Из Сибири с любовью

У Сергея Ивановича с конца сентября, после окончания митингов в защиту местной демократии, началось утомительное погружение в учебный процесс, неразрывно связанный с маленькой зарплатой и большими затратами труда. Таковы законы российской бюджетной сферы, которую какой-то остроумец причислил к отраслям с повышенной взяткоёмкостью. Любимов к поборам со студентов относился резко отрицательно, пытаясь добрать необходимый доход через увеличение самоэксплуатации, что отзывалось ускорением износа организма. Ещё он рассчитывал на заказы после приезда московских гостей, однако Казаков на этот счёт с ним не разговаривал, Хлебалкин на охоту не приглашал, да и обычное осеннее оживление, связанное с маркетинговыми исследованиями, в этот раз его не коснулось. Жена съездила в сентябре с сыном в Турцию, одновременно с ней отправились и шурин Любимова со своей половиной. Проездила обожаемая супруга две с половиной тысячи долларов, накупив дешёвого золота, кожи, кофточек-джинсов и прочих обычных в таких случаях сопутствующих товаров. Сергей Иванович про себя одобрил только одну её покупку – дешёвые и огромные чемоданы, которые оказались на редкость лёгкими и удобными. Загорелый живот, который теперь постоянно маячил дома перед его физиономией, тоже должен был бы радовать глаз, однако вместо этого злил – Любимов начинал ощупывать своё дряблое, начавшее перевешиваться через ремень, но пока ещё маленькое брюшко и старался не думать о супружеских изменах и о том, что он выглядит существенно старше своего возраста. А рядом с неработающей и посвящающей много времени своей внешности женой этот контраст поколений выглядит всё сильней год от года.

После поездки в Турцию денег на смену автомобиля и тем более – на строительство новой квартиры не осталось, хотя Сергей Иванович, по своим понятиям, за лето заработал довольно-таки прилично – шесть тысяч долларов. Этого с одновременной продажей девятки могло хватить для пересадки на подержанную иномарку, но отдых любимой супруги являл собой более предпочтительное событие. Во всяком случае, сентябрь прошёл практически без привычных упрёков.

Начались занятия и в коммерческих вузах. Любимов стал привычно курсировать между тремя работами, время от времени сажая голос и периодически испытывая приступы острой ненависти к себе. Человек, который каждый день говорит одно и то же в разных аудиториях по шесть или даже восемь часов и обладающий способностью видеть себя со стороны, поневоле выглядит в своих глазах идиотом, а идиотов Сергей Иванович не любил. В то же время в коммерческих вузах ему платили по четыре-пять долларов за час аудиторной нагрузки, что было, в общем, едва ли не в два раза выше, чем в университете. Его приглашали в эти заведения работать и на постоянной основе, однако Любимова устраивало его положение преподавателя в остававшемся самым престижным в L классическом университете. Вряд ли ему позволили бы заниматься в коммерческих вузах со студентами тем, чем они занимались летом. К тому же и сам, как выражались в учебном отделе, контингент студентов университета был куда более симпатичен Любимову.

Сергей Иванович познавал азы дидактики и педагогики ещё в советское время, начиная работать перед большими аудиториями, – специальности тогда были массовыми, и лекционные потоки – многочисленными. Поэтому у него вошло в привычку стоять перед аудиторией – и он не мог представить, как проводить занятия сидя, хотя его младшие коллеги легко это делали. В результате у Любимова после занятий частенько болели ноги – он вышагивал перед доской за день по несколько километров, мысленно утешая себя, что таким образом он подтягивает осанку и спасается от гиподинамии. К сожалению, мышцам живота это никак не помогало, от чего Сергей Иванович постоянно расстраивался, пытаясь даже втягивать брюшко, начиная дышать по какой-то йоговской системе, но через несколько минут про это забывал, увлекаясь произносимым текстом, и опять выпячивал живот, прогибая усталую спину и сутулясь. «Надо бы поменьше есть», – думал он, однако после трёх-четырёх пар есть ему хотелось очень сильно, и он не мог удержаться, увеличивая последующее мелкое постоянное недовольство собой. Кризис среднего возраста складывается из множества таких мелочей, за которыми, впрочем, стоят и сложности в семье, и потеря смысла надоедливой, непрекращающейся работы, и невозможность что-то изменить при постоянном желании всё-таки поменять хоть что-нибудь, и полное одиночество, поскольку обсудить то, что волновало Сергея Ивановича более всего, он не мог даже сам с собой; а уж тем более признаваться в этом кому-то ещё не было никакой охоты. В таких случаях принято уповать на Бога и советоваться с батюшкой, но скептическое отношение Любимова к любым идеологическим институтам, куда он причислял и церковь, исключало и этот вариант.

