Фестиваль польского кино

На чтение потребуется полчаса | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за февраль 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

Здравствуйте, дорогие друзья. Как вы понимаете, всё указывает на совсем необычный формат передачи «Стоп-кадр». В данном случае это не просто общение, но ещё и прямой эфир – опыт для меня, если честно, новый. А мои собеседники – это те, кто, пожалуй, лучше всех сможет открыть нам глаза на проходящий сейчас фестиваль польского кино, ну и в целом раскрыть секрет того возрождения польского кинематографа, который наблюдается за последние годы.

 Итак, гости студии – пан Мечислав Кузьмицкий, директор Музея кино в городе Лодзь, и пан Лех Дыблик^[1], актёр, сыгравший одну из ролей в фильме «Плохой дом»^[2], фильме, представленном как раз на этом фестивале.

Господа, знаете, с чего бы, хотелось начать нашу беседу – даже не прямо с темы фестиваля, а немного коснуться истории польского кино. Какие у вас в целом впечатления, какие бы вы фильмы хотели бы выделить именно из этих девяти работ, которые представлены на фестивале?

 

Мечислав Кузьмицкий: По-моему, это самые лучшие картины из нового польского кино. В этом просмотре есть одна старая картина, двадцать девятый год, «Сильный человек»^[3]. Мы каждый год показываем одну старую картину. Я начинаю от старого, потом, может, немножко о новом кино. Старая картина – никто не знал, что она ещё существует. Нашли её в Голландии, в Амстердаме. И сделали новую копию. Это была немая картина – двадцать девятый год. Звук, музыку, наложили туда. Почему мы хотим её показать? Во-первых, для нас это как бы новая картина, она существует только два-три года. А во-вторых, в этой картине играет известный международный актёр, космополит, актёр, корни которого на Украине. Это Григорий Хмара^[4]. Он играет главную роль, и это может быть интересно вашим зрителям, может быть, кто-то его вспомнит. Может, надо его вспоминать. Я вижу в Одессе памятник Вере Холодной^[5], памятники других – Утёсов, Уточкин^[6], люди кино. Значит, тут ценят настоящих артистов. По-моему, Хмара – это настоящий актёр, которого все забыли. Теперь мы его, можно сказать, привезли в этой роли.

 

Роман Оленев: Скажите, а ведь это уже не первый фестиваль польского кино в Одессе. По-моему, одиннадцатый по счёту. О какой динамике можно говорить, о тематической динамике, стилистической? Как меняется польский кинематограф? И, может быть, мы вообще имеем право говорить о том, что сейчас формируется новая волна в польском кино? Ведь кинематографическая активность всё усиливается и усиливается в Польше, как вы считаете?

 

Мечислав Кузьмицкий: Да, мы так думаем. Теперь очень сильная группа молодых режиссёров. Но не только молодых. Старые тоже держатся, но молодые очень сильно идут вперёд. И на этом фестивале – картины разных режиссёров. Но я особенно хочу обратить внимание на картину «Ноль»^[7]. Это молодое кино. Автор этой картины – это непрофессиональный режиссёр, он по образованию художник. Он несколько лет работал критиком. Но его работа – это не просто писать статьи. Он рисовал рецензии каждую неделю в одном из больших и известных журналов, […]. Давал рецензию на новую картину – просто рисовал своё отношение к картине. А теперь сам написал сценарий и сам режиссировал, сам сделал картину, по-моему, на самом высоком уровне.

 

Лех Дыблик: У нас в Польше в последние годы [снято] много дебютных фильмов. Очень хороших. И я задал себе вопрос: почему так получается? Но это хорошо, что есть возможность сделать первый фильм, потому что это всегда большая проблема. Но у нас несколько лет тому назад изменился закон финансирования кино. У нас есть такой институт фильма^[8], который разделяет деньги там. У них часть этого бюджета [предназначается] для дебютов. Это по закону. Что надо несколько фильмов ежегодно сделать дебютантам. Мне это нравится.

 

Роман Оленев: Скажите, само понятие новой волны в кино предполагает определённый конфликт с устоявшимися кинотрадициями. То есть, вырабатывается настолько новый киноязык, что он часто и непонятен, а иногда и неприятен режиссёрам старшего поколения. Ну вот в российском кино так происходит. Что в этом плане, как у вас в Польше? Есть ли это расхождение между поколениями, и если да, то что конкретно польским киномэтрам не нравится в фильмах режиссёров нового поколения? В чём [состоят] критические замечания?

