HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Николай Пантелеев

Азбука Сотворения. Глава 3.

Обсудить

Роман

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 22.06.2007
Оглавление

3. Часть 3
4. Часть 4
5. Часть 5

Часть 4


– Инструмент… – прозвучало откуда-то справа.

– Кто?! – Н не узнал свой голос. Он даже не заметил, что уже сидит на облупившейся старой лавчонке.

– Я говорю, ты – инструмент… – Седой, ухоженный дедок в бородке стоял рядом, барабаня пальцами по зеленоватым реечкам спинки.

Н его лицо показалось знакомым: «Смотри, а ведь он похож на того регистратора из сна и… того, что позже лежал в гробу, улыбался ещё, кажется… То есть, это моё я «после» – так тогда я предположил, а иначе – это моё отдалённое будущее. Наверное, и это мне снится, или вино опять оказалось с зарядом…»

– Меня зовут Д. – Старик, подмигнув, присел рядом и протянул ему твёрдую сухую ладонь.

– Оч-чень приятно… Н.

– Я знаю.

– Откуда?!

– Просто догадался.

– То есть!

– Я тебя помню. Правда, ты тогда был то ли юнцом, то ли подростком.

– Когда «тогда»?

– Ты и сам знаешь когда – когда здесь только для тебя цвели розы и когда, по неведению, тебе «принадлежал» весь мир…

– Бред, я извиняюсь, какой-то!

– Не извиняйся, это действительно выглядит бредом, но на деле всё достаточно банально.

– Поясните.

– Послушай, говори со мной на «ты», хотя бы потому, что я тебя давно знаю, жду… и ещё потому, что физически не могу обращаться к тебе на «вы». Ну и, разумеется – не допускаю, чтобы ты мне «выкал». И потом, ведь художники – настоящие, разумеется, независимо от возраста, – всегда между собой «на ты».

– Да, да… – Н потёр лоб ладонью и где-то на кончиках деревянных пальцев ощутил лёгкую испарину. – Инструмент… я тебя давно! знаю – жду! Объясните… прости, объясни мне хоть что-то!

– Не торопись, теперь нам незачем спешить.

– Опять загадка: почему нам, почему незачем? Ладно, пусть медленно, но объясни мне – дураку, что происходит?!

– Ничего… обычная жизнь – в ней нет ничего фантастического, кроме того, что она, сама по себе, чудо.

– Согласен, и всё-таки?

– Я могу ответить тебе так: мы были знакомы с тобой практически всегда, и я знаю о тебе всё, за исключением интимных мелочей, но ведь ты в это с ходу не поверишь? Поэтому, вот тебе более правдоподобная версия нашей встречи: я хожу на эту лавочку думать – хожу, сколько себя помню, а ты оказался здесь ностальгически, вспоминая прошлое, бурные каникулы, отца… Понимаешь, ты очень сильно на него похож, и как раз в том времени, когда мы с ним приятельствовали. Ведь он часто брал тебя с собой на юг – не так ли? Отсюда я знаю твоё имя, но ты меня вряд ли отчётливо вспомнишь, потому что твоя голова двадцать с лишним лет тому назад была занята ох! какими другими вещами… Верно?

– Постой, я, кажется, начинаю припомин-н… Оттого и лицо твоё мне показалось очень знакомым!

– Вполне допускаю. Так вот, я работал в этом пансионате – маляром, художником, ещё чёрте – кем… и, соответственно, часто помогал твоему отцу. Здесь, на этой лавочке мы, порой, сиживали вечерами с бутылочкой портвейна, а ты – непоседа вспугивал наши хмельные дебаты своими очередными открытиями и прочим щенячьим вздором – не помнишь?

– Да, конечно… Как просто всё оказалось, но откуда «инструмент», «давно жду»?

– Ты, наверняка, только что приехал на юг и пришёл сюда встретиться с прошлым – первый и последний для себя раз – угадал? А оказавшись один на один с таким позором, о чём может думать художник? Ведь ты, я уверен по тем ещё твоим глазам – художник – так? Ну, и о чём он может думать? Для начала о памяти, о совести, об ответственности и варварстве, но потом он, как человек с хронически воспалённой совестью, неизменно перейдёт на себя. А кто я: бог, судья, подлец, купец, творец – кто! Слово «инструмент» у меня вырвалось почти случайно и, похоже, невольно попало в точку…

– Творец, говоришь… А вдруг подлец – купец!