Иногда Сергей Иванович вспоминал лето – картина «социального действия» заставляла его улыбаться и в целом сопутствовала улучшению настроения. Он заметил, что их небольшой кружок как-то очень быстро распался, но не придал этому особого значения, полагая это вполне естественным: был проект, проект закончился удачей, но, к сожалению, продолжения не последовало – так чего ж теперь? остались воспоминания. Как-то пару раз они проходили часть маршрута по L вместе с Тамарой – у Любимова в эти дни больше не было занятий в других вузах, и он не пользовался личным транспортом. Сергей Иванович заметил, что Тамара ничего не рассказывала об участниках общих летних ночных посиделок в кафе. «Поссорились, что ли?» – спросил он её.

«Поссорились», – ответила Тамара, добавив после некоторой паузы, что большинство сокурсников уже занялись своей карьерой, и нормального разговора с ними не получается. Любимов философически сказал банальность, что, пока студент учится, у него есть любимые, друзья, подруги, а когда он заканчивает университет, у него остаётся жена и конкуренты. Так что всё вроде естественно. «А что будет дальше? – спросила вдруг Тамара. – После того, как вы оказываетесь впереди конкурентов? Или после того, как понимаете, что вам их не догнать?»

Что ж, здесь есть много вариантов, неторопливо рассуждал Сергей Иванович, слегка подволакивая правую ногу после оттоптанных им в аудитории шести лекционных часов. Есть воспитание детей, например, подготовка их к той самой конкуренции, в которой они должны осуществить то, что не удалось тебе. Теперь ты уже в качестве зрителя на ипподроме, будешь делать ставку на свою лошадь, пытаясь обеспечить своему ребёнку необходимый гандикап. Он должен пойти дальше, чем его родители.

Кроме того, есть преферансы по пятницам и рыбалка по уикендам, книги и фильмы, музыка и живопись, общение с друзьями, которые любят то же, что любишь и ты, а потому вы вместе убеждены, что живёте правильно. Да много ещё чего бывает… еда вкусная и хмельное вино.

«Вам этого хватает?» – спросила с детской наглой непосредственностью Тамара. «А у меня ни черта этого нет», – улыбнулся в ответ Любимов. «А тогда как?» – «А никак. Есть работа, есть долги – перед собой, перед семьёй. Есть сегодняшний день, который надо прожить, и радоваться, что он у тебя есть. Правда, радоваться иногда не получается. Но наступает следующий день, глядишь, что-то сдвигается. Потом мне более интересна та самая работа, чем преферанс или живопись, так что я занимаюсь тем, чем мне нравится. В конце концов, это немало». – «Значит, надежды нет?» – «Надежда – хороший завтрак, но плохой ужин. У вас она должна быть, а мне уже, пожалуй, и без надобности». – «Как, вы ни на что не надеетесь?» – «Нет, не надеюсь. Зато я твёрдо знаю, что уже через два месяца – Новый год, а там сессия и каникулы. И можно будет отдохнуть. Хотя здесь тоже постоянная конкуренция. С самим собой, а на остальное как-то уже и не остаётся времени. Да и желания – кому-то что-то доказывать». – «А в вас влюблялись студентки, Сергей Иванович? – «Не знаю. Я вот влюблялся в своих студенток неоднократно». – «Как это вы?» – «Очень просто. Смотришь и думаешь – до чего ж красивая. Потом она что-нибудь говорит, и всё проходит»…

Они разошлись на очередном углу пересекающихся улиц. Тамаре отчего-то было легко, она шла и улыбалась, и думала, что, наверное, она ещё не съела свой завтрак, и жалела Любимова. А Сергею Ивановичу осталось дойти несколько шагов до своего дома, он повторял себе, что он – человек долгого долга, и почему-то от этого ему становилось смешно. Может быть, потому, что дома его ждал шестилетний сын, который успешно конкурировал со сверстниками, а может, потому, что его веселил вид шоколадного живота жены, которая после Турции поддерживала загар в солярии, – но этот супружеский долг сейчас почему-то его не тяготил.