 

Мечислав Кузьмицкий: По-моему, это сложная проблема. Я сам не мог бы разделить так просто. Если у кого есть талант, если он молодой – ну, хорошо. Но если это старый режиссёр и снял картину хорошую – всё в порядке. На этом фестивале есть картина самого старого режиссёра, который работает в польском кино. Януш Моргенштерн^[9], ему [почти] девяносто лет. Его картина «Меньшее зло»^[10], по-моему, является… как [будто] это сделал молодой режиссёр. Кажется мне, дело не в том, что молодые и старые, а дело в том, кто сильнее чувствует тему, которую делает. Или у кого лучше тема, сценарий и обработка. Молодые, конечно, если это дебютанты, они все силы свои вкладывают в то, чтобы сделать хорошо, но остальные – тоже.

 

Лех Дыблик: Мне кажется, что очень важно, зачем – когда ты режиссёр, например, – зачем тебе кино. Ты хочешь что-то сказать, что для тебя важно, или ты хочешь сделать карьеру в шоу-бизнесе. Это простой вопрос. Если у тебя есть что сказать, какую историю рассказать, что у тебя в душе болит, если вообще является какой-то проблемой души – это хорошо. Говори, парень, продолжай. Но когда это всё касается только [того, чтобы] стать известным режиссёром, то всё. Закончилось.

 

Мечислав Кузьмицкий: Наш режиссёр – на следующий год будет пятнадцать лет его смерти – Кшиштоф Кеслёвский^[11] сказал: «Не важно, где поставишь камеру, важно – зачем».

 

Роман Оленев: Вы сами упомянули Кшиштофа Кеслёвского. Для всех великих мэтров в целом польского кино всегда было свойственно ну если не открыто, то подспудно критиковать ложь и фальшь социалистического режима. То есть, в целом это был кинематограф сопротивления тоталитарной системе и её, скажем так, моральному уродству. А вот нынешнее поколение режиссёров, сформировавшееся как творческие личности уже при демократических ценностях – что им не нравится, что они критикуют в современном обществе сегодня?

 

Лех Дыблик: Это моя любимая тема. Потому что нам казалось двадцать лет тому назад, что когда уже не будет коммунизма, мы будем свободны. Двадцать лет спустя – ну и что? – у нас демократия, но мы совсем не свободны! Вы знаете, мы теперь… приходит время, когда мы узнаём, что свобода это не вопрос коммунизма, тоталитаризма или режима. Свобода – это вопрос души. Это что-то внутри. И в теме молодого кино – что для меня интересно. Что эти режиссёры некоторых фильмов пытаются рассчитаться с историей. Что это значит? Они не свою жизнь, конечно – свою юность провели во время Советского Союза. Но они теперь пытаются понять, что это было такое. И что мы потеряли через это. «Плохой дом», «Реверс». Эти вещи мне интересны.

 

Роман Оленев: Такая интересная вещь получилась. В этом году проходил фестиваль – Московский тридцать второй международный кинофестиваль. И там, не мне вам рассказывать, было три фильма: «Реверс», «Розочка», «Катынь». То есть, острые такие фильмы. И в целом Москва оказалась в ситуации бомбардировки фильмами Восточной Европы, и ей приходилось оценивать художественные достоинства целого ряда лент, несущих в себе острейшую критику ещё Советской России. Я даже слышал, что этот фестиваль назвали самым антикоммунистическим в истории, и как раз во многом благодаря этим трём лентам, которые одесские зрители смогут увидеть. Так вот, в чём мой вопрос. Как вы думаете, насколько долго вот этот советский след и тема обиды на Советскую Россию будет сохраняться в польском кино?

 

Лех Дыблик: Это не обида на Советскую Россию, я думаю. Это сложный вопрос, потому что… сегодня никто не виноват. Никто не виноват, но это было. И надо просто… просто хорошо рассчитаться с этими вещами. Посмотрите, например: после Второй мировой войны немцы потратили много денег, они извинились перед всеми за то, что произошло. И теперь нет вопроса, что германцы были такие злые, потому что мы уже с ними рассчитались. Но эти вещи с коммунизмом, с Советским Союзом – мы не рассчитались. Теперь в Польше, например, мы пытаемся рассчитаться с историей – с Катынью. Хорошие вещи произошли в этот год. Но это надо просто признать. Признать, что это было, кто виноват, просто окончить эту историю. Потому что надо жить будущим, не прошлым.

