Из Сибири с любовью

 

 

 

Большая семья Тамары жила в двухкомнатной квартире недалеко от промышленной зоны города L. Когда-то это была обычная семья советского инженера: две дочери, романтическая учительница литературы, обожающая петь под гитару, глава семьи, инженер-литейщик, получающий хорошие надбавки за вредность, садовый участок в положенные шесть соток и тайные мечты об автомобиле «Жигули». Учительница была постоянно влюблена в кого-то еще помимо главы семьи и несла в школу бестселлеры второй половины восьмидесятых, публиковавшиеся в толстых литературных журналах, а в квартиру часто приходили старшеклассники и слушали магнитофонные записи подпольного тогда советского рок-н-ролла.

Сестра была старше Тамары на семь лет, её юность пришлась на время, когда высшее образование в России резко вышло из моды. Она начала работать продавцом в овощной палатке, потом перешла в магазин одежды – и на этом её трудовая деятельность закончилась: она вышла замуж и быстро родила ребёнка. Сестра, её муж и их малолетний сын жили теперь в маленькой комнате; муж периодически занимался частным извозом, строительством, торговлей, ремонтом автомобилей, нигде подолгу не задерживаясь. Сестра по большей части сидела дома и смотрела телевизор, обсуждая увиденное и услышанное по телефону, так что дозвониться домой Тамаре было невозможно. Денег в этой семье не было, работали муж и жена вместе едва ли больше двух недель из каждого месяца. Но они не скучали и не голодали, будучи вполне довольны друг другом, а заодно и согласно друг с другом завидуя и ненавидя весь остальной мир.

Инженер-литейщик как-то раз обнаружил, что его романтичная жена идёт под руку с другим мужчиной и заходит в чужой подъезд. Не в силах перенести удар по мужскому самолюбию, он устроил дома скандал и потребовал развода, который был ему предоставлен в разгульное время начала либерализации цен и выдачи ваучеров. Сгоряча литейщик даже ушёл жить к другой женщине: тогда он был ещё завидным кавалером, много зарабатывая и мало болея. Но через несколько лет завод стал банкротом, в процессе реструктуризации первым делом ликвидировали старый и экологически грязный литейный цех, передав заготовительное производство в ещё более старое и экологически грязное предприятие, которое, однако, находилось не в L, а в райцентре, и затраты на зарплату там установили в пять с лишним раз ниже… а бывший завидный кавалер остался без работы и был выставлен доброй женщиной, которая когда-то его приютила, за дверь. Прописан же он был в квартире своей старой семьи, жить было негде, и он вернулся туда, загородившись от своей жены книжным и одёжным шкафами в большой комнате. Периодически бывший инженер ходил работать охранником в гараж, который разместился на месте одного из цехов его родного предприятия: заработка как раз хватало на то, чтобы составить компанию своим зятю и дочери, когда они расслаблялись вечером за бутылкой дешёвой водки.

Немаленькая квартирная плата, а также большая часть затрат на закупки съестного ложилась на учительницу литературы, в которой неожиданно для неё самой обнаружились редкое терпение и достаточно часто встречающаяся среди русского населения двужильность. Она брала классное руководство и полторы ставки нагрузки, подрабатывала репетиторством, перепахивала садовый участок, потихоньку учила читать, считать и писать четырёхлетнего внука, мыла, стирала и готовила на всю семью, где от домашней еды могла отказываться только её младшая дочь.

Ещё в подростковые годы Тамара оказалась предоставлена самой себе. Привитая матерью привычка к чтению оказалась спасительной – благодаря ей она закончила школу на четвёрки и сравнительно легко поступила в университет. После замужества она стала часто приносить деньги матери и оплачивать общие квартирные расходы; о происхождении денег её никто не спрашивал. Развод с богатым человеком сделал Тамару в глазах взрослых членов семьи непутёвой неудачницей, превалирующим отношением со стороны её родных стало презрительное сожаление. Тамару это задевало, особенно когда она чувствовала на себе жалостливый взгляд матери, с которой ей приходилось спать на одном раскладном диване.

Деньги и дорогие вещи оставлять дома Тамаре категорически не рекомендовалось: даже одежда, которая ещё налезала на богатую формами её старшую сестру, могла быть неожиданно конфискована. Доходов Тамары не хватало на то, чтобы постоянно снимать отдельное жильё, так что ей приходилось терпеть и надеяться на лучшее, – в этом она пошла характером в свою мать, наградившую её неожиданным и редким для нового молодого поколения именем.

 

Во время жизни с Казаковым Тамара появлялась в своей семье редко, в основном для того, чтобы передать матери часть сэкономленных денег. Как это ни странно было для неё самой, Тамара была привязана к своим родственникам: где-то в области N жили ещё и её дядья и тётки, кузены и кузины, к которым она вместе с сестрой и племянником ездила отъедаться и отсыпаться когда два раза в год, а когда и раз в два года. Цинизм и резкость Тамары вполне уравновешивались мечтательностью и сентиментальностью, о которых Казаков и не подозревал, – впрочем, он вообще мало думал о свойствах девушки, волею судеб оказавшейся с ним рядом. Это спасало их отношения: идиотский вопрос, знаменующий влюблённость: «Зачем я ему (ей) нужна (нужен)?» приходил в голову только Тамаре, но произносить его вслух она не решалась. Казаков её нанял для своих, вполне определённых на момент найма целей – о чём тут ещё можно было говорить?

