Играй, люби, живи

 

 

 

Тоха подъехал к Ромкиному дому за час до репетиции. Долго думал, как «посмешнее» припарковаться. Сегодня он мог не опасаться гнева Ромкиной подружки за корявую парковку – Роман загодя обрадовал тем, что «Лерочка в больнице». Вот и хорошо.

В итоге он подогнал свою Ниву-шевролета впритирку к входной калитке и воротам. Так, что попасть во двор стало возможным только через забор. Тоха ещё пару минут посидел в машине; дослушал песню, мысленно подыгрывая музыкантам в магнитоле. И выбрался из машины прямо в раскрытую калитку через пассажирскую дверь.

Ромкин двор нуждался в основательной уборке. Раньше все друзья периодически закатывались к Роману с алкоголем и закусками; устраивали совместную генеральную уборку, за которой следовали пикник, шашлыки, танцы и песни у костра на открытом воздухе. И ночевали здесь же, у друга, всей толпой. А потом с раннего утра – репетиция и лечение пивом в гараже, ещё одном совместном проекте всей команды приятелей. Тёплый, просторный – на его обустройство у Ромки с его рок-группой ушло немало сил, средств и времени. Не гараж уже (машину хозяин продал давным-давно) – а студия, в которую можно попасть как с улицы, так и из дома. Место бессчётных посиделок, творчества и встреч единомышленников.

Из гаража сейчас слышался сложный гитарный перебор. Ромка разыгрывался капризом номер пять Паганини. Разрабатывал пальцы. Он называл это «покапризничать». Хотя команда играла рок с элементами джаза, разогревались перед репетициями и концертами почему-то классикой. Ромка вот – «капризничал». Тоха – «фантазировал» экспромтом Шопена. Басист Димон обычно «гонялся за шмелём». Даже ритм-гитарист Лёшка, яркий индивидуалист и истовый противник любой стадности, глядя на всех, разучил Бетховеновскую багатель и проигрывал её перед репетицией не только в ля-минор, а в совершенно произвольных тональностях. Один только Трюх долбил на установке сложные хард-металловые ритмы, так, что от палочек только стружка летела. Или просто лупил на скорость. А уже потом, разойдясь, разработавшись, выдавали что-нибудь совместное – по настроению. Жребием выбирали ведущего и, по очереди подключаясь к его партии, выдавали нечто вполне слаженное и гармоничное. Пару-тройку раз из таких «гимнастик» получились неплохие самостоятельные композиции.

 

Сегодня у Ромки не ладилось. Он нервно и исступлённо терзал своего «Фендера». «Фендер» выл, скулил, хрипел и рычал. Пока, наконец, Рома не добрался до высоких нот. Раздался противный звук лопнувшей струны и сдавленные проклятия гитариста. Посмеиваясь, Тоха зашёл внутрь.

– Чего буйствуешь? – поинтересовался Антон у друга. – Не выспался, что ли?

Ромка одновременно вместо ответа и приветствия что-то невразумительно-матно прогудел себе под нос. Он сегодня походил на неандертальца: огромный, мощный, всклокоченный, давно не бритый. И весьма раздражённый, к тому же. Волосатыми здоровенными лапами он до локтя зарылся в коробку со всякими мелкими полезностями – комплектами струн и медиаторов, колками от гитар, звукоснимателями, микрофонами и тому подобной мелочёвкой.

Ромка приходился Тохе другом ещё со школьных времён. Учились мальчишки в параллельных классах, но жили рядом и часто проводили вместе свободное время. В школе Ромка не пользовался популярностью или уважением – это был затюканный презираемый сверстниками подросток с прыщами, вечным запахом потных подмышек и лишним весом. Соответственно и прозвища у мальчишки были – Жирный, Задрот, Толстопуз, Пухлая Вонючка и так далее. И злобные нападки сверстников, и высокомерные презрительные насмешки кокетливых девчушек. Только Тоха по-человечески относился к Роману, заступался перед пацанами, поддерживал, как мог. Друзья вместе учились в музыкалке и сблизились на этой почве. А потом оказалось, что у них ещё множество совместных интересов – начиная от научно-фантастических книг и заканчивая ролевыми играми.

