Азбука Сотворения. Глава 2.

П проснулся, Н – чуть раньше очнулся и уже с минуту рассматривал потолок, выискивая в его аморфной белизне предвкушение будущей бури. Доктор поднялся на локоть:

– Вы уже не спите? Эх, хорошо-то как!.. Хочется разгона, действия, и активного пищеварения…

– Что вы под этим подразумеваете? – не без ехидства спросил Н.

– Встать, заправиться, опорожниться, собраться и приготовиться к продолжению банкета. Вот так чётко, по-военному!

– Есть, товарищ командир! – Н махнул перед лицом ладонью, отгоняя не то меланхолию, не то надоедливую мушку, сел и, хрустнув позвоночником, потянулся. – Только одному приказу художник подчиняется беспрекословно – разлить! – и всё. Пока вы тут нежились, мне едва пакостно не стало… Теперь хорошо бы подсластить горькую пилюлю. Наш-то телевизор всего одну программу показывает: «как не надо жить».

– Да выключите вы его к чёрту! – П задёрнул шторку на окне. – Нужно идти в кабак крепким огурцом, чтобы не вернуться мятым помидором… – Он, по аналогии, ловким карасём исчез.

Вскоре и Н, приведя себя в порядок, навытяжку стоял перед доктором:

– Слушаю и жду приказаний, герр генерал!

– Хоть я не генерал и даже не капитан, а слышать это мне почему-то приятно. Ну, а теперь давайте построимся и с песнями отправимся в будущее, то есть в недавнее прошлое… Запевай!

Попутчики, торжественно мурлыкая каждый своё, перекрыли внутренности коридора, препоручили купе вялым проводницам и… «на крыльях неожиданности» влетели в прохладу общепита. Зал казался загадочным, прокуренным и светлым. Несколько довольных жизнью морд священнодействовали над закусками.

– Ну что ж, мест сегодня довольно, и можно даже выбирать где сесть, чтобы бессовестно пить. Ура! – П был близок к истерике от счастья.

– Может, как раз пить-то и поостережёмся?.. – с жадным безразличием промямлил Н.

– Роняете марку художника – ведь сами про команду «разлить» говорили, а теперь вроде норовите в кусты.

– Это не я, а внутренний голос насчёт работоспособности печени беспокоится – стаканы-то вон как зловеще блестят…

– Всё ясно: вы хотите, чтобы вас поуговаривали или насилием от мук совести освободили… – П шутейно подсел к столу. – Пжалста сдитесь! Ну и, если вам так угодно, – извольте! – это я вас уломал. Мы же не будем пить вот так… – он по – рыбачьи развёл руки, – а выпьем самый пустяк… – пухленький розовый мизинец изобразил степень распада.

– Что, опять водку? – сдержанно вздохнул Н, присаживаясь на самый краешек скамьи.

– А что же её лучше?! – Доктор вскинул бровь. – Что!.. Не даёт ответа.

– Действительно, после пива ничего.

– Какое пиво – когда это было?! Уже давно всё оприходовано, переработано, слито… Только хорошее настроение и осталось. А вот и наша, воистину, нез-з-забудка…

Появилась З в очаровательной сонной улыбке:

– Добрый день, мальчики! Или, быть может, у вас утро?

– О зэдыраствуйте, сокровище наших мечтаний! Нет, как раз у нас день, а у вас, простите, вид усталый. Что, день не задался? Тяжело, наверное, каждый день, как при качке на море, работать? – стал по-простому любезничать доктор.

– Качка такая, что не укачивает. Пришлось даже снотворного выпить – оттого я и квёлая такая. Пожалуйста, не обращайте внимания…

– Как это «не обращать внимания», – продолжал наседать П, – если обращать внимание – это наша святая и прямая обязанность! Женщину, когда не замечают, – вот мука… А когда она «как бы» не в форме, так себе накрашена, приопущена, хворает, но ловит спиной восхищённые, жадные взгляды хищников – вот тут кураж, вот вдохновение! И тогда эта богиня с надменной ленцой думает: да я и ещё и не такое могу! Угадал?

– Ну ладно, ладно – угадали… – гордо тряхнула бижутерией З и сразу перешла к делу. – Что будете заказывать? Есть то да сё, пятое-десятое, но я бы вам соляночку порекомендовала – повар сегодня в ударе.

