Андалусия

 

Купить в журнале за ноябрь 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 35 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

 

 

 

 

Я часто ходил в это кафе с тех пор, как овдовел.

Заведение было тёмное, мрачное, с дубовыми балками по сводам, с приглушённым светом уродливых плафонов, напоминавших грозди привешенных к потолку ядовитых поганок, с мутными зеркалами в витых состаренных рамах, с почерневшими, изъязвленными пеплом сигарет диванами, и с официантами, чьи худые, вытянутые лица качались над бордовыми халатами, как языки пламени над свечами.

Атмосфера в «Андалусии» мне нравилась – картинно-нелепый вид ресторана, безобразное оформление интерьера – под Магриб, под модерн, под макабр – смягчали моё горе. Вероятно, мне виделось в надругательстве над помещением отражение полной безнадёжности моих собственных попыток обустроить свою жизнь.

Хоть я был ещё молод, я не желал идти в другое место – в какое-нибудь бойкое и модное заведение – например в то, чья дверь была чуть ниже по переулку под вывеской «Бостон». Всё там казалось мне теперь мелко, пошло, и виделись мужчины и женщины на красных подушках, в мерцающем полумраке принимающие друг перед другом уверенные позы и говорящие друг другу бессмысленные слова, а сами нервничают: он – не пахнет ли у него из подмышек, она – не подвернулась ли ненароком юбка.

Смерть забралась в вотчину, которую я всегда считал своей.

Теперь каждый вечер я приходил в честный полумрак «Андалусии», сидел в нём, прислушиваясь к тому, как за соседним столиком мужчины с тяжёлыми небритыми челюстями обсуждают что-то на непонятном мне языке; смотрел на немолодые пары, некрасиво поглощающие свои десерты; ухмылялся на длиннеющие от растерянности лица молодых людей, случайно переступивших порог ада и оказавшихся в его ядовитых испарениях – и пил арманьяк, и чувствовал со злорадным удовлетворением, что всё пропало...

 

Однажды – это было уже спустя несколько месяцев после похорон – придя в «Андалусию», как обычно, к восьми, я увидел в зале необычную пару – мужчину и женщину. Они сидели за одним из столов в дальнем ряду, возле прислонённого к кирпичной колонне пыльного, выкрашенного в помидорный цвет донкихотского щита, одного из сразу понравившихся мне здесь когда-то знаков зловещей бессмыслицы.

Оба были молоды и красивы – и, очевидно, богаты. Не сводя друг с друга глаз, они без конца ласкали друг другу руки. В королевстве, где я нашёл себе приют, такие действия были возмутительны.

Испытывая беспокойное и нездоровое желание, сродни желанию расчесать ранку, разнюхать неприятный запах, сделать себе ещё больнее и гаже – я, стараясь быть неприметным, незаметно подошёл к ним ближе.

Рядом с их столом, за бурой кирпичной колонной, я увидел ещё один столик, совсем потонувший в сумраке кирпичного свода.

Я проскользнул к нему и сел на диван за колонной. Теперь из моего укрытия голубки были мне отлично видны, сам же я им – нет. Возникшему возле меня бесшумно узколицему призраку я, высунув изо рта жало, приказал принести мне порцию Делорда.

Потом я вновь повернулся к влюблённым.

Оба были одеты красиво, стильно – особенно она – с очевидным естественным пренебрежением к желанию произвести на окружающих впечатление – и со столь же очевидной заботой и дороговизной, которой требует это пренебрежение.

На ней был серый клетчатый кепи, который она вскоре сняла с головы и положила перед собой на стол, выпустив на волю роскошные светлые волосы, упругой волной скатившихся на тонкие, будто сделанные из богемского хрусталя, плечи.

Лицо её в тёмно-оранжевом сумраке «Андалусии» не было мне хорошо видно, но общие очертания прелестного овала я различал: узкий подбородок поднимался к впалой, полной тёмной синевы ложбинке щёк и завершался высокими, симметричными выступами скул; я мог видеть и очертания её красивого, полного рта с едва заметным милым пушком по обоим краям верхней губы; и глаза, разбежавшиеся, словно длинные лодки, с подъёмами стрелок, улетающих в небо кариатидными рострами.

Стоит сказать, что уже несколько месяцев подряд я созерцал по вечерам в «Андалусии» только небритых мужчин с их тяжёлыми взглядами, да дам, похожих на старух из фильмов Феллини, да пугливых студенток, зажимающих юбки между ног.