 

Роман Оленев: Одна из картин называется «Меньшее зло». Такое название в целом меня наталкивает на размышления, связанные не только с этим фильмом, а в целом, что касается очень сложной истории Польши в двадцатом веке. Ведь действительно, она перед самым началом Второй мировой войны оказалась как бы между двумя злобными монстрами – сталинской Россией и гитлеровской Германией.

 

Лех Дыблик: Как всегда.

 

Роман Оленев: Как вы чувствуете изнутри польского общества, в польской среде кинематографистов, соответственно, есть это понимание, какое из этих зол всё-таки меньше? Потому что ведь в целом сегодня в Европе принято уравнивать эти два режима. Вот в Польше как обстоят дела на этот счёт?

 

Мечислав Кузьмицкий: Одна часть истории, по-моему, [уже] закрыта. Эта часть, которая касается наших отношений с немцами. [А вот] вторая часть ещё не закрыта. [Но] это не означает, что она [остра]. Пока до конца всё не будет открыто, не будет ясно, подписано, подчёркнуто – она будет существовать, и она будет являться нам в современной истории. История пока ещё не запломбирована в сейфе, она современна. Эта часть истории для нас ещё современна, она ещё жива, можно так сказать. Картина «Меньшее зло», я знаю, что вы об этой картине говорите, – моя любимая картина. Мне нравится. Просто история [представлена так], как мы [её] переживали – мы в таком возрасте, что всё это наша история, наша современность была, наша реальность. Мы в этом жили. [С тех пор] тридцать лет прошло. Ии как это видят другие? Я уже сказал, режиссёру этой картины [почти] девяносто лет. И это не его молодость. В период, который он показывает в своей картине, он уже был [пожилым человеком]. Но он показывает молодых людей из этого времени, для которых это была вся жизнь. Для него это уже не было всей жизнью. Он [к тому времени уже успел пожить на свете]. Это интересно, интересная точка зрения. А ещё, что касается заглавия этой картины, – «Меньшее зло». Это [ведь] философическая тема. Зло есть или нет, может быть [меньшим или нет]. У нас Ярузельский^[12], когда началось военное положение, этот период назвал «меньшее зло». Никто не сказал, что такое «большее зло». Но нам казалось, что большее зло будет в том случае, когда наши соседи, а особенно Советский Союз, хочет нам помогать – [так], чтобы не сошлись дороги [с Западом]. Поэтому это «меньшее зло» было такое.

 

Роман Оленев: Само это название – «Меньшее зло» – подчёркивает этот момент выбора, да?

 

Лех Дыблик: Конечно.

 

Роман Оленев: Что есть возможности. Для польских режиссёров всегда было свойственно ставить киногероя перед проблемой выбора, причём, чаще всего, в контексте современности. И наше время, сегодняшние польские фильмы показывают, что эта тема выбора, в общем, никуда не ушла. Но при этом нельзя не заметить, что герои осуществляют этот выбор не в условиях сегодняшней Польши. То есть, всё-таки в шестидесятые, восьмидесятые годы, как в фильме «Меньшее зло» – режиссёры сознательно уходят во времена социалистического режима. А вот как вы думаете, наше, всё-таки, демократическое время не ставит перед человеком также остро эту проблему этического выбора?

 

Мечислав Кузьмицкий: Ставит, ставит, да. Но пока, я повторю, пока история не закрыта, до конца не открыта, не рассчитана, она всем нам является реальностью, современностью. И эти режиссёры, конечно, так это видят. Не только режиссёры – сценаристы.

 

Лех Дыблик: Я хочу что-то в этой теме сказать. Всегда мы, в нашей польской душе, сами себе являлись такими бойцами свободы. Всегда война: враг на западе, враг на востоке, и мы всегда богатырски боролись за свободу. Но и в фильме «Плохой дом» есть такая вещь, для меня возникает из этого фильма – что мы не были такими хорошими, как мы хотим себя видеть. И эта вещь относится к современным людям. Просто чтобы мы забыли про то, что мы такие чистенькие, хорошенькие. Они были, когда мы жили в это время. Никто не мог остаться таким чистым, добрым и хорошим. Надо было как-то пережить. Надо было делать [тяжёлый] выбор. И человек был вынужден делать вещи, которых не хотел. Но был вынужден: надо было жить. Что-то есть, работать, не знаю… И в этом фильме сказано, что богатырей нет. Героев – нет. Просто.

