HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Эдуард Немировский

Страсти по Ницше

Обсудить

Повесть

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 2.12.2007
Оглавление

6. Ваша жизнь – там, где живёт ваша страсть!
7. «Врата мгновения»
8. «Сверхчеловек»

«Врата мгновения»


 

 

–  О чём вы думаете? – спросил Ницше. Но Марк не ответил, он пристально всматривался в какую-то точку. Она постоянно росла, превращаясь в большую черную дыру, вокруг которой бушевал океан, заливая всё оставшееся пространство, весь темнеющий, мрачный небосклон. «Вот они, врата! – думал Марк. – Название написано вверху: “Мгновенье”, здесь сталкиваются два пути – прошлое и будущее».

И он услышал голос Ницше:

– Войдите в эти врата, друг мой, и вопрос всего и вся: «хочешь ли ты этого снова и снова, бессчётное число раз» ляжет тяжелейшим грузом на все ваши действия. Если вы скажете «да» радости, тогда вы также скажете «да» и всем горестям. Все вещи связаны и переплетены...

 

И Марк вошёл в это пространство.

Он сморщился от боли – нет, не физической – от эмоционального шока.

Память начала рассыпаться на мелкие неорганизованные детали.

Перед ним проносились какие-то видения: ажурные чулки, толстые молодые задницы, застолья с изобилием еды и завистливыми рожами. Роскошные автомобили с гордыми как павлины их владельцами; люди, утром спешащие на работу, не всегда понятно для чего выполняемую; страстные, красные от возбуждения деловые лица, вцепившиеся в мобильные телефоны; ресторанные столики, а за ними осоловелые физиономии, восхищенные собственным бытием. Какие-то ссоры, скандалы, кукольно-красивые женские ноги и больная сексуальная страсть с поллюциями, переходящими в ненависть. И почему-то бесконечное множество черных мужских костюмов, и постоянные собрания. И среди всего этого – страсть к творчеству, преследовавшая его всю жизнь, как наркомана.

«Опять! Это, наверное, все-таки шизофрения», – подумал Марк и оглянулся.

Вокруг не было ни души. Только ласковый ветер деликатными порывами гладил его лоб и волосы. Он подставил своё лицо его ласкам, свежие, тёплые струйки гладили лоб, как ладони матери, в том далеком мире, когда он только появился на свет.

                                                          

 

Когда он родился, ещё был жив великий садист – Иосиф Сталин. И уже несколько лет, как закончилась война с другим извергом – Адольфом Гитлером. Кстати, отца Марка тоже звали Иосифом.

А к слову сказать, и имя многоуважаемого отчима нашего Иисуса Христа тоже было Иосиф. И оба они были иудеями.

Но Марк стеснялся своего еврейского происхождения в том далеком мире, где когда-то жил. Вероятно, его там за это «стесняли».

Но здесь, теперь, ему всё это было даже интересно, он самодовольно и ехидно улыбнулся при мысли, что так близок к истине.

Впрочем, еврей он только наполовину. Мать была православной, она познакомилась с его отцом, когда тот, ещё совсем юный, вернулся с фронта, после победы над Германией.

Это был период романтичных послевоенных лет, когда весь народ искренне верил в непобедимость коммунизма и его вождей. Когда все вокруг, сам воздух, был напоен прекрасным танго. Когда молодые, полные светлых надежд и мечтаний, влюблялись, ходили на концерты, создавали семьи, боролись за правду, жертвовали своей молодостью ради чего-то важного и верили.

Страна «оживала и бурлила весенним цветением». Впрочем, народ понимал, что это только лозунги, но при этом был уверен, что, «во всяком случае, именно так должно и быть».

Может, оно так и было: и цветы, и танго, и любовь; но весь этот весенний сад разрастался только сверху – как в последний раз прорезывающийся волосяной покров на уже тлеющем трупе. Запах и смрад ощущали все, но не хотели верить, что чья-то любовь разбилась о барьер всеобщей нищеты, чья-то вера сломалась в лапах садистов-коммунистов, а кто-то вообще не вернулся с фронта. Еще где-то – загубленная судьба, или арест, или расстрел. Ошеломляющие аплодисменты идущей мессии коммунизма и ликование всех народов страны не помогали. И «волосяной покров» официального счастья поредел и выпал.

Страна рухнула! Встала на колени! А потом с болью и стыдом начала строить новое – должно быть, человеческое общество.

Но всё это – ещё будет!

 

 

А в то послевоенное время его юные родители решали вопрос – быть Марку или не быть. Несмотря на высшее образование, материально они нуждались, впрочем, как и весь могучий и великий советский народ. И решение выпало «не быть», то есть травить его хинином. Но ни они, ни Гамлет не могут управлять этим. Свыше распорядились иначе. И его душа вселилась в то тело, которое они потом с такой любовью лелеяли и берегли.

 

А вот он уже двухлетним ребёнком носится по школьному двору маленького провинциального городка, где они тогда жили.

Была осень, он собирал золотые и красные листья клёнов, которые в изобилии росли в том дворе. Но за это только что проснувшееся чувство прекрасного пришлось рассчитаться тут же, на месте. Огромная немецкая овчарка одиноко и без присмотра бродила неподалеку и с недовольной физиономией поглядывала в его сторону. Будучи увлечённым своим творчеством, он не обратил на неё никакого внимания. Когда он нагнулся за очередным листиком, раздались рычание и лай. То ли дождливая погода испортила ей настроение, то ли не понравилось, что Марк бестактно повернулся своей пухлой задницей в её сторону. Ведь она была высокого происхождения. Овчарка с рёвом бросилась на него, повалила и, прокусив ягодицы, стала подбираться к горлу. Марк молча лежал на мокрой земле, отдавшись Богу и ей. Но почувствовав острую боль, он закричал. Хозяин выбежал, не сразу поняв, что происходит, поскольку её тело, в два раза больше Марка, покрывало его полностью. Хозяин оттащил собаку, и Марк, таким образом, отделался легким испугом.

«В чем я провинился тогда перед ней? – задумался он. – Может быть, увлёкся, как всегда, своими высокими идеями, забыв о других, несчастных и обиженных».

Во всяком случае, в том что «собака друг человека», он уже стал сомневаться тогда – скорее всего, в народе эта истина поселилась оттого, что человек ощутил явную нехватку друзей среди себе подобных. А впрочем, все зависит от того, как относиться к тому или иному существу.

