Страсти по Ницше

 

 

Здесь профессор глубоко вздохнул и задумался, видимо, о чем-то своем. Он сидел молча, неестественно выпрямившись, и строго смотрел куда-то вдаль, на север.

Теперь он казался эмоционально уставшим, что видеть было весьма странно. Ведь для Марка физическое появление философа всё еще оставалось мистикой. Сам Ницше иногда казался ему чем-то не совсем реальным.

По причине своего депрессивного состояния Марк ещё не был уверен окончательно, что всё это не галлюцинации.

Впрочем, он вспомнил, что и Ницше в той своей жизни годами страдал от приступов депрессии и сильных головных болей, что делало его не совсем психически здоровым. Последние годы жизни он провёл в Йенской лечебнице для душевнобольных. Потом под надзором матери – в Веймаре, в доме, арендованном для него сестрой. Там последние десять лет жизни только его физическое тело напоминало о нём – душа его уже давно прeбывала в иных пространствах.

Но Марк понимал и то, что любой настоящий ум граничит с безумием.

 

А с океана уже подул первый прохладный ветерок. За ним, как чёртики ночные, последовали и холодные струйки влажного воздуха. Да, час был уже поздним, и их беседа подходила к концу. Вокруг стало немного пусто и даже грустно без этой толпы отребья, от которой все-таки веяло немного и теплом. Во всяком случае, для Марка. Ему хотелось тоже высказаться, поспорить. Его мучила одна странная мысль. Где-то глубоко в тайниках своей души он был почти во всём согласен с Фридрихом Ницше. Ему было даже немного стыдно это осознавать. Но от мысли, что «и все это – не есть истина», уверенность его в противоположной точке зрения постепенно зарождалась.

Ницше продолжал сидеть неподвижно, будто замер. Лицо его из-за скудного освещения вечерних фонарей казалось белым как полотно, почти восковым. По нему изредка пробегали какие-то странные тени строгих геометрических фигур.

 

 

Вдруг он как бы заново ожил, вздохнул и глубоким баритоном, почти басом, фатально произнес:

– Знаете, Марк, лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями современной добродетели.

Мы были достаточно смелы, мы не щадили ни себя, ни других. Но мы долго не знали, куда нам направить нашу смелость.

Мы были мрачны, нас называли фаталистами. Нашим фатумом были полнота, напряжение, накопление сил. Мы жаждали молний и дел.

Мы оставались вдали от счастья немощных, от смирения.

Грозовые тучи вокруг – мрак внутри нас. Мы не имеем пути.

Формула нашего счастья одно – «да», одно – «нет».

Одна прямая линия – одна цель.

По ту сторону севера, льда, смерти – наша жизнь – наше счастье.

 

Тишина и волны океана заполнили всё пространство. Редкие голоса людей, ещё оставшихся на берегу, напоминали об этой тёплой жизни. И о том, что скоро наступит человеческий сон. Марку вдруг стало холодно от этой жуткой философии. И он захотел скорей домой, где, правда, уже было пусто, но все-таки ещё оставался запах его детей и жены.

Ему не хватало сил повернуться к этим истинам лицом; он стоял на распутье.

Позади – долгая глупая жизнь, впереди – холод, неизвестность, но ведь он сам хотел этих истин. Однако теперь он хотел только тепла, хотел спрятаться, как в детстве, под одеяло матери, прижаться к ней и сжать всю Вселенную в это маленькое пространство.

Марк все-таки собрался с духом, нашел в себе силы, где-то таившиеся всю его долгую жизнь. Он подавил этот тошнотворный приступ малодушия: то ли эти приступы уже наскучили ему по причине их бессмысленности, то ли он вспомнил слова Фридриха Ницше – «плохо все то, что от слабости».

Марк обернулся к Ницше всем корпусом и спросил: «Господин профессор, можно я буду так вас теперь называть?»

Ницше небрежно кивнул головой в знак согласия. (Он явно не любил академиков и их привычки.)

 

 

– Господин профессор, – повторил Марк уже не извиняющимся тоном, – мой статус и эрудиция не позволяют быть достойным оппонентом. Но я всё-таки позволю себе кое в чём с вами не согласиться. Вернее сказать, во всём не согласиться.

У Марка откуда-то появился даже лекторский тон и уверенность в своём мнении, чему он сам удивился.

Впрочем, надо вспомнить, что вся его прежняя жизнь проходила среди постоянных собраний, митингов идеологов коммунизма. Среди материалистов, понимающих историю цивилизации, исключительно как подготовительный этап к коммунистическому обществу.

– Я материалист, – продолжал Марк, – это и есть мое пространство. Исторический материализм вскормил меня своей «красной грудью».