 

Мечислав Кузьмицкий: Если войдёшь в болото – как в этой картине – то не можешь выйти чистым.

 

Лех Дыблик: Да, да. Потому что я так думаю, так, когда говорю с людьми, чувствую себя тоже, чтобы мы хотели быть такими и такими. Бойцы свободы. Но в этом фильме так тонко показано, что… что мы не бойцы, мы просто люди. Но – в сложной ситуации…

 

Роман Оленев:  Заложники.

 

Лех Дыблик: Заложники. Вы хорошо сказали.

 

Роман Оленев: А вы знаете, этот фильм, «Плохой дом», мне очень напомнил, и не только мне, картину режиссёра Алексея Балабанова «Груз 200».

 

Мечислав Кузьмицкий: Конечно, то де самое время.

 

Роман Оленев: А можно ли в таком случае говорить, что вообще российское кино сегодня, ну или отдельные российские режиссёры, оказывают мощное влияние на польских режиссёров, как-то их заряжают идеями?

 

Лех Дыблик: В теме «Груза 200» и «Плохого дома» – Войчех Смажовски^[13] не смотрел «Груз 200». Я ему сказал про этот фильм, и он после премьеры «Плохого дома» посмотрел этот фильм. Он ему [понравился]. Но [получается], что это проблема не только наших режиссёров. Тот же Балабанов, например, говорит про это.

 

Роман Оленев: То есть, это неслучайное совпадение?

 

Лех Дыблик: Думаю, что да. Просто эта проблема существует. И когда мы показывали «Плохой дом» в Москве, мы говорили с российскими критиками. И российские критики сказали, что «Груз 200» это неправда, это невозможно, чтобы так было во время… Это же происходит во время Советского Союза, ещё восемьдесят пятый-шестой годы. Это было невозможно, такие вещи. Но сказали про «Плохой дом», что – да, что они верят, что это правда. Но для меня это не проблема. Или восьмидесятые годы, или годы девяностые. Они были тоже ужасны. Они были ужасны в России, на Украине, в Польше. Когда свобода, каждый мог зарабатывать деньги, и эти все вещи – мафия и этот криминальный фольклор – мы все это имели. И «Груз 200» – для меня это просто метафора такой жизни. «Плохой дом» тоже. Потому что это название «Плохой дом»: кажется, что дом был плохой. Нет, это ирония. Это не дом плохой – люди в этом доме.

 

Роман Оленев: Мне кажется, что если думать о каких-то главных темах польского кинематографа, то можно выделить три исторических зоны интереса польских режиссёров: это восьмидесятые годы («Плохой дом» затрагивает это время), шестидесятые годы (тоже время пробуждения нации, и в то же время жёсткое подавление системой) и период самого начала Второй мировой войны. То есть, в польском кинематографе всегда была острая политизированность.

 

Лех Дыблик: Да, да.

 

Роман Оленев: И у меня есть такое чувство, что сегодня политизированность остаётся не менее, а может быть, даже более острой. Это чувство правильное, как вы считаете?

 

Лех Дыблик: Думаю, что да. Потому что у нас никогда не было такой… демократии. Никакой Америки в Польше не было. Никакой Африки, никакой Америки. Просто двадцатый век – это были всегда проблемы, войны и покоя, политика независимости.

 

Роман Оленев: При этом у меня есть такое ощущение, что при этой политизированности некоторые темы, которые поднимаются в фильмах – тоталитарного прошлого, тема КГБ, давления советского режима – они осваиваются режиссёрами как некий киногеничный материал. Нету в полной мере искренности переживания и авторского высказывания. Я хотел бы подтвердить эту мысль. В фильме «Реверс»^[14]. Фильм блестяще стилизован. И в то же время вот этот, совершенно очевидно, стилистический уклон в такую криминальную – вернее, даже не криминальную, а тарантиновскую – историю, или в чёрную комедию с последующим растворением трупа кагебешника в ванне с кислотой, вот эти все художественные ходы, они, мне кажется, свидетельствуют, что эта тема тоталитарного прошлого в какой-то степени уже глубоко осмыслена. Раз такие приёмы используются. А может быть, даже исчерпана. И в этом смысле это растворение трупа кагебешника в ванне [выглядит] символично. Как вам кажется?