                                                           

 

Как-то его мать принесла в дом двухмесячного кутёнка, только что оторванного от сосков породистой овчарки. Всю ночь он жалобно скулил, а она ходила и на руках укачивала его, как грудного младенца, завернув в детские пелёнки. Марк спрашивал: «Почему он плачет?». Она отвечала, что он тоскует по своей маме.

Вскоре они вместе со щенком носились по школьному двору. Маленький Марк убегал, а тот, догоняя, дружески кусал его за пятки. В это время мать готовила блины, и ароматный запах привлекал их обоих к сковородке. Наевшись, они опять убегали и погружались в свои игры. Вечером перед сном, когда Марка обычно купали, пёсик сидел рядом и с ехидной мордой, улыбаясь, наблюдал, как Марк фыркает от неудовольствия. А утром они вместе выбегали во двор, где росло большое дерево урюка, пёс визгливо лаял, а Марк истошно орал – они звали толстого соседа. Тот выходил и тряс урючину. Сладкие фрукты сыпались как град, разбиваясь об их головы.

Как-то перед сном мать читала Марку юмористические рассказы Носова. От хохота тот свалился с кровати. Это была его первая встреча с настоящим юмором. Пёсик испугался и отскочил в дальний угол, хотя обычно ночевал под кроватью. На его морде было больше удивления, чем испуга: чему это, мол, Марк мог так радоваться, да еще без него?

По прошествии многих лет, когда они уже жили в другом городе, отец Марка как-то приехал в Андижан, город, где они жили прежде, чтобы навестить своих друзей. В одном из дворов он увидел Барсика – так когда-то Марк называл своего любимого щенка. (Тогда, при переезде, его пришлось оставить.) Однако это уже был грозный, мощный волкодав. Отец его и не узнал. Пес жил теперь у друзей Иосифа. Барс посмотрел на отца и грозно, как положено, залаял.

Но потом почему-то умолк. Посмотрел ещё раз грустными глазами, отвернулся и ушёл. Больше в этот день он не появился.

Барс, с его красивой озорной мордой и улыбающимися глазами, остался у Марка в памяти как первый преданный друг. Больше таких друзей в этом маленьком городке у него не было.

Хотя были ровесники, с которыми он дрался, проказничал и проводил единственные в своей жизни счастливые дни.

 

 

Андижан, где они тогда жили, был зеленым, солнечным городом с очень плодородной землей. Узбеки, местные жители, говорили: если съесть фрукт и косточку бросить на землю, то в том месте вырастет дерево. И это была правда. Земля узбекская была невероятно щедра. За дувалами – городскими стенами из глины – простирались необъятные поля с растущими на них арбузами и дынями, сладость и аромат которых обволакивали и растворялись в горячем воздухе.

Вокруг полей – овраги и арыки с прохладной водой. А дальше заманчиво выглядывали фруктовые сады и маленькие хижины из глины. Целыми днями ребята бегали по этим полям, а когда было жарко, разбивали арбузы ногами и умывали лицо сладким нектаром. Или с визгом, как стая обезьян, ныряли в прохладные воды арыков.

Кроме солнечного гостеприимства и очень богатой земли, Андижан, впрочем, ничем другим не отличался от таких же провинциальных городков необъятной Страны советов с ее бесконечными горкомами, обкомами, облисполкомами и партийными комитетами.

В этих партийных аппаратах проводились систематические чистки советских коммунистов и решались все жизненно важные вопросы разлагающегося государства.

Отец Марка, как и другие члены компартии, истерически боялся этих партийных чисток, чем-то напоминающих химчистки советско-еврейских подпольных дельцов.

В таких аппаратах могли вычистить всё духовное и физическое, что есть в коммунисте. А иногда не оставить от него и следа.

Но хотя вся страна, как пчелиный улей, была утыкана этими партийными ячейками, молодость, любовь, искусство, юмор, мечты и надежды текли своей собственной медовой рекой, и никто не мог повернуть ее вспять.

Образованные, молодые, красивые съехались в этот край со всех концов необъятной страны в поисках свежей, новой жизни. Захудалая провинция превратилась в интернациональный, цветущий детьми и красивыми женщинами городок. Это, конечно, стимулировалось (как впрочем, и все остальное) политикой коммунистической партии, но, как ни удивительно, иногда приносило и здоровые плоды. Не всё видно, было так плохо, тем более что вся коммунистическая мораль полностью состояла из заповедей, подаренных пророку Моисею. Правда, с маленькой поправкой: запрет верить в того, кто эти заповеди ему подарил.

 

 

Возможно, эта небольшая поправка и разрушила коммунистические мечты. Впрочем, не исключено, что коммунизм когда-нибудь всё-таки явится миру. Да, но уж конечно не как мечта в венке из кроваво-красных роз, а скорее, как закон Бытия, установленный не нами.

«Ну да разве дело в том, в какой общественной формации надо было жить? – задумался вдруг Марк. – Ведь господин Ницше прав – “ценности”! – в них весь непреходящий мир».

Почему-то каждая деталь из прежней жизни резала как бритва по его памяти. «Вероятно, это “ценности”, – рассуждал Марк, – в окружении которых я жил, постепенно тонул, задыхался, как в болоте, в котором тонут не несколько минут, а всю человеческую жизнь».

 

Марк теперь увидел всю свою жизнь в одно мгновение. Он был взволнован от необычности и свежести этих новых ощущений. Его память, совсем недавно ещё блуждавшая в каких-то странных туманах, изменявшая ему, как легкомысленная женщина, стала теперь ясной и строгой и сама погружалась в прошлое или будущее – трудно сказать, ибо «все вещи вечно возвращаются и мы вместе с ними». Так утверждает господин Ницше. Во всяком случае, Марк видел всё, все подробности своего рождения. Ни о какой шизофрении не могло быть и речи. Он с облегчением вздохнул.

 

Вот он видит крохотный городок и домик, в котором они жили.

У крыльца стоит кушетка, на которой он лежит и смотрит, как белоснежные облака грациозно плавают в высоком солнечном небе. Его мать, как всегда, плачет; он спрашивает почему, а она вместо ответа восхищается его наблюдательностью.

Впрочем, причина была одна и та же. Молодой отец опять увлёкся какой-то «очень интересной женщиной», как он всегда любил выражаться. И считал, что именно эта любовь должна быть отмечена на небесах. Что туда попадёт раньше – его любовь или её слёзы, неизвестно. Но интриги и любовные приключения в этом маленьком городке текли своей счастливой рекой. Коммунистическая мечта была далека, а красивые молодые женщины и высокие остроумные мужчины – рядом. Щедрое восточное солнце своими лучами возбуждало их любопытство, а южная природа обволакивала все тайны романтичным покрывалом.

