В моём аду тишина

 

 

 

Всю неделю мы с Костиком пашем по ночам, не жалея себя. Клуб оказывается не таким низкопробным, каким показался мне в начале. Официантам здесь оставляют неплохие чаевые, которыми они делятся с барменом и с нами, администраторами. Такими темпами мы скоро вернем долг книжной компании. Игорь Анатольевич тоже оказывается не таким уж мудаком. Он частенько угощает нас кофе, вонючими шоколадными сигарами и говорит:

 

– Парняги, если что-то понадобится, обращайтесь.

 

Мы киваем, попыхивая шоколадной гадостью. Иногда мы болтаем о жизни. Мы рассказываем директору о музыке, а он нам о местных шлюхах.

 

Марго часами не выпускает меня из аудитории, заставляя готовиться к предстоящему концерту. После такого фортепианного насилия по вечерам у меня ноют руки, и мне приходится таскать старые шерстяные свитера, чтобы согревать натруженные мышцы. В целом все хорошо, удручает только то, что мы с Эльзой ни разу не виделись, после вечера в музыкальном магазине. Я стесняюсь к ней заходить. Мне кажется, в прошлый раз я перебрал с пафосом, поцеловав ее без всякого предупреждения. Я постоянно об этом думаю. Я даже рассказал об этом Костику, но тот только пожал плечами и хмыкнул:

 

– Я всегда знал, что ты псих.

 

А через пару дней мой счастливый мир летит ко всем чертям, не притормаживая на поворотах.

 

Мне звонит консультант Катя и сообщает ужасную новость: мой «Блютнер» собираются покупать.

 

– Денис, я вообще-то не должна этого делать, но… Помнишь ту женщину с дочкой? Они хотят этот инструмент. Они взяли неделю на раздумье, вещь все-таки дорогая, но, думаю, они решатся. Они были потрясены звучанием и…

 

– Неделю? – кричу я в трубку. – Катя, дай мне дней пять. Шесть. Если я не найду деньги за это время, продавай. Сколько нужно для первого взноса?

 

Катя мнется, размышляет.

 

– Ну… если ты принесешь тысяч семьдесят. Ты же понимаешь, я не могу…

 

– Семьдесят, так семьдесят. Пожалуйста, я тебя умоляю, придержи его! Прошу тебя!

 

Я кидаю телефон в рюкзак и, как конченный психопат, стою в коридоре института и бьюсь головой об стену, игнорируя изумление окружающих. Все ахают и охают, потому что выгляжу я, как минимум странно, как максимум – опасно для общества. Но я разгоняю всех диким ревом:

 

– Пианист в истерике! Пошли все в жопу!

 

И – что характерно – все расходятся. После Сашки Вайнера, только я могу позволить себе такое поведение в стенах института. Ну, и, безусловно, могли бы Кисин с Мацуевым, если бы тоже учились здесь. «Он слишком хорош за роялем, чтобы быть нормальным». Так многие говорят, я сам слышал.

 

Семьдесят тысяч. Пять дней. Продать одну почку? Заняться масштабным донорством спермы и умереть от изнеможения? Украсть чихуа-хуа гламурной телки и вернуть за вознаграждение? Украсть саму гламурную телку и продать в рабство на Восток?

 

Пять дней. Семьдесят тысяч. Или прыщавая малолетка будет издеваться над «Блютнером» красного дерева, а богатенькие выблядки с папиными кредитками будут праздновать победу над искусством и мечтой. «Блютнер» – это не вещь, не прихоть. Это борьба. Сдаться сейчас – значит оставить надежду навечно. Перешагнуть порог дантева ада, подчиниться системе, провести остаток дней, не поднимая головы, отсасывая у хозяев жизни и смиренно ожидая позорной кончины. Спасибо, но не в этот раз.

 

– Саша, потом можешь порезать меня на куски, поджарить мои мозги на машинном масле и продать мою селезенку на опыты, но сначала, ради бога, найди мне денег!