Не следует забывать, читая мой рассказ, и о том, что, сидя напротив двух нарушителей спокойствия в тот вечер, я пил продукт, дистиллированный в Арманьякском аламбике по секретам гасконских виноделов – напиток этот чертовски крепок.

Сидя перед двумя несчастными в сумраке, я понимал, что обладаю огромной силой, что могу трагически влиять на мир живых, но что сила, которой я владею, никогда не сделает живым меня самого.

 

Так или иначе, я вскоре придумал наказать пару, так бесцеремонно нарушившую негласные, но строгие для меня правила «Андалусии» – я решил влюбить в себя прелестную золотоволосую девушку навсегда.

Для осуществления плана я вначале внимательно рассмотрел его.

На вид ухарь был ещё молод, не больше тридцати лет. Был он белокур, с узким и красивым лицом – впрочем, красивым более не мужской, а женской, неуместной в мужчине красотой.

Разглядывая его, я заметил в нём и как будто слишком много устремлённого на себя самого внимания: он со смешной постоянностью задирал своё тонкое, восковое лицо к мерцающим на потолке лампам-поганкам и так замирал на некоторое время, беззвучно шевеля губами, словно карп в бассейне. Очевидно, он делал это с целью показаться своей спутнице увлечённым какой-то монументальной своей мыслью.

Длинные волосы его слегка вились и ложились на высокий лоб густой бахромой, прикрывая собой глаза, подобно тому, как ложится шерсть на морду мерзкого мопса; из-под чёлки мне был виден лишь прямой, тонкий нос и небольшой подвижный рот, на котором то и дело беспокойно подрагивали чувственные мясистые губы.

Я прислушался к их разговору.

– Ирэн, – голос его был плаксив и печален, и надушен тем тяжёлым романтизмом, которым пахнет немытый, но обильно надушившийся человек. – Я сам себя понимаю лишь отчасти. Отчего мне дано чувствовать совсем по-другому, чем остальным? У меня такое ощущение, что я… какой-то тонкий, что ли?..

Её пальцы лошадкой забегали в его ладони.

– Милый, ты гений.

Она засмеялась. Смех её был мелодичный, молодой, он кольнул меня в грудь давно забытым куражом.

– Мир узнает о тебе скоро, – продолжала она, нежно щекоча ему ладонь. – В «Обозрении» утверждают, что ты пишешь лучше Франзена. Вот погоди, сейчас выйдет перевод «Светочи»…

– Всё ради тебя, – тихо произнёс он, наклоняясь к ней, беря её тонкую белую кисть в свою и прижимая её к своей груди.

– Я знаю, – отвечала ему моя сумеречная дриада ласковым эхом и с заботливой тревогой добавила: – Но не кажется тебе, что настала пора подписываться своим именем? Не хватит ли уже этого глупого псевдонима – «Арсеньев»?

Услышав имя, я замер.

Он же в ответ ей судорожно вздохнул, снова театральным движением поднял лицо к потолку и отвечал:

– Надо дать последней повести раскрутиться. Есть риск, что всеобщее внимание ко мне что-то изменит в моей способности чувствовать... Ирэн, я ещё не написал своего главного.

– Ты прав, ты прав, – она поднесла к губам и несколько раз горячо поцеловала ему руку. – Делай, как знаешь.

«Арсеньев», «псевдоним», прочее – я всё понял.

 

Передо мной сидел не кто иной, как таинственный гений – возникший три года назад из ниоткуда писатель – не показавший себя ни разу живьём публике, не давший прессе ни одного интервью, не поведав, кажется, о своём существовании вообще никому на свете ни единого факта – он скрылся за псевдонимом «Арсеньев» и вдруг популярностью своих рассказов и повестей превзошёл всех авторов последних десятилетий, вместе взятых.

С любого поискового портала, с популярных сайтов, с полок всех книжных магазинов – на вас кричало, стучало вам в уши, валилось вам в мозг: «Арсеньев!», «Арсеньев!» …

Был ли он талантлив?

Жертва рекламного натиска, я прочёл пару его рассказов – «Сторожевой пёс», и ещё были какие-то «Устрицы».

Мне лично автор показался одним из тех, кто, владея слогом, накручивал оборот за оборотом вокруг пустоты – так что получившийся в результате ком при первой же попытке расплести его и найти в нём смысл распадался в пыль, словно одежда из древней могилы при прикосновении к ней руки археолога.