 

 

Они жили тогда в большом зелёном парке, где находилась общеобразовательная школа имени Владимира Ильича Ленина. В ней работал отец Марка. Учителя этой школы жили по соседству, в таких же домиках, предназначенных для ее работников. У некоторых даже были красивые собственные дворики с высокими дубами, клёнами или фруктовыми деревьями. В одном из таких домов жил директор школы Семен Розенберг, коллега и близкий друг отца Марка. Это был красивый, образованный человек, он держал строгую дисциплину в школе. Учителя и ученики боялись его как огня и уважали за справедливость. В воспитательной и педагогической работе он строго следовал правилам советской коммунистической морали, то есть тем самым законам, подаренным ещё пророку Моисею. Но одну заповедь – «Не прелюбодействуй» – Розенберг все-таки нарушал, и делал это с большим вкусом, изобретательностью и систематически.

Он гордился своими сексуальными победами, как Наполеон, гуляющий по Московскому Кремлю. Впрочем, так же, как и все его друзья.

Розенберг часто приходил к отцу поздним вечером, вызывал его на секретный разговор в дворик. И там с еврейским акцентом охал и стонал, рассказывая об очередном скандале с женой, которая опять поймала его с кем-то в учительской: он любил там инструктировать молодых практиканток – будущих учительниц. Делал это он всегда при закрытых дверях. Но в этот раз, после педагогического совета, он устал и забыл закрыть дверь. Его любимая поза, в которой он всегда давал «инструкции», была похожа на какую-то рыбу или рака. Так вот, в этой позе, с молодой учительницей, и застала его жена. После его рассказов отец Марка не просто смеялся – он сначала стонал от приступа удушья, а потом восхищённо ржал как молодой конь.

Такие вечерние сценки во дворике часто проносились у Марка перед глазами, когда он сидел на крыльце и любовался ещё светлым, но уже усыпанным яркими звездами небом. В это время воздух был пропитан ароматными запахами восточных блюд, которые готовились в соседних учительских домах. Этот запах у него всегда вызывал чувство покоя и защищенности. А тусклый электрический свет, скромно сидевший на листьях от виноградных лоз, превращал всё это тоже во что-то близкое и семейное.

 

 

Сквозь высокие дубы проглядывало багровое от усталости солнце. Оно уходило на далекий, пугающий холодом и неизвестностью запад. А утром, уже отдохнув, оно выскакивало с другой стороны – весёлое и счастливое, похожее на красные коммунистические плакаты, облепившие весь Ленинский район, или на молодые советские лица людей, опять с надеждой и множеством планов спешащих на работу.

А среди них и отец Марка – молодой, статный, длинноногий, в отглаженных брюках и при галстуке.

Он тащит за руку Марка в детский сад и «позирует» быстро мелькающим по пути привлекательным женщинам. Марк упирается, как маленький толстый бегемот, и мешает отцу легко и быстро парить, как красивый лось, среди любимого им советского стада.

Вообще утро Марк не любил, тем более что в детском саду, куда его отводили каждый день, ожидали очередные наказания за проделки предыдущего дня. Однако самое страшное наказание, которого боялся Марк больше всего, его долго не касалось. Оно заключалось в том, что провинившегося мальчика раздевали догола и выставляли на посмешище всем детям, в том числе и девочкам.

Чаще всего этот «уникальный» воспитательный метод применяли к мальчику по имени Евстигнейка (Марк даже вспомнил его имя) – у него не было родителей. Единственная бабушка, которая и растила его, часто приходила в детский сад и взывала к советской совести воспитателей. Но они терпеливо объясняли ей, что у них нет другого выхода. А этот воспитательный метод очень эффективен. Евстигнейка плакал во время экзекуции, а дети прыгали вокруг него от радости и пытались ущипнуть за «пипку». Со временем Евстигнейка становился всё хуже и лупил детей совсем уж по-садистски.

Но вот пришел и его, Марка, день страшного суда. В то тёплое сентябрьское утро солнце ехидно выглядывало из-за тучек, временами появляясь во всей своей красе. Как всегда, по дороге в детский сад отец через каждые десять метров с кем-нибудь здоровался. А Марк пытался спрятаться от его бесчисленных знакомых: не любил здороваться с таким огромным количеством людей, это нарушало его покой.

 

 

Когда они пришли, отец сразу не ушёл, как обычно, а спрятался за дерево. Он решил проследить, куда это в огромном количестве каждый день из дома исчезают конфеты. Из-за дерева он наблюдал интересную картину: маленький Марк раздает конфеты детям, чинно усевшимся в ряд в ожидании этого уже привычного для них мероприятия. Отец отозвал сына в сторону и мягко объяснил, что доброта – это ценное качество, которым обладают немногие, но есть семейный бюджет, который Марк не должен нарушать. Вторую половину его речи Марк не понял, но первая ему понравилась. К счастью, отец был хорошим педагогом и не растоптал в нём тогда те ростки будущего сада, где потом ещё долго покоилась его душа.

С этого милого утреннего инцидента и начался страшный день, когда произошла трагическая схватка, участниками которой явились ядовитый скорпион, Марк и весь педагогический состав детского сада №2 Ленинского района.

 

Отец ушел, а Марк погрузился в игры. Вдруг испуганно закричала маленькая девочка, игравшая в грязном песке у глиняного забора. Все подбежали к ней и увидели, как по песочному замку, который она строила с самого утра, ползёт зелёный, огромный скорпион.

Он был даже не зеленый – скорее желтого, осеннего цвета, больше напоминающего цвет гноя. Мощный хвост скорпиона нервно и чувствительно дёргался, как бы предвещая страшные поллюции, но в целом движения его были плавными и уверенными. Он твердо знал, где его цель. На крики и шум вышла молодая воспитательница, в руке у нее была ручка с острым чернильным пером. Только что она писала какой-то отчёт по просьбе заведующей детским садом – та не могла писать отчёты сама, так как была не очень образованной, однако считалась сильным руководителем.

Увидев скорпиона, воспитательница восхитилась его мощным, устрашающим размером, редко можно встретить такого гиганта. И она в очередном приступе восточного подхалимажа решила показать его своей заведующей, которая, как обычно, утром задерживалась, но скоро должна была появиться на работе.