– Ни коим образом! Вон у тебя щёки совестью горят. Ну, а жду… Я всё кого-то жду. Сегодня отличный день – я, наконец, дождался.

– Хорошо, а что такое инструмент?

– Это ты.

– С чего вдруг?!

– Ни мастихин, ни зубило, ни кисть – ещё не инструмент. Инструмент – сам художник в совокупности своего таланта «видеть», комплекса страхов, умения «сделать», дара «придумать», энерговооружённости, неадекватности реакций, то есть – ты, в данном случае.

– Под словом инструмент, отец… – можно так? – я подразумеваю нечто острое, стальное, подвластное, законченное, а я – иной, поэтому этикетка совсем не по адресу.

– Нет, по адресу, а вот твоё понимание инструмента, как части механики – скорее наив, обусловленный, оговорюсь, искренним намерением достать гениальность. В искусстве «инструмент» – не металл – это не хирургия, не обработка металлов резанием. Здесь главное – хрупкость, взгляд, то есть линза, тонкое выгнутое стекло, помогающие в прозе жизни видеть потенцию и совершенство поэтики. Конечно, парадоксально, но такой инструмент сначала искажает действительность, чтобы затем изменить её согласно воле творца. И чем совершеннее инструмент, тем совершеннее он искажает действительность. Сам художник, поэтому, – собственно инструмент, и суть его оптики в продуктивном, созидающем искажении. Кто воспринимает мир буквально – нормален по шкале общества, и не может быть инструментом. Он руки – не более… и не менее. Ты меня понимаешь?

– Позавчера мы с попутчиком в поезде говорили об оптике души, но там, как условие, было только чистое и грязное стекло вагона, в котором – навыворот – жизненная мерзость, или мутная, благостная идиллия.

– Что ж, верно… Но я о другом: твой взгляд может быть затуманен идеями, воспитанием, конформизмом, верой, пеленой благодушия или ненависти, но там внутри – на уровне органов – твоя оптика обязана оставаться нервной, кристаллически отполированной до растворения в воздухе, способной видеть пространство, время, события насквозь.

– Зная ответ, спрошу: зачем?

– Чтобы предчувствовать – куда идти.

– Но куда меня заведёт искажённая оптика – в буераки, в топи, в пропасть, в тупик?

– Отнюдь, ты обязан упрямо двигаться вперёд, вверх, к себе и тащить остальных за собой.

– Кого тащить, отец, – народ?! Да он и сам кого хочешь утащит… в болото. И вообще, что р е а л ь н о может сделать творец или, скажем, искусство – мир изменить?

– Не лукавь, искусство не меняет мир в одночасье, но оно кардинально меняет картину мира, добавляя к нему себя. Оно неустанно, горячей каплей пробивает лёд нерационального, крайнего, животного в человеке пронзительным призывом к идеалу. А мир – слишком громоздкая своей массой категория, чтобы измениться в одночасье, хотя и это возможно… Но поверь мне, что задача творца не мир переделать, а не дать миру п е р е д е л а т ь с е б я, то есть она в сопротивлении компромиссу с серостью, в презрении игры на понижение. Ну, а его главная цель – поиск пути к человеку в себе.

– Согласен. Такие, наверное, разговоры ты вёл с моим отцом – благородные, возвышенные, необязательные, иллюзорные…

– И такие тоже.

– Жаль и не жаль, но творец только и может, что звать к идеалу, ваять его в стенах своей мастерской, он слишком слаб и абстрактен для действительного сопротивления глупости. Хотя, в своих химерах каждый из нас – справедливый властелин мира, созидающий новое, прекрасное на руинах старого, отгнившего. А как вообще изжить в себе желание ломать, насаждать некое добро насильно – ответь!

– Когда видишь перед собой дрянь, бездарь, то непроизвольно хочешь сделать «по-другому» – что тут плохого? Не ломая рухлядь, не создашь совершенное – это позыв к нормальному творческому произволу, то есть созидательному эгоизму. Но своё знание «как надо», в отличие от самодурства невежественных «хозяев мира», творец отвоёвывает у вечности изматывающим самопоиском, духовным развитием, постоянным соотнесением себя с моралью, историей, правом на метод. Поэтому, если он решает: именно так надо! – то это не легковесная блажь, не сиюминутный порыв, а результат титанического труда сотен поколений творцов, стоящих у него за спиной, и пусть он, наконец, т а к с д е л а е т!