– В ударе – не в угаре – замётано! – П взглядом спросил мнение Н – тот важно кивнул.

Вдруг доктор заёрзал:

– Только нам порции, пожалуйста, не сиротские, а такие основательные, со дна, ага… И салатику слезливого, лёгонького, без мяса, да… и маслины на кости, и зелени цветущей, яркой, доброй, а минералочки наоборот злой, колючей. Ну и водочки… холодной, в росе грамм триста с гаком, и лимончика тонкого, пронзительного, и хлебушка пупырчатого, отрубного… И, если богиню не затруднит, попросим всё это нам скорее доставить, а то я сейчас салфетки грызть начну! – пригрозил он.

– Да вы сегодня поэт! – З дала лёгкий щелчок своему блокноту. – Что с мужиками голод делает… Не беспокойтесь – скоро подам, а гак какой?

– Знаете фто!.. Вы сами на нас с товарищем посмотрите и решите – какой нам нужен «гак».

– Выходит, всего четыреста – плюс… – она стала поворачиваться, и в её мягком развороте Н вновь угадал прилив одухотворённости.

– Я не перестаю удивляться вашему умению и желанию насыщать атмосферу кислородом… Нет, вроде бы всё ясно: положительный посыл определяет ответную реакцию, но откуда ваш оптимизм, откуда силы не замечать дряни, или для вас – её не существует вовсе?

– Мы ещё не выпили, а вас уже тянет на проблемы мироздания… Дорогой Н, свой оптимизм я вывел, как селекционер, из безысходности. В молодости я достаточно шипел и сквернословил, поверьте, в адрес жизни вообще и человека, в частности. Но потом, где-то на перевале лет, мне вдруг стало неинтересно иметь к явлениям, людям, событиям готовое отношение, а именно это – основа бытовой злости. Текли дни, месяцы, годы… Казалось, что всё ещё впереди, а ощущение тиражной, предуготовленной пустоты не оставляло… Я пытался помочь людям, но никак не мог помочь себе. И вот как-то ночью, под великолепную сверкающую грозу, я увидел в себе массу белых пятен возможности счастья, которые были покрыты чем-то наносным, навязанным – не моим, в общем. Я стал думать, что же в этом случае «я», мой характер, его связь с интеллектом? И как отыскать новые, продуктивные взаимоотношения с миром? Думал я тогда долго, наверное, минут десять… и тут, с очередной вспышкой молнии, у меня как будто пелена с глаз спала. Я послал к чертям всё: криминал, власть, бедствия, идеи, события, войны, политику, бизнес, новости, бога, атеизм, проповеди, моду – одним словом, всё общее. Я решил стать исследователем, пионером, словно ничего не знающим об абсурде жизни, её грязи, нестыковках, и поэтому, стоящим перед невидимым нейтральным холстом наива, учеником. И знаете, после той ночи, её выводов, решений у меня стало неотвратимо подниматься настроение. Я задавал глупые вопросы, читал, слушал музыку, ходил на лыжах, путешествовал помаленьку, бражничал с друзьями, слонялся бесцельно по рынкам, получая единственное удовольствие от своей вящей непохожести на других. Я наслаждался природой, общением, пустотой, флиртом – то есть за пределами работы, куска хлеба – стал вести абсолютно эгоистический, безыдейный образ жизни… Если хотите, можете назвать его обывательским. Так вот, где-то лет через пять я мысленно вернулся в ту свою страшную, животворную ночь, вернулся к тревоге, неопределённости, безысходности и тут случайно бросил взгляд на зеркало – ба-а-а, там ведь совсем другой человек! Морщины разгладились, мысли очистились, многие болячки прошли, обмен веществ – понимаете ли! – нор-ма-ли-зо-вал-ся… Значит, преднамеренное снятие вопроса о цели жизни, привело к появлению в ней смысла – я стал удобоваримым, подвижным, лёгким на подъём. Теперь, я с нетерпением ждал вечера, чтобы потом с ещё большим нетерпением ждать утра. У меня появилась масса планов и обозначилась явная нехватка на «всё» времени. Заметьте, что большинство людей начинают резво, а потом перерождаются под гнётом проблем, теряют вкус к жизни. Я же, наоборот, вместо того чтобы катиться вниз, прибавил на движении в гору, как это делают сильные спортсмены.