Скорпион тут же почувствовал опасность и приготовился к бою. Он замер, напряг все свои ядовитые мышцы и с кинжалом в хвосте угрожающе бросился в сторону нападавшей.

 

 

Воспитательница в бешенстве била его чернильной ручкой, пытаясь наколоть на остриe пера, а он ловко уходил от удара и старался пронзить её своим ядовитым кинжалом. Оба они находились в экстазе и были счастливы. Она – от уверенности в победе, а он – от близости цели всей своей жизни – врага.

Удар пером был нанесён в спину, ближе к хвосту. Раздался хруст. Скорпион, насажeнный на перо, извивался, как кусок дьявольской мышцы, пытаясь продолжить бой.

Чернильная ручка с наколотым на неё маленьким чудовищем была до прихода заведующей установлена на высоком глиняном заборе: так, чтобы дети не могли достать его. Им было строго запрещено подходить к забору, дабы не испортить великолепное зрелище для «глубокоуважаемой и ожидаемой заведующей».

Да, зрелище было действительно великолепное! Распятый на фоне чернеющего неба, скорпион, следуя традициям своего древнего и страшного племени, пытался ударом хвоста убить себя в голову, тем самым сократив время мучительного умирания. Но воткнутое в спину перо мешало ему совершить этот красивый древний обряд. И это, видимо, мучило его больше всего.

Маленький Евстигнейка собрал всех детей и предложил побить камнями распятого на заборе иноплеменника. Дети послушно стали собирать камни, Марк присоединился к подавляющему большинству, но взял только один камень. Он молча стоял и смотрел на своего врага, в то время как тот судорожными движениями пытался покончить с собой.

«Чувство ненависти, которое я тогда испытывал, – вспомнил Марк, – было, по-моему, не совсем искренним. Оно, скорее, было вызвано инерцией общественного сознания, которое уже тогда владело и моим. – Но каков! Как он был красив! – продолжал восхищаться Марк, вспоминая распятого скорпиона. – Вот она, воля к власти, о которой говорит Ницше. И это маленькое чудовище, безусловно, проявило ее. Даже при том, что его власть теперь заключалась лишь в одном – распорядиться собственной жизнью или смертью.

Будучи рожденным под созвездием Стрельца, Марк обладал редкой меткостью. И первый же его бросок достиг головы этого дьявола, облегчив тому страдания. Как бритва, срезал его с забора, будто там никогда ничего и не было, кроме гуляющего ветерка и надвигающихся осенних туч.

 

 

Тихо, не угрожающе, совсем далеко прокатился гул грома. Впервые Марк был очарован чудесным осенним запахом с примесью пыли от накрапывающего дождика.

Из-за слишком быстро наступившей развязки дети разошлись, понурив головы, так и не насладившись вдоволь зрелищем расправы. Вскоре появилась воспитательница с группой педагогов, а с ними «глубокоожидаемая» заведующая. Вдохновенно размахивая руками, счастливая воспитательница рассказывала о сюрпризе, которым хотела прямо сейчас поразить её воображение.

Какие-то способности образно мыслить, вероятно, скрывались за узким лбом заведующей, поскольку её чёрные, глупые глаза горели, как угли в шашлычнице. Передвигалась она медленно – как положено руководителю, с достоинством воспринимая положенный на востоке подхалимаж.

Она занимала руководящий пост по направлению горкома партии, так как была узбечка, то есть лицо коренной национальности.

Политика партии Узбекистана поощряла продвижение на руководящие должности национальных кадров. И на этот счёт была весьма разумна. Иначе вполне вероятно, что такие умные евреи, как Семен Розенберг, например, со временем вытеснили бы всех руководителей местной национальности.

Итак, длинная процессия педагогического состава приближалась к мокрому от дождя глиняному забору. Но там, наверху, сидели только два диких голубка и о чём-то ворковали, может быть, и о любви. Тот, кого они ожидали увидеть, таинственно исчез.

Педагоги, воспитанные в духе марксистского материализма, в таинства не верили и сразу поняли, чьих рук это дело.

Их возмущению не было предела. Беременная бухгалтерша брызгала слюной, а молодая воспитательница, организовавшая шоу, онемела от нервного расстройства.

Роковое слово «наказать», произнесенное заведующей, означало найти виновного и раздеть догола перед всеми детьми.

Очень быстро установили, кто метким ударом сбил злодея, и Марка, вероятно, ожидала расправа пострашнее, чем только что произошедшая с его злейшим врагом. Во всяком случае, ему именно так всё это представлялось. Дело в том, что Марку нравилась одна светловолосая девочка с голубыми глазами и стройными ножками.

 

 

Марк давно с ней дружил, сейчас он даже вспомнил ее имя – Ирочка. Предстать перед ней в голом виде было для него пострашнее участи, только что постигшей его злейшего врага.

Итак, его взяли за руки, отвели в актовый зал. Особо бережное и нежное обращение с ним воспитателей вызвало у него тревогу, защемило сердце. Это обращение никак не сочеталось с общей атмосферой готовящейся расправы. Но надежда всё-таки ещё слабо дышала в его маленьком сердечке, казалось, что всё это происходит не с ним.

Молодая воспитательница была в шоке и вообще не подходила к Марку. А вот беременная бухгалтерша была страшно раздражена и всё время грозила ему пальцем. «Мы ещё не наказали тебя за вчерашний твой поступок, – большим слюнявым ртом брызгала она, – когда ты повел детей кушать арбузные корки из мусорного ящика».

У забора, где дети играли все утро, было грязно, и вся глина с обуви Марка осталась на чистом полу в актовом зале – в том месте, где его поставили в угол. Увидев и это, бухгалтерша ничего уже не говорила, только белые токсикозные пятна на её лице стали красными, и она быстро исчезла. Роковое слово «конец!» тяжёлым свинцом повисло на его маленьком сердечке.

Через несколько минут люди в белых халатах легко, как ангелы, подхватили его и понесли в комнату заведующей, где и началось раздевание. При этом одна воспитательница всё время ласково приговаривала: «Марочка не бойся, это так надо». Находясь в горизонтальном положении, он смотрел вверх и вместо неба видел сладострастное, но уже почему-то зелёное лицо бухгалтерши, которая держала его за ноги. Пятками он чувствовал её упругий, беременный живот. Слабый ветерок от белых халатов суетящихся ангелов щекотал его уже полуобнажённое тело.