Нет, этот был не гений.

Я снова – ещё внимательнее – посмотрел на него. Безобразник опять поднимал лицо к потолку – тем движением, которое в его повадке больше всего меня раздражало.

На сей раз, однако, он сделал это движение даже судорожнее, резче, чем раньше. Вдруг белокурые космы разлетелись с его узкого лба, и я похолодел: два молочных бельма смотрели из мёртвых глазниц в потолок, бельма эти не отражали тусклый свет люстр, но, казалось, наоборот, поглощали его.

Мне в одно мгновение сделались понятны и необходимость его странной причёски, и эти судорожные движения лицом вверх, и сплетённые на столе руки…

Не ждите, что я разжалобился.

Ни капли совести не было во мне.

Я лишь отпил из рюмки и поздравил себя с тем, что предстоящее приключение обретало изысканный аромат – сродни тому, что невидимым бантом распускался над моей рюмкой острым, мускусно-сладким букетом.

О, я был настоящий сукин сын.

 

Но вот блондин выпрямился на диване и сказал ожидаемо-прозаическое:

– Мне надо в туалет… Позови, пожалуйста, официанта.

В окружающем нас со всех сторон полумраке в этот момент не было видно ни одного из скорбных прислужников Тартара.

Я встал со своего места, обогнул колонну и приблизился к их столу.

– Простите, – я обращался только к нему, я вовсе не глядел на нее, – позвольте мне помочь вам. Я случайно услышал…

И с этими словами я протянул ему руку.

– Этот господин вызывается тебя проводить...

Она улыбнулась мне. Я даже не посмотрел.

– Это очень любезно с вашей стороны.

Голос её тёк мне в штаны сладким мёдом, но я выдержал и так и не посмотрел на неё. Этого требовали правила.

Она вложила его руку в мою.

Арсеньев повернулся на диване, встал, затем рука его вывернулась из моей, и, словно мерзкое членистоногое, переползла мне по рукаву на плечо и там закрепилась.

– Пойдёмте, – сказал он мне.

И мы пошли – я впереди, он чуть сзади, держась за мое плечо.

О, я прекрасно знал, как получить от него недостающие мне сведения. Игра была стара.

Миновав несколько колонн, я остановился и повернулся к нему.

– У вас очень красивая жена.

– О, да, – на губах его повисла глупая улыбка. – Она невозможная красавица, не правда ли?

Я придал своему голосу удивлённый оттенок:

– Но разве вы…

– О, я отлично вижу её, поверьте! – лицо его сделалось вдохновенным. – Я вижу! Знаете, слепые очень хорошо видят – то, что действительно стоит видеть... Кроме того, мне все вокруг постоянно говорят о её красоте. Вот и вы сейчас сказали.

– Мне кажется, вы очень любите её.

– Очень.

Я выругался про себя и снова пошёл вперёд, но и опять резко остановился – так что он, не успев среагировать, уткнулся мне носом в плечо. Тогда я снова обернулся к нему и с горьким упрёком в голосе спросил его:

– Зачем же вы обманываете её?

Внезапность, натиск, контраст – вот всё, что в таких случаях требуется. Если что-то есть, оно непременно вывалится.

– Обманываю? – он озадаченно поднял взор, как будто смысл произнесённого мною должен был свалиться на него с потолка связкой мухоморов.

– Обманываете, – горько подтвердил я ему, – да ещё жестоко. Извините, что я вам это говорю; как вы понимаете, я оказался в ресторане за соседним с вами столиком не случайно. Ваша последняя повесть очень обидела кое-кого...

Он болезненно вздрогнул лицом.

– Как вы узнали, что я пишу?

– Церковь ерунда, – словно не слушая его, продолжал я размышлять вслух, – но эта ваша новая вещь неприятно задела чувства и кое-кого другого. На самом верху. Вы понимаете, о ком я? Из-за этого нам пришлось многое о вас узнать...

– О чём вы говорите?! – с неприязненной поспешностью отступил он от меня. – Какая повесть?!

На секунду я подумал, что всё пропало и пора было, бросив его ко всем чертям, ретироваться. Но уже в следующую секунду дрожащие губы, извиваясь, добросовестно перечисляли:

– «Светочь»? «Равновесие»? «Дождь»?

Проглоченный крючок мне теперь только оставалось вынуть из него с кишками.