 

Мечислав Кузьмицкий: Можно так эту картину объяснить. Каждый может…

 

Роман Оленев: То есть тема-то серьёзная, а превращается в повод для иронии и стилистических таких находок.

 

Мечислав Кузьмицкий: Есть [такое], но…

 

Лех Дыблик: По-моему, по режиссёру это видно, смотря эту картину, что режиссёр очень молодой. Что он ничего не прожил. Скажу так: он говорит просто не о своих проблемах. Это получилось так, но… У меня дочка, несколько лет тому назад она меня спросила: «Папа, а что [такое] колхозы?». Я себе подумал: девочка, какая ты счастливая, ты просто не знаешь, что [такое] были колхозы. Она много не знает про эти вещи, о которых мы говорим. Таково молодое поколение. Для них это [слишком далёкое прошлое], эти восьмидесятые годы.

 

Мечислав Кузьмицкий: И раньше, пятидесятые года – начало этого периода, сталинизма в Польше. Это очень короткий период – пятьдесят второй, [пятьдесят] первый год. В пятьдесят шестом уже окончилось – [точнее], не окончилось, но такого террора уже не [было]. А колхозы – да, польские колхозы – тоже не польские проблемы. У нас, если точно понимать [термин] «колхоз», [то] колхозы существовали у нас до пятьдесят шестого года.

 

Лех Дыблик: [У нас было] другое название, это на русском языке просто…

 

Мечислав Кузьмицкий: Да.

 

Лех Дыблик: …зрители не поймут этого названия.

 

Роман Оленев: И для режиссёров нового поколения это всё интересно. Если всё-таки продолжить тему новой волны, пусть и не сформировалась она ещё в польском кино, но формируется, ведь так?

 

Мечислав Кузьмицкий: Формируется, но это название не [употребляют]. Нет такой группы, нет местной программы. Они делают картины о том, что их интересует, мне кажется. Или темы – эта точка зрения может быть интересна – темы, которые являются модными. И если одна картина получила приз, и зрители ходили в кино смотреть её, значить можно повторить [снова и снова]. И такие повторяющиеся темы в нашем современном кино можно отследить.

 

Лех Дыблик: Это искусственно. Кто-то сделает что-то интересно – и потом копируют.

 

Мечислав Кузьмицкий: Например, тема молодёжи. На нашем фестивале она не [представлена]. Я не взял [ни одной такой] картины. Но за последние годы появилось несколько – пять, шесть – [таких] картин. Разных режиссёров, разных поколений. О молодёжи, о молодых проститутках, и мужчинах, и женщинах, и о девушках, которые работают в больших [торговых] центрах, или других, которые уезжают в Германию, где работают. Эта проблема существует в нашем кино. У разных режиссёров разного поколения. Может, эта проблема существует, может, она важна.

 

Лех Дыблик: Там такая, мне кажется, большая проблема наших дней [в том], что мы имеем демократию. Мы имеем право зарабатывать деньги. Нам не нужны визы, чтобы уезжать за границу. Но мы не имеем никаких ценностей. Просто традиционные ценности [куда-то] ушли. Есть такие понятия, что когда ты работаешь восемнадцать часов в сутки – ты просто грешишь. Люди забывают [обо всём, думая] о деньгах, о работе, чтобы [заработать] чуть больше – всего: новую машину, сменить квартиру. Знаете, и ценности уходят, для них нет никаких других ценностей. И это большая беда нашего времени, [оборотная сторона] нашей свободы.

 

Роман Оленев: Наверное, это беда и польского кино. Ведь, насколько я знаю, польский кинематограф – это кино морального беспокойства. Всегда отличалось именно тем, что посылало к зрителю серьёзные моральные послания. А теперь получается эта ситуация, [когда], как вы говорите, исчезли серьёзные ценности, и по-прежнему довлеет в европейской культуре постмодернизм, когда всё не совсем по-настоящему, всё не совсем серьёзно, всё как-то относительно. Получается, [что] это, может быть, и не даёт сформироваться в полном смысле новой волне в кино? Вот эта ситуация затянувшегося постмодернизма и когда отсутствуют вот эти вот – не то чтобы нивелированы, но уходят на задний план – вот эти вот непреходящие ценности. Ведь действительно, для польского кино это было всегда очень важно. Вот эти этические моменты.