Для приличия Марк стал демонстративно брыкаться и впал в положенную для такого мероприятия истерику, но силы были неравны, и он это делал, скорее, формально.

Однако вскоре выход был найден. И не где-нибудь, а в его сознании, точнее, в осознании того, что девочка, в которую он влюблён, увидит его без штанов, совершенно голым, униженным и опозоренным. Только представив себе это ещё раз, он стал действовать хладнокровно.

 

 

Вначале он прекратил истерику и расслабил тело, тем самым упокоив бдительность экзекуторов. Вся душевная боль и обида скрутились в клубок, который медленно перекатился в область правой ноги. Он нежно высвободил эту ногу из рук уже доверчивой бухгалтерши, согнул её в смертельную дугу и как молния нанёс ошеломляющий удар в её беременный живот.

Удар был настолько мощным, что его бывший враг – скорпион – от зависти покончил бы с собой ещё раз. Казалось, Марк вложил в этот удар не только свои, но и все остальные обиды, переполнившие последнее столетие.

Вокруг всё потемнело, или ему так показалось; лёжа на холодном полу, полуголый, он видел серое небо в окне и много мелькающих белых халатов в почерневшей комнате. Они копошились вокруг бухгалтерши. Та лежала на полу и жалобно скулила. Её ребёнок был мертв! Он умер сразу же, об этом Марк узнал позже – из разговора родителей. Ещё они говорили том, что «ему только три года, и его не будут судить».

Долго сидел он на полу в одиночестве и слышал топот, шорохи, взволнованные, тихие и напряженные голоса, потом – шум лёгкого дождя и звук сирены удаляющейся «скорой помощи», похожий на вой шакалов, часто слоняющихся по ночам за дувалами школьного двора.

В этот день к Марку никто больше не подошёл.

Отец раньше обычного забрал его домой. Пока они шли, он молчал.

О чём Иосиф тогда думал, грустно положив руку на плечо сына, теперь можно только догадываться...

Виновных не было, только что бушевавшие страсти испарялись в небе, трагедия осталась на земле, а солнце уходило за горизонт, снизу сказочно освещая свинцовые осенние тучи.

 

 

По дороге, недалеко от своего дома, они встретили ещё одного из бесчисленных знакомых отца Марка. Но эта встреча развеселила их так, что они полностью забыли о событиях ужасного дня.

Близкий друг и коллега отца, Виталий Гусаков, неожиданно явился им на пути. Он, так же как и отец Марка, преподавал советскую историю в той же школе №2. Счастливый, весь испачканный женской губной помадой, он глупо улыбался. От него разило запахом дешёвых духов, смешанных с крепким мужским одеколоном.

Отец Марка закатился от смеха, а тот продолжал глупо улыбаться, удивляясь и не понимая, что происходит. Отец от гомерического хохота мог произнести только: «Виталий... Виталий...». Остальные слова ему никак не удавалось выговорить.

Вдруг лицо Иосифа вытянулось, как узбекская дыня, и имя своего друга он стал произносить уже со страхом и шепотом: «Виталий... Виталий... Люда! Жена твоя – сзади... рот в помаде...».

Жена Виталия, возвращаясь с работы, случайно оказалась буквально в нескольких шагах от них. Ходила она всегда с гордо поднятым и без того курносым носом. Она гордилась каким-то своим высоким происхождением: что-то там евреи, смешанные с украинцами.

У нее к тому же было много бриллиантов и прочих драгоценностей, доставшихся ей по наследству. Все это Марк знал из постоянных разговоров родителей на эту тему.

Так как гордость к тому же не позволяла ей смотреть себе под ноги, она не заметила не только их, но и мокрую после дождя ямку, куда, поскользнувшись, и провалилась.

Виталий в это время яростно вытирал рот, испачканный помадой, вовремя осознав, что спасён на этот раз благодаря счастливому курьезу ее падения.

Взволнованный, он заботливо подскочил к своей свалившейся в лужу жене: «Люда, Людочка, ты ушиблась?» – игриво лепетал он. «Откуда ты взялся? – с еврейско-хохляцким акцентом раздраженно, охая от боли, восклицала она. – И шо ты уже раньше не появился? И где тебя уже и зачем носит сегодня?». «На партийном собрании, Людочка», – оправдывался Виталий.

А носило его утром действительно именно там. Марк знал об этом, так как и его отец собирался на это собрание ещё со вчерашнего дня, и подробно обсуждал события, связанные с предстоящим совещанием.

 

 

В городском комитете партии состоялось очень важное закрытое совещание для идеологических работников и преподавателей марксистско-ленинских дисциплин. Как советские историки, они оба обязаны были присутствовать там, занятия в школах были отменены.

На этом собрании обсуждались очень важные темы, а именно «неожиданная болезнь дорогого товарища Сталина», «дело врачей-отравителей» (недавно был раскрыт «заговор» врачей-евреев, ими якобы готовилось покушение на товарища Сталина), а также «усиление идеологической работы среди молодежи в это трудное для страны время».

Да, именно в это тяжелое для страны время, под впечатлением собрания, Гусаков решил усилить идеологическую работу среди молодежи и с молодой учительницей биологии заперся в школьном кабинете марксизма-ленинизма. Совмещая материализм Маркса и теорию Дарвина, они, видимо, тщательно исследовали строение человеческого тела, поскольку Гусаков встретился им сильно помятым и счастливым.

Людочка – любимая жена, спускаясь с небес на землю, не заметила помады, и он счастливый, будто заново родившись, бережно подхватил и повел её, прихрамывающую, домой.

В принципе, он был очень заботливый муж. С Людочкой он носился как с писаной торбой. Будучи донским казаком по происхождению, Виталий гордился тем, что женат на еврейке, и это было довольно большой редкостью. Донские казаки славились ненавистью к евреям и устраивали погромы, когда это только было возможно.

Отец Марка в шутку называл Виталия юдофилом, а тот смеялся и водил дружбу только с евреями. Такие национальные метаморфозы были не редкостью в коммунистическом обществе, что говорило о некоторых успехах в интернациональной политике.

Впрочем, это были, скорее, исключения. А правилами настоящего коммунизма были русский шовинизм – в целом, местный национализм – в частности и ненависть к евреям – каждого в отдельности.

Тем не менее Гусаков мечтал, чтобы его сын Павлик в будущем женился только на еврейке. Он обожал и бредил своим сынишкой.