– «Светочь», – выбрал я наугад, – хотя и две другие бравировали на грани. Идите за мной, но только очень медленно.

Мы снова двинулись кругом по мрачному заведению, мимо бурых кирпичных колонн, мимо розово-янтарных торшеров, мимо скрипящих диванов и лениво поворачивающихся к нам из-за столов небритых челюстей.

У самых дверей туалета он остановился и сказал мне подавленно и жалко:

– Но вы же знаете, что всё это писал не я.

Мне стоило больших усилий, чтобы сдержаться и не выкрикнуть что-то короткое и триумфальное. Но я сдержался и с грустной холодностью, медленно и задумчиво растягивая слова, произнёс:

– Во всей этой истории мне жаль только её…

– Вы не понимаете, – он в отчаянии дёрнул лицом и в свете покойницкого сияния, исходившего из двери туалета, сделался совсем белым. – Я без ума от неё, я не могу без неё жить! Но она… поймите… она любит лишь искусство! И меня – но лишь пока я писатель!

Членистоногое переползло мне с плеча на грудь, впилось клешнями в лацкан и повисло на нём.

Я холодно рассматривал его. Он напоминал мне лохматую, скулящую болонку.

– Вы же видели её... – ныл он. – Молодая… Тело совершенное, лицо… Зачем я был ей нужен слепой? Зачем, скажите? Даже с деньгами? За неё сватались красавцы, миллионеры…

– Вашу личную жизнь оставьте себе… – сурово приказал ему я, пристально рассматривая его пиджак и убеждаясь в том, что пиджак этот был дорог. – Нам лишь не нравятся те мнения, которые вы пропагандируете вашими книгами.

Он всплеснул руками:

– Я даже не могу себе представить, что могло... Да поверите ли, – он вдруг глупо хихикнул, – я сам не читал эту свою «Светочь»!.. Вы представляете, я этот роман даже в руки не брал…

На это я лишь горько повторил:

– Лучше бы ей не знать.

– Прошу вас! – он принялся снова ломать руки. – Я всё, всё вам расскажу! Довольно уже того, что я разорён, а она ещё не знает об этом!

– Вы разорены?

– С треском, до копейки! – с каким-то облегчением выдохнул он, прижимая свободную руку к груди, другой же продолжая приводить в негодность мой лацкан. – О, вы не представляете! Я хотел доказать ей, что я писатель – иначе она не осталась бы со мной! Но я ничего, совсем ничего не смыслю в писательстве! И тогда я нанял лучшую команду профессионалов. На меня пишет сам…

Он нагнулся ко мне и шепнул мне имя, но я лишь мужественно сглотнул, чтобы снять головокружение.

– О, да, да! – продолжал он. – Но теперь всё кончено! Только процент за конфиденциальность от этих авторов стоил мне целого состояния!.. А гонорары!..

Он перевёл дыхание, засунул пятерню в свои вялые кудри и поднял их кверху. С лица его на меня смотрели пустые глазницы античной статуи.

– Хуже всего оказалось продвижение!.. У этих агентств такой сложный способ подсчётов! – и вот, я ошибся, я не рассчитал! Теперь я нищ! Я нищ! И она нища! Я продал даже наш дом, через месяц нам придётся съезжать, а она ещё ничего не знает... И съезжать нам некуда!..

Я и не надеялся на такую удачу.

– В конце концов, нас интересует лишь тот, кто написал эту самую «Светочь», – поразмыслив, сказал я. – Давайте поборемся за вас. Сейчас вы поедете домой. Там сядете за стол и всё обстоятельно опишете на бумаге. Предупреждаю: никаких компьютеров – только чернила, ваша рука и бумага. И не вздумайте никуда сами звонить или, ещё чего доброго, куда-то нести вашу объяснительную. Ждите от нас звонка.

– Покажите мне, где туалет, – захныкал он.

Мы зашли в уборную, я затолкал его в кабинку и подождал снаружи. За ободранной дверью он провёл довольно много времени – судя по звукам, он плакал там, сидя на унитазе.

Когда он вышел, мы вместе прошли обратно к столу, где я учтиво поклонился красавице и вновь ушёл в тень свода, к наполненной в моё отсутствие злым духом рюмке арманьяка.

 

К моему удивлению, златовласка восприняла новость о срочном отъезде друга спокойно, как будто ждала, что так и должно было случиться, как будто ничего неожиданного не было для неё в его желании уехать немедленно и непременно одному домой.