 

Лех Дыблик: Да. Да, это было, но я жду такой картины, такой книги, которая начнёт говорить про это: кто мы сейчас. Потому что эта жизнь, которую мы смотрим по телевизору или в магазинах, в прессе – это мне неинтересно. Вы знаете, мне деньги нужны, но я богатым не хочу быть. Во всём этом что-то не так. Я, например, [какое] лекарство себе нашёл: русские блатные песни, одесские. Ну, потому что мы в Одессе, я скажу слово про это. Что меня увлекает в этом. Что в этих песнях есть несогласие: я просто не согласен. Поэтому я этими вещами занимаюсь^[15].

 

Роман Оленев: Именно одесскими?

 

Лех Дыблик: Да, именно одесские, именно одесские, потому что у меня есть друг из Одессы, который мне рассказал, как это было с этим городом, почему он такой уникальный. Я эти вещи из истории Одессы знаю. Мне это очень нравится, потому что, когда я пою эти песни в Польше, я не говорю про Одессу (люди немного знают про Одессу), но я говорю про свободу, про несогласие! Знаете, как-то хочется высказать. Можно и так. Я жду такого фильма тоже. Чтобы было показано это несогласие, эта ситуация, что ценности больше не существует. Это надо признать, сказать, что так есть.

 

Роман Оленев: А вот фильм «Ноль», я так понимаю, единственный фильм из всех картин, которые затрагивают современную Польшу. Можно говорить, что там всё-таки есть некий протест, некое осмысление сегодняшнего польского общества? Вы как-то выделяете эту картину?

 

Мечислав Кузьмицкий: Точно, об этом эта картина, точно касается этих проблем. Может, не до конца. Она [оправдывает ожидания того, кто] хотел бы увидеть польскую картину, где несогласие. В этой картине не так поставлена проблематика, но эта картина о том, как мы живём, и в каком-то…

 

Лех Дыблик: Мелочь жизни.

 

Мечислав Кузьмицкий: Да, да. «Ноль» – значит, добро и зло, дам и возьму, и остаётся ноль, просто ноль. Значит, каждый… У картины очень сложная конструкция, [повествование её пунктирно], нам известно, что там показано: как бы вырезаны кусочки из жизни, из разных жизней, которые в одном времени, то есть [сейчас] и через несколько часов. Эта картина [вмещает в себя] двадцать четыре часа, как классическая трагедия. По жанру это не трагедия, это смешанный жар. Это тоже мода современная, жанры не [представлены] в чистом [виде]. Мне кажется, [тут добавить нечего].

 

Роман Оленев: Давайте тогда перейдём, может быть, к самому яркому фильму фестиваля – «Розочка»^[16]. Безусловно, самый обласканный критикой, и много призов, на [Московском] фестивале приз, по-моему, за лучшую режиссуру. И вот, тем не менее, я, когда читал рецензии на эту картину, довольно часто натыкался на приблизительно следующую мысль: что фильм, безусловно, заслуживающий наград, и добротный, [но] в то же время снятый ну слишком уж традиционно и даже как бы по-голливудски. Если это так, то нет ли здесь каких-то опасных симптомов растворения неповторимого польского киноязыка, утраты стиля, как вы думаете? Вообще, в чём особенность, уникальность сегодняшнего польского киноязыка, можем мы говорить, если сравнивать с другими европейскими киношколами?

 

Лех Дыблик: Я не такой большой специалист, я вам скажу.

 

Мечислав Кузьмицкий: Очень трудно об этом говорить. И трудно говорить, потому что разные жанры, разные люди работают, и нет оного стиля, нет… Знаете, может, это… Можно зарабатывать деньги – значит, надо зарабатывать деньги. Если надо – значит, надо делать картины, которые люди хотят. А все люди – какие у них вкусы? Голливудские. И […] нет уже образованных зрителей. Мне жаль об этом говорить, но образованных зрителей, образованных по кино, а не вообще, по общему образованию, очень мало. И поэтому эти картины – важные картины. Автор делает так, как ему кажется, будет хорошо, будет удобно, и зрители будут идти на это. Поэтому голливудский стиль, значит, самый лучший в мире. Да? Да!