Н потрепал бороду:

– Я, собственно, ничего не понял. Что за лекарство вы пропагандируете – всё тот же конформизм?

– Забудьте вы это слово! – Доктор оттолкнул от себя воздух. – И тысячи других оценочных слов, вносящих скучную ясность, – забудьте! Надо жить неясно, туманно, в предвкушении – самому придумывать слова, людей, определения, а главное – послать подальше всё, чем пытается загрузить нас общество, и жить щедро, несуетно, импульсивно, с ощущением ценности и достоинства бытия. Тот, кто живёт широко – из себя, так или иначе, вынужден отдавать больше, чем брать, а фактически – делиться хорошим, а это весьма благотворно, согласитесь. Получается, что его эгоизм направлен на всех – ошибочно это называют добротой. Для чего музыкант перед аудиторией обнимает за талию виолончель и, рыдая, извлекает из своей любви гармонию звука? Для исцеления собственной души – ведь это естественно, а зал думает, что для его удовольствия и его эфемерной души… И тут нет обмана, а есть логика обмена избыточным, не помещающимся в одного человека…

Возрастающую глубину размышлений «на голодный желудок» прервала играющая телом З:

– Салфетки ещё целы? – Она прицельно заполнила стол яствами.

П не то воскликнул, не то возопил:

– И это весь гак!

– Успокойтесь, вы всё равно кофе пить будете – так что же, под водку! А я вам потом коньячку принесу – это называется «гак с прицепом». Разве не знаете? Всегда так.

Доктор направил на З указующий перст и назидательно обратился к хмыкающему Н:

– Учитесь у женщин, творец, правилам бытовой граммматики – о!.. Теперь наша с вами жизнь на ближайшие полтора часа спланирована чётко и ясно, как железнодорожное расписание… – Он, исхитрившись, чмокнул-таки чуть пахнущую луком ручку З, и та упорхнула в свои кухонные покои, мерцая необъяснимым покоем.

– Приступим! – В руках П сверкнули нож и вилка, но он тут же бросил их на стол, широко принял потный ледовый графинчик и воинственно разлил. – Давайте-ка, выпьем в благодарность за наши дебаты, разномыслие и вообще за знакомство! Пути ведь осталось несколько часов – вон уже и предгорья пошли… Одним словом за всё хорошее, за вас!

– Взаимно! – Н «двомя» пальцами, словно химик принял священный сосуд, посмотрел «чрез» него на хохочущее светило в окне, прочувствовано выпил, на счёт «три!» благостно выдохнул и бросился на особенно сейчас приятную закуску.

Салат отстоял ещё одну рюмку, солянка продержалась пару, а остаток водочки ушёл под маслины и сигарету – так что вскоре над полем брани витали только молекулы запахов. Чуть позже З освободила стол под десерт, Н ещё раз закурил, доктор же, откинувшись назад мокрым от счастья телом, цедил минеральную воду, будто бесценный нектар жизни.

– Ах, если бы я, в самом деле, был поэтом, то непременно сбацал бы сейчас нечто жизнеутверждающее, гастрономическое, зовущее…

– Очень хорошо, что вы не поэт, – глубокомысленно отозвался Н.

– Да, очень хорошо!

– Значит, вы говорите, обмен избыточным, наслаждение, почти обман… Но ведь главный упрёк искусству как раз в его «бесполезности». Более того, художник ставит себе это задачей и «чистое» от «нечистого» отделяет степенью его практической непригодности, то есть никчёмности… – Н пошевелил дровишки в камине досуга.

– Вы просто заелись, голубчики! И, кстати, «бесполезность» – я вам по приятельски замечу – это фикция, попытка обзавестись терновым венком мученика. Весь предметный, эстетический, да и этический мир создан усилиями творца, а ему всё мало славы!.. Народу нравится прекрасное, как «внешнее», он рядом с ним оттаивает, набирается положительных эмоций, становится хоть немного гуманнее, забывает про вериги насущного – опять художник нахально куксится: массовое – нет?.. Что же ему надо?! Полного очеловечивания? Рано ещё – разве не ясно! Да, с точки зрения бунтаря – одиночки, плоды его деятельности мизерны по сравнению с первоначальной установкой, но лично мне совершенно безразлично, что он там себе думал… Я вижу результат, я им наслаждаюсь, я за это плачу, если хотите, а терзания художника – это лишь часть его натуры, условие творчества, данность. Мне незачем знать механику и мотивы вдохновения, а скорее даже – знать их вредно.