Она сказала, что посидит в кафе ещё немного, допьёт чай и сделает несколько звонков. Домой она приедет на такси.

За Арсеньевым пришёл шофёр – квадратный мужчина в мятом костюме, со ртом, напоминающим акулий, с волосами в ушах и на переносице, с общим выражением скорби на толстогубом древнеримском лице.

Они ушли, и мы остались одни – я, сидя в сумраке за колонной, она – дважды обманутая – вся передо мной, вся в моей власти, со стоящим перед ней дымящимся красным напитком.

Начиналась любимая мною часть танца.

– Простите мне мою нескромность. Вы очень его любите?..

Она не смутилась и не удивилась моему вопросу – как и тому, что я заговорил с нею из темноты своей пещеры. Отпила дымящейся крови, подумала немного и ответила:

– Люблю.

– Как странно, – заметил я, – мы чаще всего любим то, что нам кажется, а не то, что есть на самом деле.

– Вы так думаете? – откликнулась она без выражения.

Я поднажал:

– О, да, без сомнения! Любить то, что есть, поверьте, людям нет никакой возможности.

– Удивительно, – произнесла она, но опять как-то невыразительно.

Пятым чувством я ощутил, что что-то шло не так. В танце вёл не я.

– Что именно вам удивительно? – решил уточнить я.

– Да нет, ничего, – она поставила бокал на стол и усмехнулась. – Уже ничего. Но то, что никакой честности в мире нет, это правда.

– Вы только что произвели на свет дивный парадокс. Ему позавидовал бы и Оскар Уайльд.

– Кто это?

Я опешил.

– Вы шутите… С вашей любовью к искусству? Вы не знаете Оскара Уайльда?

Она взяла двумя руками бокал, будто согревая им руки; свет упал на её хрупкие белые запястья.

– Я ничего не понимаю в искусстве, – сказала она.

В рюмке моей оставалось ещё несколько капель Delord’а – они тут же отправились мне в рот.

– «Ничего не понимаете в искусстве», это как понимать? – нелепым каламбуром переспросил я.

– Искусство мне абсолютно безразлично, – пожала она плечами. – Я ничегошеньки в нём не смыслю… Так и понимайте.

– Но ваш муж…

– Ах, оставьте, – она махнула рукой. – Это же мой муж, а не ваш.

«Посмотрим, посмотрим», – подумал я тогда и продолжил торжественно:

– Коли вам всё известно о вашем муже, известно ли вам и то, что сам он не написал ни строчки из того, что он издаёт под именем «Арсеньев»?

– Известно ли мне это? – она громко рассмеялась. – Я знаю всех, кто пишет за него – по именам.

– Вы знаете?! – я остолбенел. – Так, значит, вы лжёте ему?..

– А вы здесь, чтобы меня судить? – холодно отозвалась она.

Мы помолчали, потом, качая головой, я сказал:

– Нам бы вместе с вами рядышком сидеть на карнизах Нотр-Дама. Так мы, кажется, с вами похожи…

– Вы даже не знаете, насколько мы похожи, – усмехнулась она. – Заканчивайте играть в психоаналитика и выходите из своего угла. Хотите трахнуть меня?

Теперь мне стало очевидно, что это была чужая игра. Тем не менее, я встал с места, обошёл колонну и опустился рядом с ней на кушетку.

– Меня зовут…

Она вскинула вверх тонкую белую кисть:

– Не надо.

Я быстро украдкой оглядел её, теперь вблизи.

На ней были узкие чёрные кожаные брюки, заправленные в изящные полусапожки с высокими, острыми каблуками. Длинная шея была грациозно опущена, хрупкие плечи по-девичьи покаты, прямая спина у основания чуть отклонялась вперёд; обтянутый чёрной кожей аккуратный зад был притягателен, как и худые длинные ноги, которые она держала, сжимая колени, чуть отставив, впрочем, в сторону левую голень.

Я вдруг почувствовал, как за эти месяцы соскучился по женщине. Словно жгучим льдом провели мне по холке.

– Я сделаю вид, что не слышал того, что вы сейчас сказали…

Ожидая моего прикосновения, она выпрямилась, и особым зрением я увидел, как сладким напряжением налилась её спина.

Легко, сначала только подушечками пальцев, я прикоснулся к узкой ложбинке между лопаток.