 

Роман Оленев: Ещё такая интересная вещь. Я когда сравнивал эти картины – «Розочка» и тоже очень яркая лента «Реверс». Там нельзя не обратить внимания, что какие-то вещи совпадают. А именно то, что главные героини оказываются в интимных отношениях именно с сотрудниками КГБ, с этими неприятными личностями, и вот в этой ситуации они должны делать выбор. Согласитесь, что в таких совпадениях есть некая навязчивость и даже как бы трафаретность. Или я неправ, как вы считаете?

 

Лех Дыблик: Женщина-кагебешник – интересно: красивая женщина. Я не знаю.

 

Мечислав Кузьмицкий: У каждого [есть своё] мнение, по-моему. Если вы так считаете – вы правы. Можно по-другому считать. Есть разные интерпретации. Одна моя подруга про картину «Реверс» сказала, что в этой картине нет мужчин, только женщины, и они в каждой [ситуации] побеждают. И то, последние моменты картины: приезжает сын этой уже старой героини. Сын – из Америки. И он оказался геем. Значит, тоже не мужчина. В традиционном [понимании]. И женщины победили.

 

Лех Дыблик: Польская женщина очень сильная.

 

Мечислав Кузьмицкий: Эта интерпретация [уже] немного другая.

 

Роман Оленев: Как бы там ни было, при всех этих недостатках польского [кинематографа], о которых мы сегодня говорили, он вышел из кризиса. То есть, была же на рубеже девяностых очень сложная ситуация. Сейчас и активность режиссёрская, и явное выздоровление наметилось при всех недостатках. Могли ли бы вы дать рецепт выхода из кризиса? Потому как для нас это сейчас очень важно. Украинское кино пока что в плачевной ситуации. Логику выздоровления вы как-то могли бы описать?

 

Лех Дыблик: Здоровая система финансирования кино, [распределения] денег. И что-то новое происходит в Польше, что появилась возможность кооперации с другими странами, [производства] международной продукции. Это легко сделать, потому что законы урегулированы в этом деле. Можно искать деньги за рубежом. И это важно. Потому что наша страна небогата. Но деньги есть. Деньги есть в Германии, деньги есть во Франции, в Голландии. И если эта система информации работает, можно найти продюсеров. У вас, например, хорошую картину – я там принимал участие, маленький эпизод играл в украинском фильме прошлого года – «Счастье моё»^[17]. И там были деньги из Германии, из Голландии, из Франции, мне кажется. И они приготовили этот фильм, сделали всё очень удачно.

 

Роман Оленев: То есть, финансирование, вы считаете, на первом месте?

 

Лех Дыблик: Наверное, просто без финансирования не поделаешь ничего.

 

Мечислав Кузьмицкий: Книгу можно написать, картину – [нарисовать], а кино – это деньги, деньги. Это фабрика, завод.

 

Лех Дыблик: У меня был такая ситуация несколько лет тому назад. Не скажу фамилии. Один известный польский режиссёр, начиная картину, был уже рад, уже оттрубил [успех], потому что он сказал, что у него есть четырнадцать, кажется, миллионов долларов на этот фильм. Картина, которую он хотел сделать, не была ему интересна. Он сказал всем зрителям по телевидению, что у него есть четырнадцать миллионов долларов. Он их нашёл. Искал десять лет. Это было так. Но их нашёл, и они у него есть. И всё. Он вот так рад. Но это начало, просто начало. Надо найти деньги и потом серьёзно отработать фильм.

 

Роман Оленев: Знаете, один из российских кинокритиков, пытаясь определить особенности польского кино, говорит, что оно в хорошем смысле возвращает нас в те времена, когда российское кино ещё не делилось на блокбастеры и артхаус. То есть, был такой спокойный очень мейнстрим и психологические драмы. Как вам кажется, действительно всё так гармонично и нет этой крайней полярности «попкорного» кино и кино для немногочисленной группы эстетов? Отличается эта ситуация? Потому что ведь в российском кино сегодня есть эта чёткая разделённость на два полюса. Или это комплимент такой российского кинокритика в адрес польского кино?

 

Лех Дыблик: Есть [разные] зрители.