Павлик был того же возраста, что и Марк, и они дружили, фактически он был ему вторым другом после Барсика.

В Павлике Марка привлекала редкая смышленость.

 

 

В целом Виталий Гусаков был очень образованным человеком: знал литературу и искусство, кроме тoго, он занимался спортом и был замечательно сложён. Всегда весёлый, остроумный – он обожал жизнь, свою семью и красивых женщин. Но больше всего на свете он любил хвастать. Это был Ниагарский водопад фантазий и восхищения собой, своей женой или любимым Павлушкой. По его словам, лучше него никто не делал сальто на турнике, что, впрочем, во многом соответствовало истине; или у него была лучшая библиотека приключенческой литературы, что тоже было похоже на правду. В то время все стремились к знаниям. Было очень модно много читать, сверкать и блистать эрудицией. Молодые отцы простаивали ночи в очередях на подписку литературного наследия всех времён и народов, а также на собрания сочинений классиков. Общая эрудиция помогала продвинуться по карьерной лестнице, быть интересным собеседником или просто занять в обществе более благоприятную нишу. Но главное – когда мужчина был высоко эрудирован, это невероятно возбуждало сексуальных советских женщин, которые, как помнится, любили больше ушами.

В эрудиции Гусаков состязался со своими близкими друзьями – он оперировал малоизвестными фактами, а потом демонстративно возмущался, как, мол, этого можно не знать!

Впрочем, такая же привычка была и у отца Марка, и у всех остальных молодых, красивых, жаждущих быть во всём первыми, быть победителями этого страшного жизненного марафона, где каждый стремился занять лучший участок, оторвать лучший кусок от судьбы.

Но, вероятно, Господь Бог всё прощал им – так мать прощает своему младенцу, который от жажды молока до крови безжалостно рвет её грудь.

 

Самой почётной считалась победа над красивой женщиной, и неважно, что при этом ломалась чья-то судьба. Правда, именно на этом поприще Гусаков не был первым. По большому счёту, первым он был всё-таки в хвастовстве.

Родители Марка были очень близки с семьей Гусаковых, и в будущем, когда они покинули этот романтичный городок, дружба продолжалась.

 

 

Павлик уже тогда учился в Московском, как всегда лучшем в стране, университете.

Виталий писал диссертацию на тему «Победа социализма в отсталой Узбекской республике».

Марк тогда тоже уже был вовлечен в этот страшный марафон, вернее, в эстафету за лучшее место в коммунистическом обществе.

А сама жизнь неслась вперёд – к своей реальности, обгоняя не только их, но и все фантазии, мечты и надежды.

 

Павел женился не на еврейке, а на украинке, да ещё и дочке простого шофера.

С этого времени семья Гусаковых выбыла из жизненного марафона.

Всю оставшуюся жизнь Людмила и Виталий посвятили борьбе за освобождение их Павлушки, от этой «беспородной украинки», которая к тому же уже успела побывать замужем. «Представляешь, Иосиф, – красный от возмущения, брызгая слюной, в бешенстве кричал Виталий, – жениться на разведенной, взять её из-под кого-то. Как ему не противно – нищую, без рода и племени!»

У Гусаковых с этого времени других тем для разговоров не было. Все мысли, надежды, мечты, вся Вселенная свелись в точку, которая постепенно увеличиваясь, стала чёрной дырой в пространстве и поглотила всю семью.

Людмила лечилась в психиатрической больнице, но недолго. Вскоре она умерла от рака.

Виталий после этого стал много гулять и пить, к отцу Марка он заезжал уже редко. А в пятьдесят лет он также скончался от рака. Его последними словами были: «Берегите Павлика».

Павел всё-таки развёлся, оставив жену и дочку. Цель Гусаковых была достигнута, правда, после их смерти. Теперь он женился на дочке профессора медицины, часто навещал Марка – видимо, от тоски по детству. Любил рассказывать о своём тесте, который, по его словам, готовил узбекский плов лучше, чем разбирался в медицине.

«Он, как и многие другие местные учёные, – шутил Павел, – получил звание профессора за приготовление узбекского плова для высокопоставленных руководителей». Последнее время только это и служило темой его уже увядшего юмора.

 

 

Как-то Павел пришёл к Марку с дочкой от первого брака. Ей уже было 16 лет. Очень тактичная, с хорошими манерами девушка, резко отличалась от всех участников бешеной жизненной гонки. Казалось, что она никогда не примет участия в ней, впрочем, кто знает? К своему отцу она относилась с необыкновенной нежностью и уважением, несмотря на то, что он оставил ее с матерью. И несмотря на то, что Павел уже тогда был психически болен.

Последний раз он навестил Марка, когда его жена была дома одна. Она открыла Павлу дверь, Марк пришел чуть позже. Когда Павел ушёл, жена попросила Марка никогда не оставлять её больше с ним наедине.

С этого момента Марк понял, что с психикой Павла происходит что-то серьёзное, и избегал его общества, находя для этого любые причины.

Через полгода они эмигрировали в Израиль, и там случайно Марк узнал, что Павел умер в психиатрической больнице. (Ему тогда, как и Марку, исполнилось бы сорок лет.)

Страшный жизненный марафон был закончен для этой семьи, впрочем, для Марка он ещё продолжался.

 

Но Марк оставил то далёкое время и вернул свою память опять в детство, когда Павлушка ещё бегал наперегонки и был, как всегда, первым. Когда спасённый Гусаков медленно удалялся со своей прихрамывающей женой в усыпанный золотыми листьями осенний парк. Когда уставшее от впечатлений солнце уже коснулось вечернего горизонта, а небо заполнилось бледными и ещё прозрачными звёздами.

Но самая яркая звезда уже сверкала во всей своей ослепительной красоте. То была Венера, которая заранее освещала предстоящую ночь, полную любовных приключений и утех, в этом маленьком затерянном в пространстве городке.

 

Было очень тепло, и сладкие запахи цветов обволакивали ночной воздух. Марк с отцом направлялся к Семёну Розенбергу – в этот вечер они были приглашены к нему на семейный ужин. Когда они пришли, за столом уже сидели дети Семена, стол был накрыт на большой террасе, окружённой густым виноградником. В это тёплое время года обычно ужинали на открытом воздухе.

 

 

Семён Розенберг, развалившись на диване, просматривал газеты. Их число стремилoсь к бесконечности, но он умело отбирал самое главное и при этом по-еврейски чмокал и кряхтел.

