В моём аду тишина

 

 

 

Мы на окраине, в отвратном клубе с труднопроизносимым названием. Здесь водятся малолетние монстры. Укутанные в сизые облака табачного дыма, они прячутся где-то за утробным рычанием басов, высасывают друг из друга ошметки одурманенных мозгов, дергаются в агонии танцев, накачиваются разбодяженным пивом и копеечной наркотой. Здесь так блевотно, что жизнь извне снова начинает обретать смысл. Здесь, наверное, можно все. Захочешь вздрочнуть прямо за столиком – на здоровье, это только придаст заведению шарм. Нажрешься до потери двигательных рефлексов – флаг тебе в руки, будешь самым желанным клиентом месяца.

 

Мы с Сашкой, видимо, боремся за статус VIP-посетителей и адски надираемся ирландским виски – самым дорогим, что есть в баре. Сашка платит. Я ржу надо всем подряд, потому что понимаю: если я не прекращу смеяться, то начну катастрофически рыдать.

 

– И какого черта ты, Вайнер, не свалил на историческую родину? – я пытаюсь перекричать разноцветную какофонию. – Жил бы сейчас, как человек.

 

– А кто останется страну спасать? – отвечает Сашка, и я опять закатываюсь, ибо мне очень хочется плакать.

 

Потом я предлагаю подкатить к малолеткам, накуриться в сопли, устроить оргию в сортире, спеть дуэтом гимн России и красиво, как два истинных патриота, покончить с собой на крыше «Президент Отеля». Сашка поддерживает все, кроме суицида. Он считает, что, во-первых, это не по-христиански, а во-вторых, на крышу «Президент Отеля» нас не пустят, как бы патриотично мы не выглядели. В итоге мы остаемся на местах.

 

Ди-джей объявляет, что с минуты на минуту начнется эротическое шоу, и мы с Сашкой заказываем еще триста грамм виски, лед, колу и самую развязную шлюху местного разлива. Бармен, привыкший к сальностям, усмехается и приносит нам все. Разумеется, кроме шлюхи.

 

– Ну что ж, да будет стриптизец! Аминь! – Сашка потирает руки и закуривает, когда на загаженной сцене меркнет свет, а из динамиков рвется кокаиново-белый, кроваво-красный, траурно-черный «Morphine» недавно почившего Майкла Джексона, что добавляет композиции пущего драматизма.

 

А потом меркнет свет моей любви, ибо на сцене в алом пеньюаре возникает Она.

 

Эльза движется медленно, как кошка. Подходит к шесту, прижимается к нему всем телом, скользит вниз, потом вверх и снова вниз. Запрыгивает на шест, обхватив его ногами, откидывается назад, изогнув спину, и ее волосы цвета льна почти касаются пола. Потом она легко скидывает пеньюар и остается в красных трусиках. Я смотрю, как подрагивают в приглушенном свете ее грудки, и внезапно я перестаю улыбаться, как идиот, а начинаю отчаянно реветь прямо в голос. Вою, как волк на луну, и плевать мне, что Сашка трясет меня за плечо и повторяет:

 

– Денька, Денька, да ты что, брат? Все ж нормально! Эй!

 

Я бормочу что-то невнятное, забираю со стойки бара сигареты, и, протискиваясь сквозь пьяную и обдолбанную толпу, выбираюсь из клуба. Позади я оставляю трагичный «Morphine», свою полуобнаженную мечту и слюни подростков, пялящихся на ее тело. Я в таком шоке и ужасе, что едва могу дышать. Минуту назад мне сбрызнули душу зловонным гноем, не спросив разрешения. Меня убили десятки пар глаз, десятки вечно перепачканных в сперме ручонок и всего две маленькие грудки, которые, оказывается, уже давно были общественным достоянием, так и не став моим.

 

Я хочу заорать на всю улицу: «Суки! Какие же вы все суки!». Но я молчу, потому что вокруг слишком тихо. Я не хочу нарушать этой тишины – только в ней я могу услышать собственное свистящее дыхание и удостовериться, что я еще жив.

 

Господи, как же меня трясет! Только со второго раза мне удается достать мобильник из рюкзака и набрать нужный номер. Пока в трубке тянутся гудки, я делаю последний вдох, прежде чем перейти черту.

 

– Игорь Анатольевич? Извините, что поздно. Это Денис Орлов. Все еще в силе?

 

Одна мечта, не успев приблизиться ко мне, разбилась вдребезги, расплескалась осколками, упала в грязь, обернулась мерзкой тварью, что приходит по ночам в кошмарах и истязает душу. Если я упущу свою последнюю мечту – мне конец.

 

– Сегодня отоспись, протрезвей, а завтра все устроим, – говорит директор. – Позвони мне часа в три. Что дальше делать, я скажу.