 

Мечислав Кузьмицкий: Мне кажется, что у нас не так сильно это разделено. Немножко. Тут тоже есть одна картина, просто комедия. [Коммерческая] комедия: «Это не то, что ты думаешь, дорогая»^[18]. Это коммерция. Но такой чистой коммерции у нас не так много. По-моему, умного [художественного кино у нас больше, чем коммерческого]. Ведь это [не слишком хороший] жанр. Может быть, [это потому], что наше телевидение делает много сериалов…

 

Лех Дыблик: Как везде.

 

Мечислав Кузьмицкий: Ну да, как везде. Все, [кому] хочется смотреть просто… [незамысловатую] жизнь, смотрят телевизор.

 

Лех Дыблик: Они живут сериалами. Сериалы есть и работают, ты знаешь.

 

Мечислав Кузьмицкий: В порядке, я знаю, что ты работаешь в сериале, но [не в таком], который убивает вообще. И поэтому, [когда я] вижу в кино актрису, и мне она очень нравится, [я спрашиваю: откуда] она, я её никогда не видел! И все мне говорят: она ж популярна, все её знают. Например, актриса, [сыгравшая в] картине «Розочка». Она играет в сериалах. Я её не видел [раньше]. Но когда увидел в кино, я [был восхищён].

 

 Роман Оленев: Ещё я думаю, сегодня обязательно надо коснуться фильма «Катынь»^[19]. Картина сложная и тяжёлая. Но, тем не менее, обойти её, мне кажется, нельзя. Я знаю, что режиссёр Анджей Вайда^[20], когда даёт интервью, чётко разделяет сталинские репрессии и сам русский народ. И при этом, как заметил Никита Михалков – в принципе, по-своему, интересно он обратил внимание – что то зло, которое направлено в фильме «Катынь» на польских офицеров, на их семьи, оно как бы лишено лица, конкретного лица. А зрителю хочется видеть, кто именно стоит за этими преступлениями и зачем они были [совершены]. И из-за этого, из-за того, что нет конкретного лица у этого зла, нет адресата, у зрителя может возникнуть чувство, что это антирусская картина. Что бы вы на этот счёт сказали? Может, имеет смысл как-то предостеречь зрителя от таких реакций?

 

Мечислав Кузьмицкий: Не считаем [этот фильм] антирусской картиной. По-моему это системно. В этой картине есть самое главное, что за этим злом стоит политика и…

 

Лех Дыблик: Товарищ Сталин.

 

Мечислав Кузьмицкий: …тоталитарная система. Товарищ Сталин – это то же самое.

 

Лех Дыблик: Да-да-да. Это флаг системы.

 

Мечислав Кузьмицкий: Это как символ, товарищ Сталин. Поэтому, мне кажется… мы все знаем: кого убили, из мёртвых никто его не воскресит, только Бог. А если, может, можно показать проблему, и люди могут узнать об этом, – [то это] хорошо.

 

Лех Дыблик: Я думаю, что там была такая проблема. Этот враг и исполнитель так мягко показан в этом фильме по политическим принципам. Потому что фильм был сделан во время, когда российское правительство не хотело ничего признавать. В этот год многое изменилось в этом деле, но и российское правительство сделало много, чтобы эту историю раскрыть. Я надеюсь, что будет продолжать. Я думаю, что режиссёр этого фильма просто [из-за] политкорректности [так] сказал.

 

 Роман Оленев: Мне очень [жаль], но, к сожалению, режиссёр подсказывает, что мы уже должны выходить из эфира. Спасибо вам огромное, что вы не пожалели времени и пришли в студию.

 

Лех Дыблик: Спасибо.

 

Роман Оленев: А мне остаётся напомнить, что это был специальный выпуск «Стоп-кадра», посвящённый проходящему сейчас в Одессе фестивалю польского кино в кинотеатре «Ю-синема», так что вы можете приходить и смотреть фильмы. И я ещё раз напоминаю, что гостями студии были пан Мечислав Кузьмицкий, директор музея кино в городе Лодзь, и актёр Лех Дыблик, актёр, сыгравший в одном из фильмов «Плохой дом», кстати, ещё и музыкант. Но это уже отдельная тема [для] разговора. Всем спасибо, кто был с нами. Всего доброго и до встречи. Спасибо.

 

Лех Дыблик: Спокойной ночи.

 

 

 

03 сентября 2010

 

 

 

Источник записи видео: сайт одесского телеканала «АТВ» (atv.odessa.ua, прекратил свою работу в октябре 2014 г.).

 

 

 

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за февраль 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение февраля 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.