Увидев своего друга, переполненный впечатлениями от лавины политической информации, Семён радостно ринулся к Иосифу навстречу.

– А ты читал эту статью, Иосиф, а ту? – спрашивал он безостановочно. Отец Марка, конечно, всё уже читал – как истинный коммунист.

– Ну что можно сказать? – брезгливо и неопределенно скривился куда-то влево отец, а потом с благоговением и лекторским профессионализмом изложил мысль Центрального комитета партии, как свою собственную.

Отец в глубоких тайниках своей души всё-таки верил в идею социализма, Розенберг же – никогда. Они часто по-дружески спорили на эту тему, о чем никто никогда не знал, доказательством чего было то, что оба они ещё счастливо пребывали на свободе.

Жена Розенберга Лала уже выставляла на стол горячие блюда. Она была женщиной невероятных размеров и чудесно готовила еврейские и русские блюда. Марк смотрел на роскошный стол, где было много зелени, салатов, румяные куры раскраснелись, как невесты в брачную ночь, а фаршированная рыба и аппетитные пирожки, казалось, сами проглотят себя, если все не поспеют. «Человеческой душе никогда не побывать в раю, а вот у желудка есть такая возможность», – шутил Розенберг.

Отец Марка кряхтел, предвкушая удовольствие: «А-а-а!.. Сказка!.. Нет слов!..».

Никого в этот вечер больше не ждали. Мать Марка осталась дома, она не любила Семёна за его «ажурно-амурные» похождения. А Гусаков вообще терпеть его не мог за постоянное лидерство в жизненном марафоне, в победах над женщинами и партийной карьере.

Ужин удался на славу. Прочищая зубы (пропуская воздух через щели со звуком «ц-ц-ц...»), два «цыкающих» коммуниста уселись в дальнем углу зелёного дворика, окружающего дом Розенберга.

– Где достать миллион, Иосиф, – охал и стонал Семён беспрестанно, – столько дыр, денег не хватает.

– И это, несмотря на твой директорский оклад, – смеялся отец Марка.

 

 

– Все-таки я не понимаю, – продолжал Семен, – мы живем уже почти в светлом будущем, а где обещанная справедливость, откуда это «дело врачей-евреев»? Что-то здесь не так, Иосиф.

– Идея Маркса правильная, – растягивал от неуверенности слова отец Марка, – но люди всё испортили.

А Семён всё возмущался:

– Если свиньи не понимают, что такое жемчуг, зачем его бросать к их ногам. Создали бы общественную систему на уровне своего, человеческого, разума, систему, которую они не испоганят, а всё остальное оставили бы богам.

– Да, Семён, тотальный социализм преждевременен, – согласился Иосиф, – но в будущем люди всё равно придут к коммунистическим отношениям.

– К чему это будущее, – возмущался Семён, – если нет настоящего. Мы как раз те, кто создает это будущее, и должны по-человечески жить, тогда и будет смысл его строить.

На стол подали десерт. Лала позвала: «Мужики, к чаю». Она любила произносить слово «мужики», видно, тосковала по мужицкой ласке. (Семён занимал ответственную должность и всегда был занят, ну а свободные минуты, если выпадали, дарил молодым, стройным учительницам.) «Я – принципиальный коммунист, но всё человеческое мне не чуждо», – картавил он в шутку, намекая на великого Ильича.

На столе уже красовался сказочный воздушный замок – торт безе. Действительно, зачем мечтать о рае или коммунизме, когда вот оно – перед глазами: золотистые воздушные купола церквей, выпеченные из яичного белка и сахара, во множестве собрались в форме египетской пирамиды. Первые, самые лучшие кусочки, как всегда, отправлялись в тарелки толстощеких еврейских детей. А уж потом все остальные набросились с такой страстью на эти сладкие, пышные купола, как татары набрасывались на белогрудых русских баб во времена нашествия Чингисхана.

 

 

После сладкого о политике не было сказано ни слова.

Но о чём-то, о чём-то мужики шептались, уединившись вдвоём, под осенним золотистым клёном. И ясно было о чём: их лица горели, светились весельем и счастьем.

Но вдруг реальность грубо ворвалась в интимный, томный мир молодых советских учителей.

В калитку двора Розенберга кто-то резко постучал и срочно вызвал директора. Это был сторож школы. Он сообщил, что ученики десятого класса в это ночное время направились в сторону городской стены – в шакальи пещеры, видимо, курить марихуану. Розенберг и отец Марка схватили большие фонари, приготовленные специально для такого мероприятия, и быстро направились вылавливать молодежь, как диких животных.

Такое часто случалось в их педагогической работе – когда ночами они лазали по пещерам, вылавливая хулиганов, наркоманов и алкоголиков. То есть учеников своей школы, из которых в будущем, как ни странно, вышли всё-таки врачи, адвокаты, даже учёные. Многие из них потом довольно часто навещали своих учителей – отца Марка и Семёна Розенберга, – выражая им благодарность за их святой труд.

– Да, наши отцы были когда-то молодыми, талантливыми педагогами, – задумался Марк. – И несмотря на всечеловеческую, всемирную погоню за лучшим куском, им все-таки удалось оставить маленький след в той далекой и милой жизни, где и я когда-то тоже был.

 

Итак, когда Семен и Иосиф исчезли за калиткой, во дворе вдруг запели сверчки под тёплое дыхание ночной свежести.

А потом зазвенели тарелки, это, уже начали убирать со стола.

От скуки Марк стал слоняться по большому дому Розенберга и наткнулся на театральный бинокль. Тетя Лала привезла его из Москвы, она очень любила театр. После приезда она всегда долго находилась под большим впечатлением от Москвы, ее Кремлевских соборов и монастырей.

 

 

Однако каждый раз тетя Лала удивлялась: «Зачем в гениальный Кремлевский ансамбль московские архитекторы “вмяли” этот “квадратно-гнездовой” Мавзолей, где лежит совсем уже полысевший Владимир Ульянов». Тетя Лала тонко чувствовала искусство, у неё была, видимо, красивая душа. Но тело!.. В этот вечер Марк случайно забрёл в спальню, она там переодевалась, и он стал рассматривать её в бинокль с близкого расстояния, однако никак не мог его настроить.