 

Казаков сравнительно легко убедил Тамару, что к смерти Моторина он не имеет отношения; гораздо труднее ему было объяснить этой молодой женщине, что людей вообще убивать нельзя. «Может, людей и нельзя, а звери другого не заслуживают», – пожимала плечами она. Казаков произнёс банальности о самосуде, о пределах самообороны, о «не судите да не судимы будете» – всё это разбилось о недоверчивую улыбку Тамары, как о стенку горох. В конце очередного рокового российского августа взорвали самолёты и станцию метро. Уже наступил сентябрь вместе с трагедией в бесланской школе. Слова Казакова выглядели обычной демагогией и лицемерием богатенького либерала и любителя прав человека, живущего под бронированным стеклянным колпаком защиты официального закона и неофициальных связей с властями и конструктивной право-левой оппозицией, – вроде бы он, либерал, вместе с населением, но только через стекло, не пропускающее опасную инфекцию. Казаков устало спросил:

– Так что, по-твоему, Моторин заслуживал того, чтобы быть убитым?

– Конечно. Он был вор и подлец, об этом полгорода знало.

– Отчего же до сих пор не убили?

– За ним – все власти стеной, ещё из-за такого придурка себе жизнь портить.

– А я, по-твоему, значит, мог жизнь себе испортить?

– Ты – умный, тебя и не заподозрят.

– То есть, если бы про тебя никто ничего не узнал, ты могла бы человека убить?

– Естественно. Только не абстрактного нормального человека, а вполне конкретных зверей, про которых я знаю, кто они такие.

– Какая тебе выгода от их смерти? Неужели тебя так сильно обидели?

– Казаков, ты где живёшь? Ещё митинги устраиваешь… здесь постоянно бьют и убивают, насилуют и грабят, отбирая последнее. И менты, и бандиты, и любимое государство.

Унижают так, что жить не хочется, – Тамара зло посмотрела исподлобья. – Им всё нипочём, всё сходит с рук. Они же убивают и не переживают по этому поводу. И почему ты думаешь, что я только – за себя? Так чувствует и думает половина народу…

– Чёрт побери, – он ошалело уставился на неё. – Но есть же абсолютные моральные запреты.

– «Не убий» типа? Пока не попробуешь, наверное, не поймёшь.

Казакову больше нечего было сказать.

 

Тем временем Моторину устроили пышные похороны, на которых присутствовал бомонд и партхозактив области N. Недалеко от центра города на изменившей топонимику Рыночной площади имени Олега Моторина родственники и предприниматели заложили часовню святого Олега. Начало строительства благословил местный батюшка, а депутаты выделили на культовое сооружение часть средств из местного бюджета, выражая тем самым волю безутешного городского населения.

Депутат областного совета и коренной житель города L Алексей Маркович Выгребной тоже участвовал в траурных мероприятиях. В отличие от Тамары он не заподозрил Андрея Казакова в убийстве мэра, однако, выждав положенное время, высказал осторожное удивление обстоятельствами гибели Моторина. Кроме того, он сказал ещё и то, что в городе L начался передел выделенных земельных участков, прозрачно намекнув на участие в этом процессе областного правительства и губернатора. Последнее было верно лишь отчасти, однако зёрна сомнений были заброшены в подготовленное общественное мнение. Прокурор тут же дал интервью, рассказав про тормозные следы и роковые повороты на трассе, упирая на то, что это было чистой воды ДТП, но лучше бы он не давал никакого интервью – L-ская публика теперь уже точно уверилась, что смерть Моторина произошла неспроста. И областные богатые люди, которым было что терять, начали смотреть друг на друга с нескрываемым недоверием, одновременно стараясь попасть на приём к губернатору, чтобы «заверить в самых искренних и проч…»

Наконец, некоторые наиболее нервные стали даже сворачивать бизнес, к большому удовлетворению Георгия Хлебалкина, который, напротив, стал чувствовать себя гораздо более уверенно.

Социальная турбулентность возрастала.

 

Казаков начал готовиться к отъезду. Не то чтобы его испугало предупреждение, полученное от его старой знакомой. Смерть Моторина оказалась для него своеобразным «подарком», который добавил перца в его отношения с обывателями города L. Однако смысла оставаться дальше Казаков не видел – в отличие от Тамары он руководствовался весьма гуманными представлениями о мести и получаемом в результате личном удовлетворении. Развлечение кончилось. Он собрался отвезти вещи Тамары к ней домой, однако она решительно воспротивилась этому. Казаков не понял, отчего; поэтому Тамара привела его вечером домой, представив матери как своего университетского преподавателя, в результате чай превратился в обсуждение проблем современной российской литературы.

Поговорив о высоком, Казаков осмотрелся, познакомился с сестрой Тамары и её мужем – отец Тамары так и не вышел из-за своих шкафов – и не стал настаивать на перемещении вещей Тамары из арендованной им квартиры.

… На следующее утро он сказал: «Пожалуйста, будь осторожна. Не ходи по улицам одна. Не работай больше в своём агентстве – думаю, что за тобой сейчас будут посматривать и, если что, в L тебя никто не сможет защитить. У тебя же есть в университете друзья? Я вернусь через месяц-полтора», – и уехал в аэропорт, запретив Тамаре его провожать.