К окончанию школы Ромка вытянулся и похудел. В армии жир сменился мышцами. На гражданку парень пришёл крепким и ловким. Трудно стало представить себе, что когда-то давно он был неуклюжим толстым увальнем, забитым под завязку комплексами и страхами. Позже у него, конечно, нарос жирок сытой и размеренной жизни. Но мощь и сила проглядывала так явственно, что окружающие невольно относились к нему с почтительным уважением. Теперь только Тоха мог бы, не опасаясь за своё здоровье, назвать бугая-Ромку школьной кличкой. Остальные вряд ли бы осмелились. Особенно вот в такие моменты, когда на парня нападала хандра и раздражительность. Сегодня это чувствовалось во всём – в нервных движениях, неразборчивых ругательствах вполголоса; написано было на нахмуренном и мрачном лице. По помещению плавал сигаретный дым, чувствовался запах алкоголя. На большой киловаттной колонке с выдернутыми потрохами, используемой в студии вместо стола, стояли початая бутылка коньяка, тарелка с нарезанным лимоном, пепельница с забытым угасающим окурком.

 

Антон сел за старое, обшарпанное и малоиспользуемое фортепиано, спиной к клавишам и лицом к импровизированному столу. Взял в руки бутылку с коньяком, покачал в руке, понюхал и поставил на место. Роман, отслеживая его передвижения, наконец-то выдавил внятную фразу:

– Налей мне штуки четыре «булька», будь бобр… И себе, если хочешь. Вон, на полке стаканяка из-под минеральной… – И продолжил наворачивать струну.

– Нет, я за рулём. Не буду, – отказался Тоха. Наклонил бутылку над Ромкиным стаканом и дождался, пока в емкости четырежды булькнет. Перевёл сомневающийся взгляд с наполненного стакана на Рому.

– Ты уверен в своих силах? Нам ещё работать сегодня…

– Не бойся, все пройдёт штатно, – успокоил Роман. – Петь будем шансон. Все равно с разномастными струнами и моим сегодняшним голосом ничего лучшего и не получится…

Тем временем «Фендер» обзавёлся новой струной. Рома подсел к «столу», выпил полпорции, покосился на лимон, но к фрукту не притронулся. Вместо этого закурил. Продолжил настраивать гитару:

– Ну-ка давай помимикай мне…

Тоха развернулся лицом к фортепьяно и несколько раз сыграл товарищу нотку ми.

– А всё же, Ромыч, чего ты такой жёваный сегодня? Жрёшь средь бела дня… Неприятности какие, может? С Валеркой что не так?

Рома отрицательно помотал головой:

– Не, с ней всё нормально. Она на сохранении сейчас. Я спрашивал – говорят, это у них в порядке вещей… Ага, хорошо, есть… Давай теперь си…

 

Тоха сделал си. Дождался, пока друг подстроит вторую струну и сыграл соль для третьей. И, видя, что приятель ушёл в себя, потормошил его:

– В чём дело тогда? Ты сам на себя не похож…

– Ага, кажется, строит… Давай теперь аккордом – ре-минор… ля-минор… ми… – Рома сыграл ми-минорный флажолет, отставил гитару и потянулся к стакану. Нехотя возобновил разговор:

– Во мне всё дело. Ни в чём-то там, а во мне, в моём образе жизни.

Антон уставился на друга так, словно видел его впервые.

– А что не так в твоём образе жизни? Эй, братишка, ты что, приболел?!!

– Да всё неправильно, пойми. Мы с Леркой сидели тут, недавно, размышляли. У меня скоро ребёнок родится, а я занимаюсь какой-то дуростью. У других достаток, работа престижная, семья – у меня же хрен-разбери что. Работа охранником, чтобы времени побольше оставалось на творчество. Подработка музыкантом в кабаке – чтобы технику не терять. Пьянки, разъезды, клубы, тусовки…

Рома нервно скомкал в пепельнице докуренную сигарету, тут же взялся за новую. Долил коньяка в стакан. Продолжил, кашляя от дыма.

– Всё ради творчества… Что за чушь! Выступления, на которые ходит школота и праздные зеваки. Гастроли по сельским клубам. Фестивали, потом снова – пьянки, вписки, соски, трава, экстази, рок энд ролл… Музыка, песни – которые никому, кроме нас, не интересны и не нужны. Ну записали мы пару полупрофессиональных дисков, и где они? У приятелей, на нашем сайте и у совершенно левых людей, которые ни разу их и не слушали… На большую сцену мы никогда не вылезем, а вот эти жалкие потуги быть настоящей, узнаваемой группой просто смешны. В двадцать лет это ещё круто: говорить – «Я – музыкант, я пишу песни, играю в группе». А сейчас, когда я такое говорю – мне уже стыдно. Вместо того, чтобы о серьёзной жизни думать, о семье, о ребёнке – хвастаться тем, что стишки кропаешь, да на гитарке блямкаешь… Фу.