– Я хотел бы уехать отсюда вместе, – сказал я ей тихо, прижимая теперь всю ладонь к спине и чувствуя под пальцами хрупкие бусы девичьих позвонков.

Она глубоко вздохнула.

Я погладил её плечо, залез под нежные, ароматные волосы и поласкал под ними её шею, затем обхватил шею кистью и ласково потянул к себе.

Повинуясь, она повернула ко мне лицо.

В ту же секунду я в ужасе отпрянул.

Ровный ряд мёртвых, искусственных зубов улыбался мне; от носа к углам рта шли глубокие борозды морщин; глаза были черны – но не от туши, а от отёков и старческих звёздочек; на шее дрожала жёлтая, дряблая кожа...

Красавица моя оказалась старухой.

– Что-то не так? – она с усмешкой подняла брови.

Отстранившись, я выдавил только:

– Неожиданно.

– Вы спрашивали об искусстве, – она выпрямилась и принялась не мигая смотреть перед собой. – У меня есть своё. Мне не нужен холст или чистый лист бумаги, мне нужен муж-слепой и заведение с нужным освещением.

– И в чём же ваше искусство?

– Хотите послушать? Это часть номера.

 

Она вытащила из сумочки, что лежала рядом с ней на диване, пачку сигарет, вынула одну, чиркнула зажигалкой, глубоко затянулась и вместе с дымом выдохнула:

– Когда я развелась со своим первым мужем, мне было только сорок восемь. В надежде снова выйти замуж я на последние деньги сделала несколько пластических операций, ходила на омолаживающие процедуры, прошла профессиональные курсы макияжа... Я добилась того, что в сорок восемь стала выглядела на тридцать.

Она посмотрела на меня и продолжала:

– В клубах и ресторанах мужчины выстраивались за мной в очередь. Все сходили от меня с ума, но… только до того момента, пока не узнавали мой настоящий возраст. Тогда мужчины удивлялись и расстраивались – пусть чуть меньше, чем расстроились сейчас вы – но достаточно, чтобы я это заметила. Их отношение ко мне тут же менялось, взгляд их тускнел, вдруг они переставали говорить о свадьбе и начинали при мне пялиться на сидящих рядом молодых девиц. А через некоторое время все они куда-то пропадали. Вы не женщина, вы не понимаете, как это больно.

Она затянулась и судорожно выпустила вверх дым.

– Так прошло десять лет, и тут подвернулся он – богатый, слепой. Сначала я просто развлекалась с ним, валяла дурака, говорила ему, что мне девятнадцать, придумала сказку про свою любовь к искусству. А он оказался так же слеп душой, как глазами. И тогда я подумала – почему нет? Мы сошлись. С самого начала я отказывалась встречаться с его друзьями, а позже мы стали обходиться только моими. Мои друзья подыгрывали мне. Слепой дурачок нанял целый полк писателей, чтобы произвести на меня впечатление.

– Вы сделали это ради денег?

Она саркастически фыркнула.

– Как вы умны! Нет ничего важнее для женщины, потерявшей красоту, чем обеспеченная и спокойная жизнь. Впрочем, и поклонники тоже нужны – в любом возрасте.

– И потому вы приходите в такие заведения.

– Прихожу с ним, заметьте. Ведь если бы я приходила одна, ко мне бы тут же подходили и… отходили. А так…Секрет в том, чтобы выбирать места, где поменьше прямого света. Непременно найдётся болван вроде вас, который заинтересуется и будет долго примеряться, как бы обмануть слепого. Я играю с мужчинами – долго или не очень – в зависимости от настроения – а когда в конце вижу их испуганный, паникующий взгляд – от души смеюсь про себя. Для меня нет ныне удовольствия сильнее, чем снова и снова убеждаться, как вы все жалки и глупы.

С застывшей на губах улыбкой она затянулась и тонкой струйкой выпустила дым вверх. Ей вовсе не было смешно.

– Теперь идите, игра закончена, – коротко приказала она мне.

Я хотел было сказать ей на прощание, что муж её разорён, что скоро она окажется на улице, в нищете, что такие игры не доводят до добра…

Но она опередила меня:

– Не надо, не надо мне никакой правды! Идите, идите! Продолжайте свою игру, а я свою. Пусть всё останется, как есть.

Я встал и пошёл к выходу.

У двери не сдержался и обернулся.

Она сидела там же и всё смотрела вперёд себя, то и дело поднося ко рту сигарету и вдыхая и выдыхая дым – в пустоту.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.