– Но духовное потребительство, по мне, даже вреднее, циничнее материального… – Н не удержался, чтобы не бросить в огонь соломы.

– Буза полнейшая, чушь богемная! Вы учтите, мой дорогой творец, что я – духовный потребитель, энергию возвышенного перерабатываю в терпимость к больным, в сострадание их вселенским и одновременно мизерным болям. Да! И в улыбки тех же художников, которые, выходя из моего кабинета со здоровыми зубами, вгрызаются ими в партитуры, мольберты и по кругу в меня тоже… Я образно, конечно, но разве не во имя круговорота положительных эмоций, благожелательности, терпимости общается с себе подобными человек?! Другое дело «что» из этого выходит, и «с чем» он зеркально сталкивается, но художник не вправе ставить в вину обществу не – или – зависимость от себя. Разве не так? Если бы люди не маялись зубами, то я нашёл, поверьте, чем бы заняться, и не стал жалеть о потерянных пациентах…

После этой обескураживающей фразы Н, да и сам доктор, неожиданно на некоторое время задумались, молча наблюдая волнение природы за окном. Там всё явственнее шевелились покрытые зелёным велюром крутые холмы, переходящие у волнистого горизонта в холодные оттенками и даже какие-то невероятно прозрачные горы. Наверное, они такие оттого, что на девяносто девять процентов состоят из времени и только на один процент из пространства. В мире есть величины, которые невозможно половинить, судить некатегорично: метр без сантиметра – уже не метр, девяносто девять градусов – ещё не кипяток… Допустил бессмертие души – сделал шаг к смерти, задумался об успехе – протянул со стремянки вниз руку читателю, а это опасно. Компромиссы уместны в общении, но противопоказаны боевому духу. В окружающей нас тиражной массе девяносто девять процентов макулатуры, и только один процент стоящих книг. Но и среди них – один процент тех, что переживут своих создателей, так как они лишь часть литературного, общественного процесса, вспышки амбиций, обид, унижений… В творчестве заниматься тем, что не нравится – значит становиться подёнщиком, дельцом, разнорабочим. Муки творчества – синоним необходимости действия, принуждения извне, нищеты духа, чувства долга, обречённости держать марку «профи». Водить пером по бумаге, скажем от скуки, для забавы, или за эскудо – допустимо, но неэтично, потому что творчество – удел инвалидов, это их лекарство. Талантливы девяносто девять процентов людей, а феномен являет единица, хотя и в феномене лишь один процент таланта – остальное же непримиримость – непримиримость в борьбе за единицу…

– Скоро конец нашим беседам… – вздохнул Н, – когда ещё судьба сведёт с таким интересным собеседником? И даже не собеседником – нет соответствующего слова. Мне кажется, что я один всю дорогу говорил, говорил… или молчал и слушал, слушал…

– Вот именно! К чему расставаться? – Снова взялся за своё доктор. – Ещё раз предлагаю: поедемте со мной – девяносто девять процентов, что не пожалеете.

– Эх, если бы все сто! Мы живём невозможным – тем самым одним процентом, за которым ужас провала или медь триумфа. Не искушайте меня, прошу. Иначе я сломаюсь и стану опять казнить себя за малодушие. Если у меня что-то не сложится, как планировалось, то я вам непременно позвоню и приеду – это уже стопроцентно!

– Хорошо, хорошо – убедили – буду, молча’, молчать… А вот и кофеёк с прицепом на подходе.

З с усмешкой поставила на стол графинчик коньяка и кофе:

– Ну что, нормальный гак с прицепом? – Она, вся в своей проницательности, сменила пепельницу и рюмки.

– Послушайте, вы это… – случайно, мысли на расстоянии не читаете? Возможно, вам с эдакими талантами надо как-то иначе себя проявлять – в гадалки, жрицы податься? – П хватал носом аромат её духов.

– Ничего я не читаю – и так всё ясно! Здесь сто пятьдесят грамм. Думаю, в самый раз будет, а если не хватит – так в кладовке ещё семь бутылок или более имеется…

– Ну что тут скажешь?! Остаётся поднять руки к небесам и возблагодарить гимном того, кто посылает нам столь драгоценные подарки…

– Да ну, что вы! – Сложила губы бантиком З и растаяла, трафаретно выражаясь, словно мечта.

Далее – коньяк напористо обжигал, кофе мягко ласкало, лимон сдержанно возвращал вкус к жизни, а химеры, стало быть, порхали…

Доктор умилённо сморгнул:

– Духи у неё повседневные, цветочные, но очень милые, тонкие.

– Не обратил внимания.

– Зря – по маникюру и колготкам видно, что она очень чистоплотная женщина – вся сияет.

– А в какой взаимосвязи находятся колготки и гигиена?

– У женщин в тусклых колготках и жизнь тусклая и всё остальное… ну, вы понимаете… Так что связь прямая. А кстати, борец за право мужчин «знать правду», простите за пошлый вопрос: окажись вы наедине с таким бутоном в доверительной близости, ну где-нибудь на вечеринке, пошли бы вы на более близкий контакт или вспомнили бы о принципах, интеллекте, пропасти между вами?

– Не знаю… но, скорее всего, постарался бы избежать, как вы говорите, контакта, и не из высокомерия, конечно. В постели, как и в бане, все равны перед своей животной правдой, но опыт мне подсказывает, что нельзя сходиться с человеком, которому не доверяешь, а доверие – это, прежде всего, общение с равным идейно, что ли… Мне редко хочется женщину «на взгляд», потому что больше ценю тембр голоса, линию спины – то есть смелость, глубину взгляда и едва заметный запах молока от чистых губ… А так?! С простыми бабами всё действительно по животному просто: раз, два – спи, давай! Оттого это неинтересно – времени жалко, себя, её, а утром на душе и во рту, да и везде гадко, как от шнапса. По пьяни-то это безобразие обычно и случается – случаются случайные случаи для случки… И всегда потом стыдно, что залез в чужую постель, пахнущую дешёвой гостиницей. А к чему вы спросили?

– От нечего делать – озорничаю. Я вдруг представил себе, что показываю «ваш» журнал З, знакомлю её с автором, а сам ехидно наблюдаю за развитием событий…

– Так вот вы какой! – Н довольно отхлебнул со дна чашки кофейной гущи. – Вы знаете, я уже не раз бывал в подобных ситуациях, и ничего как видите – цел и невредим. Ведь женщины на провокацию реагируют так: я-де цаца, голубушка, та единственная и неповторимая, во имя которой стоит разбить сердце… И вообще, женщины в целом – да! – нормальны, а в вашем-де поганом издании собраны исключительные монстры, порочащие высокое звание. Но я согласен – журнал всегда настораживал публику и настраивал против меня: чего можно ждать от типа, способного на такое… и частокол восклицательных знаков. Пустяки… Ушёл я из журнала, ушёл добровольно, осознанно, в здравом уме и трезвой памяти – аминь! Вы лучше расскажите-ка о своих прозрениях – я с утра заинтригован и с нетерпением жду откровений – я до них охоч, то есть жаден.

– Ах да… но ничем сверхъестественного я вас не удивлю – остыл с ночи. Так, неглубокомысленные выводы, предчувствия, тени… Это «как бы» тезисы моего доклада, с которым я давеча выступал перед мужским высшим светом во сне. Наверное, козырная шестёрка вам в руки. – П пригубил коньяк, удержал несколько капелюшек яда на кончике языка и потянулся за сигаретой. – С вашего разрешения…

– Сколько угодно! – Н тоже соблазнился посмолить.

– Итак… – Доктор густо затянулся. – Бесполезно море, к которому мы стремимся, но нам бесполезно именно сию минуту, а тому, кто потчует свой застарелый радикулит на горячей гальке, оно очень даже полезно. Потом он уедет в свои продувные холода, а нас гостеприимно встретит юг, и соответственно полезность сменит полярность. Так что здесь мы видим только безотносительную позицию предмета или объекта, то есть моря, по отношению к субъекту, то есть к нам с вами. В искусстве, праздных разговорах, общении есть скрытый смысл тренировки лобных долей. Картина может заполнить эстетические пустоты сознания, а беседа – скажем – логические, информационные, временные. Сверхчувственно человек заранее не знает, где находятся его слабые места и какова их природа – это выясняется только в процессе жизнеобмена, деятельности, общения, но опять же выясняется скорее не осознанно, а интуитивно. «Бесполезность» здесь – витаминный раствор абстрактного, проникающий между разномастными булыжниками опытного, проверенного, рационального и отвечающий за качественный анализ, то есть за разум или сознательную целостность человека. Вы меня понимаете?

– С трудом, – выдавил Н, – витамины, булыжники, целостность…

– Да я и сам не до конца разобрался – сыро пока… Но всё элементарно: человек не может знать о себе и жизни всё, и поэтому постоянно экспериментирует с отвлечённым, чтобы потом, после тренировок уметь мгновенно, иначе – бессознательно, корректировать психику, управляющую в свою очередь действием. Простые – не простые люди – все тянутся к общению, даже пустому на первый взгляд. И это, если хотите, вполне прагматический посыл обеспечения работоспособности мозга. Но вот, скажем, горцы или северные народы не слишком многословны, потому что для них близость, непостижимость природы, её грандиозность и бытовая что ли шероховатость заменяют «бесполезное общение» – прямым общением с вечностью…

– Ну и какой из этого следует вывод? Надо «на всякий случай» постоянно болтать о чепухе?

– Почти да, но желательно о чепухе умной, нематериальной, бескорыстной. Вы не замечали, как быстро деградирует обыватель?

Н даже опешил от неожиданности и рассмеялся:

– Не замечал… А чего это он?

– Неправильно построил предложение… – Доктор потёр кончик носа. – Значит, недостаточно отполировал лобные доли, и есть над чем работать… Так вот, он интенсивно эксплуатирует оперативную – тактическую, или прагматическую часть сознания, памяти, фактически не используя мозг в полном стратегическом объёме. Иначе говоря, он не даёт прагматическому сознанию отпусков для абстрактного досуга, что дополнительно усложняет его хаотичную от безмыслия жизнь.

– Я утром на платформе как раз об этом думал: лёгок человек без интеллекта – вот его и носит, будто мусор, по юдоли.

– Правильно думали. Обыватель фактически насилует свой характер, когда использует его на всю катушку, и позже не находит в себе сил сопротивляться распаду – вынуждать мозг бороться с собой за организм в целом. Отсюда и плачевные последствия: замусоривание биологическое и психологическое, одновременно, или, как сейчас говорят, зашлаковывание. В старости массовый человек может предложить на обозрение только нехорошо попахивающую оболочку с червивыми внутренностями. Да она может ещё какое-то время жить, питаться, вещать, смердеть, но без головы – какой смысл?! Ведь нет удовольствия…

Н мечтательно смял окурок:

– У вас тут целая теория прагматизма «бесполезного» маячит. Не оттого ли творцы до глубокой старости молоды душой, что по большей части живут в отвлечённом?

– Это иная крайность, недоступная всем, а я утверждаю, что каждый в состоянии поддерживать сознательный тонус при встречном желании и ответственности за себя. Теория… да таких теорий тьма, только что в них проку, если контуженный не слышит голос скрипки? Не создавая внутри себя область идеального, человек невольно калечит потенцию, а сделавшись калекой – теперь в отместку – и общество. Давайте ещё коньячку выпьем «под лимончик» за бесполезность искусства, за радость самосовершенствования, за гармонию тактики и стратегии! – П грациозно опрокинул рюмку. – Ядрёно! Хорошо, что мы с вами другие, так сказать, не конченые – правда?.. Нет, я считаю, что хороших, нормальных людей гораздо больше, чем уродов, – это уже повод для оптимизма. И в тоже время, никакое единичное явление – ни гений, ни воля, ни философия, ни школа – ничто, само по себе, не выдавит мерзость из жизни. Это процесс длительный, мучительный, постэволюционный, вбирающий в себя всё, и подвижки, по-моему, налицо.

– Безусловно, хотя я не столь оптимистичен в оценке соотношения нормы и патологии. Для меня отсутствие творческого подхода к жизни –

болезненный симптом, то есть признак «мухомора обычного», а их вокруг подавляющее большинство, увы…

– Какого такого мухомора, поясните?

– Того самого, что «по жизни» психологически и физиологически зарастает мусором, как вы сказали, то есть народа вообще.

– Ну, это слишком категорично.

– Зато точно. Поймите, я не брюзжу и не хандрю беспробудно – нет! – скорее приступообразно, чередуя эйфорию с меланхолией. Она, кстати, спасает меня от передозировки идеального. Но согласитесь, что и с данным человеческим материалом можно жить умнее, красивее, продуктивнее, чище! Опять вспомните тоталитаризм, который это уже пробовал? Но там ведь человека мордовали снаружи и силой кнута, а нужно изнутри и убеждением положительного примера.

– Можно ли сейчас уже жить на порядок лучше? Тут я себе в пику отвечу, нет – по результату, нет… Потенция, желания и реалии соотносятся друг с другом, как состояния воздушного шарика: новенький, сдутый – это потенция, надутый так, что вот-вот лопнет, – это желания, а лопнувший лоскут на асфальте – реалии. В современном мире масса проблесков позитивного, но и расползание гадости неотвратимо. А вот каким быть будущему, зависит от толкового распоряжения праздным, бесполезным, лишним. Нынешние язвы общества – реакция человека на рационализацию труда и явная невозможность, неспособность так же рационально использовать досуг. Времени свободного всё больше, сил – хоть отбавляй, средства избыточные проклёвываются, а задач, стоящих судьбы, нет. Вот вам и распад, хронофагия, пребывание, вспышки агрессивности по периферии цивилизации, торжество энергоизбыточного идиотизма.

– Диагноз ясен, но какова метóда борьбы с недугом, или она как усилие вообще не нужна?

– Нет, почему же, нужна. Но мы уже сошлись во мнении это не задачи общества или государства, это задачи каждого индивида, соотносящего себя с брендом «человек». Хотя, есть и внеличностные ресурсы: например, тотальное повышение качества жизни – оно требует много времени… Активный досуг перспективен, но здесь средств у нас пока маловато, будь то спорт или туризм. Гораздо доступнее творческие проявления во всех формах, так как условия их возникновения и развития – дешевле. Творчество от простого до высокого – эффективнейший метод наполнения «понятия времени» смыслом задачи. Тут и компьютеры, надо заметить, вовремя подоспели – они расширили функции творческого инструмента, сделали его по-настоящему массовым. Но, если сам человек внутренне не оживится, не станет более подвижно работать, отдыхать, самоуглубляться, не поймёт разницу между словами «инструмент» и «судьба», то он непременно вымрет в тени своего холодного монитора.

– Но мы вряд ли это увидим – нам-то какая разница, как потомки разложатся?

– Неправда ваша, молодой человек! У нас есть своя выгода: с перспективой распада жить хуже – пир во время чумы получается. А помышляя, что всё вскоре ладно устроится, что человек докажет свою предназначенность, законность, и выпивать веселее, и в окно, щурясь, смотреть – там бардак агонизирует, и женщин хищным взглядом ощупывать – мне бы!.. И вообще, чувствуешь себя лучше, когда свет впереди, а не мракобесие. Иначе созидательную волю парализует уныние, чувство животного эгоизма: я-де как-нибудь поживу, ну, а на остальных наср… наплевать! После таких бесперспективных выводов что остаётся? Правильно, деградировать – это вокруг массово и происходит. Конечно, живёшь «для себя», но, ощущая себя участником эстафеты, человеком ответственным за дистанцию, поневоле заботишься о тех, кто «был до» и кто будет «после» тебя. Ведь мы – команда. Вот вы, например, перед вашими предшественниками, можно сказать, вскормившими вас гениями живописи, поэзии, мысли – не в долгу? И, соответственно, не хотите оставить одухотворенным потомкам светлую, как вон та речушка, память о себе?

– К вам не подкопаешься – вы ладненькие заборчики вокруг своего умиротворения поставили… – Н позвал глазами З. – Можно нам ещё по чашечке кофе?

– И всё?! – Губы её стали диагональю.

– И всё! – отрезал Н. – Доктор, вы как?

– Да, да – то есть, нет… – конечно, хватит.

На некоторое время попутчики расползлись мыслями, потом З принесла кофе, и снова захотелось потрепаться.

– Я хочу остатки коньяка себе в кофе вылить, так что предлагаю куцый тостик за нашу встречу – теперешнюю и обязательно будущую, – Н решительно простёр рюмку. – За вас!

– Согласен, за вас! – Доктор лихо махнул «слёзы». – Приятно-то как, с ума сойти, ей бога…