Он видел, как гигантские синие рейтузы обнимали её живот размером с Кремлевскую башню. А в нём находилась ещё одна тетя Лала, но поменьше, а в том животе – ещё одна, как в матрёшке. И всё это повторялось – до бесконечно малой тёти Лалы. Вскоре эта игра ему наскучила, он вышел в другую комнату, где переодевалась Танечка – старшая дочка Семёна Розенберга. Ей было уже семь лет, и у нее были очень красивые белые ножки. При виде Танечки Марк всегда ныл и просил её снять чулки, а потом посадить его к ней на колени. В этот раз она почему-то заупрямилась, но вскоре согласилась.

– Что же это было? – задумался Марк. – Что же это за болезненное чувство, которое Бог поселил во мне ещё тогда? И почему оно выросло вместе со мной в такой гигантский «пылающий страстным пухом» тополь? Чего Всевышний хотел от меня?.. От всех нас?..

Чтобы мы постоянно продлевали род человеческий? Но зачем с такой болезненной страстью? А может быть, мы все настолько ленивы, что у него и не было другого выхода? – Но как же моя душа? – продолжал рассуждать Марк. – Ведь она находилась в этой тюрьме желаний всю жизнь и увяла там. Что же для Всевышнего важнее – душа или продление рода человеческого? Ответа ещё не было.

Марк вспомнил, какая страшная борьба шла в той далёкой жизни между бешеными страстями насыщения плоти и души.

Но тут он вспомнил и о другом божественном подарке. И получил его он в тот же вечер, когда вышел во двор, уже удовлетворённый Танечкиными сладостными прикосновениями.

А там, во дворе, ещё продолжали петь сверчки в сопровождении дышащего ночного ветра, и вместо звона тарелок в этот оркестр уже влились высокие, тянущие звуки скрипок, которые постепенно преобразовались в изумительную по красоте мелодию. Она обаяла его сердце, потом душу и стала обещать захватывающую будущую красоту.

 

 

Исполняли «Песнь Сольвейг» Эдварда Грига. Весь вечер по радио звучала его музыка. Марк был ошеломлён. Такой красоты он не мог объять, понять, вместить в свой крошечный мирок. Но было ясно одно, Бог подарил нам и это: Эдварду Григу – создать, а Марку – понять высшую материю, которую невозможно заключить в слова.

Марк стал улыбаться, вспомнив глупых советских музыковедов, пытающихся сделать это. Они не знали, что дело не в плоти звуковой, а в чём-то другом, о чём не говорят и даже не думают.

Писали диссертации о музыке Э. Грига, читали лекции о И.-С. Бахе, пыхтела профессура, до изнеможения споря и гадя друг другу. Но они так и ничего не поняли. Марку стало их даже немного жалко.

Однако он не хотел продолжать думать о них и опять окунулся в ту чудесную ночь, когда уже после ужина они спали во дворе под открытым небом.

 

Лёжа в постели, он смотрел на чёрные макушки высоких тополей. Фантазии разыгрались! Стало страшно! Казалось, там высоко, спрятано что-то неизвестное, ужасное!

Он ещё тогда не знал, что ужасное не в неизвестном, а совсем наоборот: в том, что рядом, в том, что известно и делают все.

Но когда облака рассеялись, он увидел Вселенную: восточное ночное небо, усыпанное звёздами, – ничто не может сравниться с этим!

Страх исчез – он был уже ни к чему. Но было непонятно, как такая мельчайшая частица, как их город, ещё мельче – сам он, Марк, видят эту бесконечность и в то же время являются её частью? Непонятно, где конец, где начало, зачем это всё и куда оно движется? Да, это высшая неизвестность! Но от неё ему страшно не было. Наоборот – стало всё ясно и спокойно.

«Мы можем только всё это видеть, осязать и быть счастливыми, – думал тогда Марк. – Мы можем приблизиться к звёздам и дотронуться до них.

Мы можем уничтожить всё это, если захотим. Но нам не дано понять!

Мы не можем понять даже самого простого: почему красота, например, имеет такую власть над нами, но мы можем её уничтожить; или где кончается бытиё и начинается другое, в чем разница?

Мы все уходим, приходим, мы все делаем одно и то же.

И единственное, что мы действительно можем, – только любить всё это или ненавидеть; оно всё зыбкое, нежное, легко уничтожается, но оно – вечное, а мы умираем».

Марку было ясно и просто. Его разум и душа избавились от земного притяжения, в котором пребывало тело. Гармония и покой играли с ним, окутывали, подбрасывали в пространстве, заставляя парить.

Это была последняя ночь, последняя осень в его ещё начинавшейся жизни: когда душа, разум, гармония, покой переплелись в ясную простую полифонию – как в органных фугах Баха. Они звучали в четыре голоса, торжественно и красиво – и в последний раз перед тем, как войти в тот мир страстей и гонок, где жили гордые, ненасытные дети Бога.

А за этой осенью – последняя холодная и долгая зима. И те, кто поумнее, конечно, собирали уже не осенние грибы, а зимний яд – для будущей весны. А всё ещё счастливые – как Марк – в последний раз строили снежные замки (которые растаяли весной) или катались на санях по белоснежному пышному покрывалу мира Божьего.

А там, под ним, и последняя весна – жаркая, красная, как коммунизм.

Но с чёрными флагами везде: на домах, на дорогах, в голубом небе, на ярком солнце, везде где только можно во Вселенной.

Марк идёт с матерью по улицам, и она опять плачет, но теперь не одна – все плакали в ту раннюю весну.

Плакали на улицах, в домах, магазинах, учреждениях, автомобилях. Подходили и рыдали, обнимались и спрашивали: «Как мы теперь без него, что с нами будет?». Спрашивал и Марк маму: «Почему все люди плачут и почему флаги черные»?

«Умер!.. Умер!.. дедушка Сталин», – всхлипывала она.

Марк не понимал тогда, что это такое: «умер». Ему казалось, он просто ушёл на время куда-то, чем и расстроил всех.

А его отец и Розенберг вообще в этот день никуда не выходили – вечером их ожидал траурный митинг в городском комитете партии, а всю страну коммунистов – то светлое будущее, которое они так выпрашивали у Бога.

Ну а Марка – долгая и путаная дорога среди всего многообразия Божьего лика, который называется «жизнь».

 

Вскоре они покинули этот маленький милый городок, где проплыла самая маленькая и чистая часть его жизни. И переехали в большой – в столицу, где прошлёпала, как по болоту, уже большая – самая грязная её часть.

 

 

 


Оглавление

6. Ваша жизнь – там, где живёт ваша страсть!
7. «Врата мгновения»
8. «Сверхчеловек»
507 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 12:03 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!