Я, например, с трудом могу понять существование Иисуса. Да и ваше присутствие здесь для меня пока остается абсурдом. Но зато я хорошо понимаю нечто более важное.

– Что именно? – с неподдельным интересом спросил Ницше.

– А, например, ваши последние слова, то, чем вы сейчас закончили свою лекцию. Ведь в них скрыт весь смысл и причина вашего раздражения по поводу христианской морали. Здесь скрыт смысл и причина того, о чём вы тоскуете, профессор, о чём тоскует вся ваша философия: «Фаталисты, по ту сторону севера, льда, смерти – ваша жизнь, ваше счастье» – так ведь?

Да, господин Ницше, вы тоскуете по духовной оригинальности вашего северного народа, по их интеллектуальным истокам и ценностям. «Умереть с мечом в руке» – ведь в этом был, кажется, смысл их жизни? Религия викингов! Да!.. Прекрасная!.. Восхитительная!.. Согласен!.. Ну а если в их руках теперь оказался бы не простой, а ядерный меч?

 

 

– А вы предпочитаете медленную смерть, то есть христианство? – сухо спросил Ницше.

– Для меня христианство, – продолжал Марк, – есть всего лишь укачивание в люльке дитя человеческого, чтобы не плакало и не исцарапало глаза – ни себе, ни другим. Я предпочитаю, скорее, черный микроскоп.

Ницше удивленно посмотрел на него.

– Биологический, – добавил Марк улыбаясь.

Профессор не понял его юмора и не улыбнулся.

– Что же вы там видите? – спросил он.

– О! – сказал Марк, продолжая иронически, – целый микромир всех ваших философских истин, общественных формаций и религиозных направлений. Этот мир микробов так и называется: «Борьба за существование». Он, как материалистическая формула, сводит все идеи и проблемы к одному универсальному решению.

Ницше молчал, о чем-то думал.

– А я предупреждал, что я материалист, – улыбаясь, сказал Марк, – который ещё и неважно учился в университете; например, по историческому материализму у меня всегда были низкие оценки.

– Это не делает вам чести, – сказал Ницше. – Иначе бы вы разглядели в ваш черный микроскоп, что там нет ответа на ваш главный вопрос.

– Какой же вопрос?

– Почему вы являетесь не хозяином своей жизни, а являетесь ее жертвой.

– А у вас есть ответ?     

– Вы, кажется, хотели высказать свою точку зрения, так продолжайте, я вас слушаю.

– В вашей философии, – продолжал вдохновлённый Марк, – много парадоксов. Вот, например, вы обвиняете иудеев в создании христианства. А христиане обвиняют их же – в преследовании христианства. Хотя, впрочем, я понимаю, – задумался Марк, – запутали-то этот клубок демагогии не вы, а та самая толпа.

Ницше молчал, он умел слушать, он выжидал. Марк продолжал:

– В руках сильных ваша философия может стать самым страшным оружием, которое я знал когда-либо. Ведь вы философ-поэт. А если вас поймут прямолинейно? Это уже случилось однажды с вашими соотечественниками – идеологи нацизма именно так вас и поняли.

 

 

А впрочем, – опять задумался Марк, – толпа есть толпа! Иисус просил их о любви, а они залили кровью весь мир. И лгут, и лгут. Тыкаются везде, как слепые щенята, а я вместе с ними. Да! Мы слепые!

Но ведь есть и счастье творчества, и счастье любви, и покой. Я ведь всё это испытал однажды. Куда оно девалось? Где я потерял всё это?

Я знаю где – в толпе!

«Пауки моралей» сплели везде свои паутины, и я вот вместе с этим «роем базарных мух» барахтаюсь в них.

– А вы уже свободны, – вдруг сказал Ницше, улыбаясь.

– Как свободен? – удивился Марк.

– Вы, кажется, собирались высказать противоположную моей вашу точку зрения, и сами только что прекрасно доказали истину. И позвольте заметить – более успешно, чем я пытался это сделать. Вы свободны, идите за своей судьбой.

– Но позвольте! – воскликнул взволнованно Марк, он подумал, что профессор собирается уходить. – А ваше присутствие здесь? Оно ведь для меня тоже пока еще остается полным абсурдом. Ведь даже вы, господин профессор, отрицаете личное бессмертие. А факт налицо – вы существуете!

– Факт? – улыбнулся Ницше. – А он только для вас и существует, этот факт. Иногда разумнее факты просто лицезреть, чем объяснять…

Бессмертие? – задумался он опять. – А это – ничто. Ваша жизнь там, где живёт ваша страсть!

Марк безнадежно молчал...