен, сказал, чтобы я рассчитывался, потому что у этого говнюка дядя заместитель мэра. И нельзя было никак надевать голову свиньи. Нельзя. Лучше бы Ленка его рыбой мокрой отходила. Заслужил. А свиную голову на кудри племянника мэра – это уже перебор.

В общем, мы в тот день с Ленкой хорошо набрались. Потом я пригласил её к себе, и мы продолжили знакомство в постели. Как заметил бы Сократ, я «придушил» в себе слегка человека и воскресил кота. Прав был Льюис – человек двусоставен, в нём много от ангела и от кота. А Ленка простая, как звезда в грязной луже. Люблю таких.

– Я что, по-твоему? Лотошница? Всю жизнь рыбой торгую? Мясной, – говорит ласково и немного по-хамски. – Я раньше знаменитой пацифисткой была. Я одинаково хорошо готовлю борщ и м… мужчинам делаю. К рыбе меня жизнь прибила. Деньги нужны. Квартира в залоге. А ты молодец, что за меня заступился и этому башлык на голову надел. Давно так не смеялась.

– Погоди, – шипит в самый острый момент. – Покурить на балкон выйду.

У Ленки стыда ноль. А распущенности тьма. Как во мне босячества. Верю, что раньше была образцовой хиппи. Теперь как я – всё то романтическое в прошлом. Меня к мясу жизнь прибила, её – к рыбе. Какая разница? Выдохнутоё свое она делает виртуозно – не по-рыбьи, а как рептилия, с полным хладнокровием удушает жертву, гипнотизирует. Жертве хорошо.

И борщ, наверное, варит отменно.

Вышла на балкон, закурила, кричит мне оттуда.

– Нижнее бельё уже десять лет не ношу. Так удобнее. Свободу чувствую. Как будто снова двадцать.

Возвращается с балкона и доедает меня загипнотизированного.

А утром само благочестие. Убралась, причесалась, только лицо оплывшее. У Ленки особенность – с похмелья она расплывается и становится похожей на гигантскую дулю – комбинацию из трёх пальцев. Вместо глаз щёлочки, щёки раздуты, губки спрятались, даже не верится, что ночью эта «комбинация» вертела мной как анаконда кроликом. Лицо плоское, как у боксёрки. Но есть ещё кое-что отличительное: Ленка изысканно одета. Несмотря на отчаянное финансовое положение и проблемы с банками и работодателями.

– Ты не думай, что я глупая, – говорит она перед уходом прокуренным баском. – Полтонны рыбы до нуля не усыхают. Мне жить-то надо как-то. А этот кудрявый не пропадёт. Ты молодец, что заступился. До сих пор смеюсь, как вспомню свиную голову.

 

Я не пропал. Рынок явление временное. Елена Рыбная – тоже. Наступит день (я предчувствую), когда меня снова потянет к ночному окну и звёздам на небе. И голова не будет ныть шейными позвонками. Она воспрянет глазами вверх, и душа расплачется, размякнет, и я снова воскрешу в себе ангела и придушу кота.

Так будет. Я это знаю.

Сократ смотрит на меня без укоризны и молчит.

Молчи, Сократ, я и без тебя всё знаю.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» июне 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: