Азбука Сотворения. Глава 2.

Н вдохновенно пригубил свой коктейль и предложил:

– А давайте курнём «по последней»! В таких ритуалах есть нечто сакральное, вечное… Трубка мира, мальчишеские перекуры с кашлем – оставь покурить! Компашка вокруг кальяна… – Он протянул П сигарету.

– Эх ма, была не была! – Доктор закурил и стал жутко дымить, наслаждаясь процессом.

– Что касается «исэкусства»… – Н пустил длинную струю дыма в потолок, – похоже это на дворянское собрание из вашего сна? Так вот, для меня его прагматизм – это возможность жизни, если разобраться. Поэтому я и не оспариваю, что ярлык «никчёмности» – всего лишь праздная уловка неких капризников. Умирают тираны, сановники, полководцы, святоши, бунтари – от них остаётся лишь горстка букв в учебниках истории, но по-настоящему человек горд только творцами, титанами духа. Некогда поэтами, философами, скульпторами – позднее драматургами, живописцами, композиторами – сейчас писателями, кинематографистами, музыкантами, учёными. Потому что они наследуют настоящие дела: книги, картины, партитуры, здания, эмоции, потрясения, открытия – то есть то, что отделяет человека от животного, что поднимает его с четверенек, держит и открывает перспективу… Но искусство для меня не только витаминный субстрат, выявляющий потенцию сознания. Это ещё и огниво, с помощью которого каждый может зажечь душу пониманием краткости бытия, с последующим использованием его на всю катушку. Мы живём одноразово, невосполнимо, поэтому и обидно, что до сих пор – в дерьме, простите, которое называем родиной. Какой плебейский, патриотический самообман! Хочется измочалить себя до дна, до позвоночника, но не дают глупцы – сами стоя спят и другим не дают бодрствовать всем болотом. Жаль времени и жаль, что другие его не ценят… То, что выглядит «бесполезностью» применения времени у художника – лишь ширма, маскирующая желание съесть его много, съесть азартно, легко, с постоянным ощущением приятной щекотки и аппетита. А повышение стоимости и качества – не жизни, нет! а скорее в р е м е н и! – вот подлинный смысл усилий действительно человека…

П, хлебая кофеёк, что-то мычал в себя…

– Да вы меня не слушаете! – возмутился Н.

– Слушаю, очень даже слушаю, но параллельно думаю о своём… Вы воспринимаете несовершенства мира через призму своего таланта: мол, что-то можно сделать красивее и умнее, а глупость для вас – это нежелание общества идти за вами. Я же вижу глупость в необязательности внутренней красоты, чистоты помыслов у обывателя, и выстраиваю личное идеальное вокруг начинки, а не обёртки. Оттого я и моделирую ситуации достижимости положительных эмоций от общения с себе подобными. Возможно, здесь есть элемент игры, забавы – пусть! Но поверьте, мне это ужасно нравится, да… Я иногда наедине с собой пеняю себе за серость, вульгарщину, неуклюжесть, иногда выношу себе благодарность, хвалю, анализирую ошибки, ищу новые ходы, отвергаю проверенное. То есть мне кажется, что у идеального должны быть какие-то контакты с реальностью. Если смотреть в форточку, почёсывая ногтем щёку, и думать о хорошем «безотносительно», то можно парализовать волю до равнодушной всеядности, и тогда психика ответит банальной животной мизантропией. Нет, мой конформизм очень личен что ли, то есть он избирателен в обществе, но он ситуационно агрессивен, наступателен, ощущаем, положительно окрашен. Абсолютно верно – я тружусь над своей умиротворённостью, и, не думая ни о ком, кроме себя, обязательно уберу камень с дороги – так кому от этого хуже?! Развитое сознание действует, опираясь на аксиому: поступай эгоистично по ситуации, подразумевая альтруизм результата, то есть пользу для всех, или наоборот – как хотите. – Доктор решительно потушил окурок.

– Да, безукоризненная позиция – не придерёшься, жаль только, что у неё так мало сторонников…

Внезапно поезд провалился в тоннель, и зал ресторации окрасился вполне домашним светом рыжих, смаргивающих плафонов – другое измерение – пространственное, временное, молекулярное… Наверное, четвёртое или седьмое.

– Я в детстве очень боялся тоннелей – в них ныряешь, словно в холодный вешний омут и, обжигаясь, выскакиваешь едва живой. Здесь внутри всё чёрное, похожее на пепелище, и неожиданно контрастный уют вагона, немного успокаивающий, глухой… Люди почему-то начинают говорить вполголоса, как на поминках. Эпизоды многих снов выстроены страхом подземелья, ужасом прорыва в запретное, смертельное, чужое… – Н схватывал взглядом редкие огоньки дежурного света за окном, пытаясь поймать в них надежду на возвращение из неожиданной летаргии.

– А я напротив, ощущаю вдохновение загадки, подъём, кураж. Вон даже мурашки от удовольствия побежали… – П глухо прогудел фрагмент известного «полёта валькирий».

Через мгновенье резкий свет ударил в глаза!.. Казалось даже, что он валил клубами, проникая в рот, ноздри, уши. Едоки за столами оживились, начали шутить, потянулись к рюмкам. Поезд теперь скользил вдоль горной речушки и внезапно повис в воздухе – мост. Началась дьявольская пляска серебристых конструкций! удары молота о наковальню! но тотчас хаос исчез и… колёса вновь обрели тихую устойчивость тысячелетий. Огромные, километровые животные сошлись к реке на водопой, опустили к воде умные зелёные морды – пьют… Они пьют давно, неизбывно, и похоже, никогда не напьются. Горы, дымка, облака повсюду – роятся, сталкиваются, простреливают, гаснут, выпирают. Где-то за ними невидимое, мрачное, будто тоннель, мироздание – ау!.. Кто мы, почему, зачем? В ответ – молчание, или ещё хуже – мистический шорох…

– Опять грезите? – Первым очнулся доктор.

– Угадали – созерцаю идеальное… – Н проявлялся медленно и потому решительно. – Кольну вас в отместку за хулиганский вопрос о нашей хозяйке: простите, а полнота вам, чем не угодила? Она вам идёт, на вас сшита, у вас нет одышки, сердце понятно в норме, вы подвижны, гибки – ну и ешьте – пейте в своё удовольствие до первых звонков. Что себя зря истязать – жизнь так коротка?

П расплылся в улыбке:

– Звонки были… да и возраст подсказывает волшебное слово «предусмотрительность» – какое длинное, да? Надо привести форму предмета в соответствие с его содержанием, надо насиловать себя, искать адекватные идейным физиологические стимулы – всё развлечение. Когда-то мне нравилось хлебосольничать, обрастать материей, не считать калории – теперь стало неинтересно. И потом, ведь это такая грандиозная задача: измениться! Опять мурашки… Она так мобилизует, так заставляет порвать с привычками, ушедшим, закисшим, бр-рр! Теперь для моего тела внешнее совершенство – такой же стимул, как перспектива счастья всего человечества – для душевного комфорта. Нужна цель! Пересчёт баланса, коррекция пристрастий, освежение, возможность на законных основаниях заниматься собой. Нужно упоение самоистязания скотины в себе и как итог – конечный триумф воли.

– Приятный мазохизм – так я понимаю? Мы с вами вцепились в одну и ту же кость «внешнего – внутреннего», только с разных концов, и это, в общем-то, логично. Мир слишком многообразен, чтобы постичь его одним умом – нужен, как минимум, второй – сходный по текстуре. Поэтому разные позиции слагаются в единый вектор возбуждения воли индивида из предчувствий рассеянной множественности… Во я выдал «под пиво»!

– Зело борзо, коллега! Что значит изрядно.

– У меня возник ещё один неудобный вопрос, да всё не хватает приятельской бестактности…

– Может быть, тогда ещё «по полтяшку» для храбрости тяпнуть? И вообще – на посошок?

– Нет, я совсем не об этом… – Н заинтересовано потёр лоб, – хотя… вот и бананчик целомудренный остался. Он, по мне, навязчиво ассоциируется с существом вопроса…

– Эх, ма! – Доктор вскочил, схватил рюмки, умчался в буфет и вскоре осторожно шёл обратно. Он, выпятив нижнюю губу, поглядывал то на упакованные «всклень» мерзавчики, то себе под ноги… – И всех делов! Лучше, чтобы языку ничего не мешало. Я надеюсь, вы не огорошите меня ничем постыдным, вгоняющим в краску? Надо пить до дна, и всё!

– Ну что ж, на посошок! – Н чокнулся, почти на вдохе выпил, едва не поперхнулся, сломал обесчещенный банан и на тарелке протянул половинку П. – Как говорят в народе – по-братски! Мда… вопрос мой прост, и не думаю, что он вас поставит в тупик. Держим в уме следующее: при отсутствии ко всему готового отношения, у вас на всё есть готовый ответ – это радует. Ух, коньяк разбирает!

– Ещё как! Впрочем, неверно – я, например, не знаю «как рак вылечить», согласно народному стереотипу…

– Понятно, я о рамках сейчас возможного. Да, а мы опять, похоже, переборщили…

– Перестаньте – веселимся!

– Э! ага… эг! э… – Н принялся не к месту икать, – эг! э… чёрт! эг!..

Доктор едва сдерживал слёзы:

– Ну, что вы, дружочек, не надо. Сейчас я вам в минералку немного лимончика выдавлю – вот та-а-ак, потом так. Запейте, и сразу пройдёт. Никакого «сурьёзного настрою»…

Н поплыл противными, красными пятнами:

– Извините… эг! э… – Он помаленьку выпил самопальное лекарство. – Эг… э! Смотрите, а действительно прошло!

– Вы таким образом, наверное, пытались увильнуть от неудобной темы. Знаю я вас художников: манифестируете громко, а потом отсиживаетесь в кельях под небесами, наблюдая переполох внизу.

– Хорошо, хорошо – вопрос мужской. – Н как мог, собрался. – А ваша жена знает о ваших амурных пристрастиях? Если нет, – то ложь должна отравлять вам покой, если да, – то она сама запросто может испортить всё ваше мироощущение.

На лице П не появилось ни ветерка сомнений, ни дымки печали – он невинно улыбался:

– Во-первых: она меня очень хорошо знает, чтобы пытаться ревновать, во-вторых: возраст – мы слишком зависим друг от друга. И потом, слово «измена» имеет хоть какой-то смысл в молодости, а кому изменять теперь, когда мы сами изменились до неузнаваемости?! В-третьих: ей предоставлена такая же свобода действий, как и мне, поэтому – чем она именно сейчас занимается! – мне неизвестно, и даже не любопытно. В-четвёртых: мы тему полов, супружеского долга вообще никогда не обсуждаем и оттого никогда не прячем в тарелку глаза. В-пятых: вам известна формулировка «я случайно был с ней, чтобы больше ценить – любить тебя дорогая»? В-шестых, и это главное: мне моё идеальное приятнее апробировать на женщинах, что вполне естественно, и что по умолчанию только укрепляет мои отношения с супругой – она об этом знает. Да что тут говорить! Женщины больше, чем мужчины, «люди будущего» – разве нет? Они тихие, доверчивые, неагрессивные, чувственные, отзывчивые на доброе слово, они не такие как мы, и поэтому – лучше нас!

– Занятный вы тип.

– Ещё какой! Я в их обществе, словно в сказочной, сахарной стране, где гремят кастаньеты, где чёрные брови, страстные взгляды, аффектация, где кровь рифмуется с любовью, где равно плачут и от радости и от горя, где, в конце концов, чувствуешь себя че-ло-ве-ком. И потом, «до дела-то» доходит крайне редко – тому причиной возраст, опыт и лень. Нет, не в «деле» изюминка! Тут важен процесс: павлиньи ухаживания, изысканные приседания, шампанское, тосты, восторги – клубком! Бурлеск нетерпения, театр теней, комедия положений, пафос ошибок, беззаботный смех от пустых шуток за столом, со ссыпающимся из ваз виноградом… И кораллы востреньких зубок грызущих спелое яблоко, отпечаток помады на бокале, атмосфера невинной корысти, мотовства, сумасбродства… Эх! музыка гремит, очи сверкают, голова кругом! Неприличное предложение – вежливый отказ, двусмысленности, напор, сомнение, тревога, игра в решительность, маска стыдливости, уже ненужная победа, многоточия… А тонкое, подушечками пальцев, прикосновение в танце? Духи, съезжающие бретельки, затяжки нетерпения на колготках, радостная встреча коленок под столом, утром разгром в голове и роза прощания на подоконнике – чудо! В общем, женщина для меня фурор, оптимизм, губка, впитывающая избыток энергии, чаще дурной, которую она превращает в ценнейший нектар витальности. Одним словом, женщина – моё психосоматическое, страстное хобби, если хотите. Я могу об этом говорить долго, и тогда появится к шестому – седьмое, и так далее… Хотя, по-моему, я суть вопроса правильно уловил и достаточно цельно ответил?

Н был настолько убаюкан пафосом тирады, что едва не улетел вслед за ней, но тотчас встрепенулся и захлопал в ладоши:

– Браво, маэстро! Я посрамлён в своём мелочном ехидстве и унижен завистью вашему мироощущению! Вам надо роман как-нибудь на пенсии накатать о бодрости духа, женщинах и вдохновении любви. Вы это слово, правда, почему-то ни разу не упомянули… Ладно, обойдёмся без него! Напишите об идеальном, через женщину в разрезе лобных долей. Занятнейшее выйдет чтиво.

П, расхрабрившись, хлопнул холёной ручкой по столу:

– А что, и напишу! Если не найду себе более интересного занятия на старости лет-т-т… хи-хи, а то ведь есть ещё «единый вектор возбуждения воли индивида из предчувствий рассеянной множественности»… Хи-хи!.. Какая бяка – не обижайтесь!

– Я по-моему пьян. Хорошо же начинается отдых… и что со мной будет дальше при таких темпах разложения? – Н, вдруг осмелев, подпёр челюсть рукой. – Надо ити, нет – итди… Тьфу! Идти – вот бабки.

– Конечно, конечно. Сейчас я с нашей щебетуньей немного пообщаюсь. – П сгрёб со стола презренные бумажки и было устремился к судьбе, но она уже стояла рядом, красиво дёргая плечиками.

– Ну что, мальчики, перекусили «с гаком»?

Н потупился, будто школьник над двойкой в дневнике:

– Да-а уж, перекусили… Теперь главное не икать.

З величественно приняла банкноты:

– Ничего, время есть – сейчас вздремнёте и прибудете в субтропики одухотворённым.

Доктор встал навытяжку:

– Огромное, искреннее спасибо за гостеприимство! Простите, если что не так… – Он нагнулся и поцеловал родинку у локтя З. – Мы бы ещё… да вот товарищ расклеился.

– Знакомая ситуация… – вздохнула та.

– Ещё раз спасибо и, возможно, до встречи! Я на этом же поезде собираюсь ехать обратно – так что, надеюсь, свидимся. Всего доброго!

– Пожалуйста, буду ждать. Вам спасибо. – З порозовела.

– Вставайте! – Доктор тронул Н за плечо.

– Ах да-аа!.. – Н волнисто поднялся, сложил на груди руки кающегося грешника и пролепетал, – ну вот-тт я… Извините с гаком, большое до свидания… тость, спасиб-бу – прастит-ть, аэ-бэ-вэ…

Попутчики, приветливо оглядываясь, вышли из заведения и, болтаясь коридорами, побрели восвояси. Где-то на полпути Н неожиданно умудрился спрятаться в «чужом» туалете – П его терпеливо дождался и дальше держал ситуацию под контролем. Рядом с приятельствующими проводницами доктор встал, как вкопанный…

– А вы идите – ложитесь! Я сейчас.

– Аэбэвэ, пр-р-рстите! Пойду…

Когда Н растаял, Ю вопрошающе вытянула лицо:

– Что с ним, болен?

– Конечно, болен! Художник – это и есть болезнь – что с него взять! Ничего, к ужину пройдёт. А что ваше драгоценное здоровье? Мы-то вчера то-о-оже немного того…

И завязалась обычная, непринуждённая игра людей «как бы» знающих больше остальных.

Н почти вбежал в купе и, давясь смехом, прилип к окну.

«Ловко же я провёл доктора – иначе, мерзавчикам не было бы конца! Ладно, это вполне допустимая, защитная клоунада. Ему, при его кондициях, такие дозы, наверное, кажутся комариными, а я через пару рюмок закосел бы точно. Нет уж, хватит! Пора начинать выводить алкоголь из своего бренного организма…»

Он припомнил недавнюю командировку за «материалом» в дальний заброшенный городишко, где благодаря зашкаливающей радиации и пьяной, тупой зачумлённости в избытке водились мутанты. В поезде они всю ночь пьянствовали с простоватым майором – силовиком под девизом: «кто – кого?», и вконец, не найдя победителя, обнявшись, заснули. Утром в туалетном зеркале Н увидел занятного монстра – морщинистого, серого, рябого… Жаль только, что монстр этот был мужеского рода, совсем непригодного для его отвратного журнала. Воспоминание продёрнуло до щиколоток. «Нет, нет! – подумал он, – хватит. Я еду за «запахом тайги», обновлением эстетического ряда, поэтому очередные этические прозрения мне ни к чему – изжога. П сейчас, наверное, пестует личное идеальное… Увы, объекты его опытов не знают всех обстоятельств метафизики. Хотя, он отличный дядя, а нутро, подводные камни? На кой о них вообще думать! Да, но вот «про любов» он точно не сказал ни слова… Почему? Опытный лис прекрасно осведомлён о двойственной сути всего комплекса л ю б о в ь… Точно. Да и что ещё так ясно, скоро, просто и недвусмысленно напоминает нам всем о животном происхождении?!»

Состав резко вонзился в тоннель – нервный, бесконечный, прохладный на ощупь. Н притих… «Уши закладывает… заметный уклон вниз – катимся в бездну – к безделью, шашлыкам, потливому флирту, солнцу в бокале. Стопка салфеток на столе нечаянно начала приступообразное путешествие… остановилась у видавшего виды алюминиевого ребра – преграда для её пассивности непреодолимая. А вдруг что-то напутали со стрелками и мы по отводному пути несёмся к центру земли?! Да, там должны быть железнодорожные пути, раскалённые города, просёлки, небеса, огненные люди, деревья, птицы, звери, реки… Посмотри: вот низвергаются водопады энергии, блещут белые натопленные лужи, озёра, моря… Магма штормит, пенится, ацетиленовый ветер наполняет силой парус горящего серфингиста, он трубит в светящийся горн. И повсюду в воздухе… – но там же нет воздуха! неважно, в том, что есть! – висят шаровидные источники ядерного излучения. А магнетизм? Его тоже нет! Законы физики уже не действуют, и времени ещё нет… Потому что там – иные основы бытия, недоступные теперешнему пониманию, иные высокотемпературные человеческие отношения, новая вулканическая, плазменная философия… Вот, досада! Поезд, задыхаясь, выскочил на свет и вскоре прокашляется от химер – отдышится. Как жаль, что никто кроме меня не увидит жизнь ядра… Впрочем, почему нет? А руки и талант на кой ты арендуешь у природы?! Хорошо, приходуем идею – ну, скажем, по второму разряду. Почему небо так транжирит голубой свет, где оно его берёт, и разве ему его не жалко?.. Снова горные животные обступили дорогу, у многих ломтями срезаны бока – такова инженерная логика строительства нового. Глубокие раны обнажают внутренности: миллионы лет слой за слоем накапливались жировые отложения мергеля, крепли сухожилия песчаника, известняка, опухали суставы базальта, гранита, кварца… Моря то наступали, то исчезали на эпохи, дожди лили, не переставая, столетия, а потом тысячелетняя засуха испытывала молекулы времени на прочность закалки. Шкура чесалась, зудела, животные сталкивались друг с другом, бились собой насмерть – давили так, что слёзы текли из камней. Континенты пьяно качались, лохматились, бредили в горячке, потом долго, будто перед сном, искали удобное положение головы на подушке. Раны мешали: гнойники частые гости неопытной молодости – сила не может жить в себе замкнуто, она обречена искать выход – любой, пусть нездоровый. Вдобавок, вулканы яро бомбардировали животных необъятных размеров булыжниками, жидким металлом, ядерными пощёчинами… Те трусливо бежали в долины, собирались для защиты вместе, образовывали горные кряжи, крепостные стены сопротивления. Потом вулканы, заматерев, стали жениться на самках животных, от этого рождались метисы – самые жизнеспособные субстраты. Вот роды, первый крик младенца – смотрите! он шевелит ножками! Ах, у него уже волосики растут! Это леса, а в них тьма трёхэтажных насекомых – разных «завров» – дино, стего, бронто и водных отщепенцев ихтио… Позже биомасса завров, наверное, стала нефтью, бензозаправками, штанами, упаковкой, гигакалориями, а их дыхание – моим воздухом, атмосферой, духотой перед дождём… И что, во всей этой временной цепочке, человек, его единичная жизнь? Вон за тем поворотом клинопись, чудеса света… первые философские школы… возникновение догматических религий. А вот в нескольких шагах титан возрождения, свернув шею, вершит в помпезном соборе свой безумный подвиг. Чуть ближе «чёрный человек» пришёл заказать больному нищему гению музыкальное прощание… Ну и вот, руку протяни – она утонет по локоть в липкой бурой крови мировых войн. Так что же такое человек, его желания, попытки взлёта, провалы, чувства, суета? Нет! Человек это слишком мало для меня – что такое я?! Мои захлёбывающиеся творческие вспышки, слёзы спорадических дерзаний, вопли проклятий в пустоту, свинцовый перегар протрезвления? Тем временем, животные разбрелись, дорога стала шире, просторнее… Речушка, шоссе, дачные халупы, бабуся с ведром, пацан на велосипеде – точно, что «пилит». Одеты легко – здесь действительно тепло и деревья в садах почти отцвели. Лес повзрослел, задумался и… утратил наивную свежесть открытия для себя этого мира. Помню я эти места, помню… Скоро, буквально задержи дыхание, и покажется море. Поезд не хочет – упирается, но притормаживает. Крохотный портовый городишко – мелкий торговец нефтью – с ним можно за час управиться. Недурно «квасили» здесь однажды, решив передохнуть после автостопа по недужной отчизне и побережью. Наивные: брали с собой этюдники – хотели, «чуток» соревнуясь, подерзать – какое! Пока не прошло три богемных недели, пока не кончились деньжата, слово «живопись» считалось нецензурным. Сарайчики, сырые матрацы, красное домашнее вино, после полуночи окурки в салате, утром не помнишь как зовут тело, рядом с которым проснулся… И, пронзающая всё сверху вниз, с запада на восток – как угодно! – атмосфера нескончаемого, упоительного, дурманного счастья… Потом перед отъездом трезвели два дня: писали хмурый скальный парус у моря. И быстрее, быстрее домой! К источникам родительских капиталовложений, к летучим студенческим шабашкам. Эх, было время!.. Хотя, если задуматься, а чем нынешнее хуже? Вот чем: отсутствием наива… Стоп, приятель! За дверью кажется слышен голос доктора – надо срочно прикинуться спящим – иначе можно очень даже запросто споткнуться об оставшийся коньяк…»

Н упал на полку лицом к стенке. Ситуация прояснилась: П гулял коридором с Ю – «…Халам-балам-м… И таким, понимаете ли, образом происходит девальвация идеи бесплатной медицины. Я сейчас…» Дверь отъехала, раздался высокий сиплый шёпот: «Вы не спите?..» Пришлось промычать: «М-м-м…» – «Спит! Дружище, я остаточек коньяка заберу? Потом сочтёмся…» – «М-м-м…» Слышно было, как доктор экспроприировал зелье и выставил могучее тело в коридор: «Это серьёзный разговор, итак…»

«Сразу было ясно, что полбутылке не жить… Пусть с позором, но я всё-таки спасся – это очень, очень хорош-ш-шо…»

Сладкая дрёма укутала Н, и он нечаянно уснул.

Искусство со времён фараонов безысходно стремиться быть в стороне от жизни, не имитируя её, а скорее создавая собственную псевдореальность. Жизнь «сбоку» – кастовая метка творца, неспособного одномоментно изменить самого человека и его мир к лучшему. Безусловно, что при положении «не ниже», а чуть «выше и сбоку», всегда остаётся возможность выхода из рафинированной беспристрастности в возбуждающее дух сострадание. Признание обществом художника «ненормативным», даёт ему вполне законное право дистанцироваться от никчёмности толпы. Дистанция – один из ключевых моментов творчества, по значимости она сравнима с солью, если сахаром считать фанатичную жажду гармонии. В стороне от «нормы» – кто бы ещё внятно растолковал, что это такое! – и «людей» – крайне ошибочное определение… – у беглого одиночки появляется провокационная жажда доказать трудом истинность своего мироощущения. Самый сложный вид искусства – тот, которым занимаешься именно ты! Как бы э т о не называлось. Например, «текст» – поганое обёрточное слово, но пусть оно… Тогда, самое сложное в тексте мысль – у неё отсутствует зрительный образ, который можно схватить на лету фантазией, чтобы потом на привале неспешно обработать. Мысль суха, неуловима, бесплотна, монохромна и… только загадкой появления притягательна. Процесс «создания» мысли иносказательно похож на собирание цепочки: сначала возникают отдельные звенья, сцепки. Потом пустоты, недоразумения, натяжки от навязчивого размышления исчезают, и возникает протяжённый образ – фактически, идея – который имеет право на независимую от тебя жизнь. Правда, бывает проще – пришла мысль, и всё! Откуда, что?! Иным типам творцов легче: памятью они фотографируют продукты столкновения сознания с реальностью и азартно дописывают неясные места, так называемым, больным воображением. Затем происходит воплощение мысли в материале, требующее теперь не «безумия», а основательного бойкого профессионализма. Если художника призвало слово, иначе болтливость, то он обрушивает на читателя водопады безличных чувств, кулинарных интриг, реплик «альтер эго», сюжетной машинерии. Объятые эстетикой цвета, линии, света, берутся за кисть, резец, зубило – им приятен процесс создания зримого, угловато – круглого, бьющего в глаз. Немые, но острослышашие, терзают смычок или нотный стан, чтобы озвучить невидимую душу мира. Но вот рядом с этой радугой порывов и возможностей – скупое ремесло философии, для которой воплотить мысль в материале – значит, изменить сознание, то или иное. Разве не фантастическая дерзость! Текст… Мысль… Слово… Никогда не узнаешь, как написать лучшую книгу, пока не закончишь эту. Чтобы получилось «хорошо», нужно спланировать нечто «гениальное», а чтобы вышло «отлично», нужно стать рабом лёгкого, как огонь, настроения, бешеного посыла и невообразимо тяжёлого культурного опыта. Мастерство появляется «потом», когда оно уже не с руки, и душа твоя остыла, но сейчас ремесло малоинтересно, потому что оно не будоражит! Какой резон мастерски шлёпать флейцем на холст дивные лепестки роз, если мысль твою пьянит запах их ярлыка?! Мы одеваем потёртый, расшитый золотом камзол творца, чтобы не замёрзнуть от одиночества «сбоку», ибо страх неудачи меньше, чем допущение собственной пустоты. Ты собираешь цепочки мыслей, плетёшь верёвки своих бесчисленных «что? и почему?», чтобы влезть с их помощью на холодные или горячие – неважно! – вершины чужих авторитетов. Но… там ты не находишь ничего, кроме таблички «я здесь был» и того же испепеляющего, вдохновенного примера преодоления себя. Спасибо вам безумцы – альпинисты духа! С высоты, покорённых вами прозрений, я обрёл как цель свою собственную идею, пока туманную, далёкую, величественную – вон она! Или та… а может быть эта?.. Ответить на все твои вопросы может только одна книга – твоя собственная – значит за дело, вперёд!