 

Я бегу к метро, шлепаю по ледяным лужам, прикуриваю сигарету на ходу, придерживая плечом мобильный телефон.

 

– Могу наскрести тебе двадцатку, – говорит Сашка. – Но больше не получится, и можешь сам меня убить и продать на опыты, но…

 

Я отключаюсь, в припадке гнева швыряю телефон в снег, но тут же, одумавшись, поднимаю его и вытираю экран шарфом. Пластиковая коробка с кнопками не виновата в том, что жизнь снова замахнулась и дала мне пинка.

 

Я приезжаю в клуб, и там все на своих местах. Даже директор, как всегда, пьет кофе и курит шоколадную сигару. Никто не знает, что я на грани самоубийства, никому нет дела до того, каким дерьмом становится мое и без того жалкое существование. Я переминаюсь с ноги на ногу, не решаясь начать, но Игорь Анатольевич внезапно удивляет меня чудесами проницательности.

 

– Что стряслось? Во что вляпался? Вид у тебя мерзкий.

 

– Мне деньги нужны, – отвечаю я, все еще стоя в дверях кабинета. – Много. И очень срочно.

 

– Наркотики?

 

Я мотаю головой.

 

– Бабы?

 

– Да нет же! Неважно, зачем! Вы когда-то говорили, что можно обратиться, если…

 

– Да ты садись, пианист, – улыбается директор. – И дверь закрой.

 

Я сижу в кресле и пытаюсь отдышаться, а Игорь Анатольевич уже протягивает мне сигару.

 

– Бабла я тебе не дам, не надейся, – говорит он. – Зато могу сделать так, чтобы ты очень скоренько заработал нужную сумму.

 

Когда я выбегаю из кабинета с криком «Идите нахуй!», меня почти уже не волнует, что таким образом я сам себя уволил. Я покупаю маленькую бутылку коньяка в ближайшем магазине и залпом выпиваю прямо у входа метро. Я даже не буду сопротивляться, если сейчас меня снова загребут в отделение милиции.

 

Вообще пора уже прекратить сопротивляться. Самое время признать себя неудачником, нарыдаться вдоволь и распрощаться с надеждами. Сашка был прав: я замахнулся на сверхмечту. Найти любовь оказалось проще, чем купить кусок дорогой древесины. Жизнь полна парадоксов, разве нет?

 

По телу разливается коньячное тепло, и, кажется, все уже не так плохо. Я выкуриваю сигаретку, любуясь огнями вечерней столицы. Мимо меня в красивых автомобилях проносятся богатые люди, для которых семьдесят тысяч – сущий пустяк. Ну и что? Зато у меня есть руки и сердце. А это бесценно.

 

Господи, ну какой же бред! Смотрите, вот так и сдаются на милость победителям, признавая, что ситуация вовсе не безнадежна, и никто даже не расстроился. Не больно то и хотелось, да? Будет и на нашей улице праздник. Зато я офигенно талантлив, молод, полон сил, умен, собой недурен и далее по списку. Как занятно получается – когда на тебя с неба падает огромный кусок говна, внезапно ты обнаруживаешь вокруг подозрительно много плюсов. Защитный механизм: обманем себя, до последнего не признаемся, что нас накрыло дерьмом по самые уши, будем уговаривать себя и окружающих, что все клево. Зато я… Зато у меня…

 

Из дебрей самообмана меня выдергивает трель мобильника. Сашке не наплевать. В отличие от многих.

 

– Ну, что? Решил проблему? Тебе еще нужны мои двадцать тысяч? Ты вообще где?

 

Я блаженно улыбаюсь, хотя и знаю, что Сашка этого не видит.

 

– Сань, я на Таганке. Давай нажремся? Тусанем в какой-нибудь жуткой клоаке, чтобы самим от себя тошно стало. А?