– Отец, мы с тобой ведём обычные художественные дебаты – возбуждающие, красивые и… пустые одновременно, но они более уместны за пузырьком. Тогда их непродуктивность, впрочем, поднимающая боевой дух, хотя бы оправдана лёгким кайфецом. Может быть, махнём!.. Недалече есть один весьма дельный притончик – там и продолжим наше розовое чревовещание.

– Мы с тобой ещё успеем выпить – был бы настоящий повод…

– А разве не повод давнее, как выяснилось, наше с тобой приятельство, взаимное расположение, неожиданная встреча, общие идеалы?

– В ином случае – повод, но не сейчас.

– Не понимаю. Можно и там поговорить, а не так вот – сиротливо.

– Лучше здесь, дождь прекратился – стало тепло, почти уютно, да и к чему нам допинг? Но существо вопроса не в этом… Итак, представь, что ты – это я в перспективе, и наша с тобой встреча – не повод, а событие. То есть, давай вернёмся к первому, «невероятному» сценарию того, что сейчас происходит. Один из нас – я, уже выдохся, сдал, исчерпался, а второму пора переходить от слов к делу.

– Ты мне льстишь.

– Отнюдь. Так вот суть события состоит в том, что опыт передаёт эстафету желанию.

– Я готов, но какое дело – где, что, как, зачем, когда?! Опуская саму нелепость ситуации, спрошу, практически повторяясь: а уверен ли ты, что обратился по адресу?

– Уверен. В это трудно поверить, но всё реально: и ты, и я, и эстафетная палочка. Эти развалины тоже реальны, как и моя жизнь – её результат, и твоё твёрдое намерение добиться своего результата.

– Хорошо, всё реально, и что от меня теперь требуется – клятва, манифест, подпись кровью?

– Нет, это штампы, тебе нужно только желание искать себя – ломать и идти в поступках до конца. Возьми! – Д, вытащив из бокового кармана, протянул Н светящийся, как ему показалось, карандаш.

– Ого, да он горячий! Что это?

– Инструмент.

– Но инструмент по твоей логике – я! – Н, не отрываясь, разглядывал янтарный стержень.

– Верно, ты инструмент метафизики совершенства, но тебе не обойтись без инструмента прямого действия. Творец – ничто без оптики, но он ничто – вдогонку, если не владеет методикой перенесения своего особого видения в материал, во вне. Без холста, пера, резца или карандаша – он просто мечтатель, немая болванка, плодящая сладкую пустоту внутри. Теперь в твоей конфигурации нет полостей, вы с ним – одно целое, ещё немного и ты, я надеюсь, почувствуешь в себе силы перевернуть нечто большее, чем мир, – себя.

– Расскажи подробнее, что я теперь могу.

– До конца не знаю, но мне представляется – ты теперь можешь всё.

– Звучит довольно многообещающе. Надо понимать, что твоя эстафетная палочка «как бы волшебная», и с её помощью можно переустановить ту или иную мораль, чувство меры, понятие красоты, идеала?

– По счастью, нет – это тянет на универсальность, а с художника довольно и эстетического. Здесь он сильнее всего, но совершенное внешне неотвратимо подтягивает к себе и этику – этику самого творца, в первую очередь. Так что, меняя мир, ты открываешь путь к себе.

– Мудрец говорил иначе: измени себя и мир станет другим.

– Нет, данная комбинация слаба потребительским индивидуализмом. Впрочем, хотя настоящих истин – как кот наплакал, путей к ним много. Вопрос лишь в том, какой выбираешь ты.

– Знаешь, отец, я прожженный атеист и не верю ни в чудеса, ни в подобие магии, колдовства, поэтому, прости, я и тебе не верю.

– А тебе и не надо верить мне, с тебя довольно знания, что ты способен перевернуть понятие, а всё остальное – только решимость. Направь карандаш вон на то изуродованное окно…

Разговор начинал надоедать Н, и он равнодушно подчинился, подумав: «Надо кончать эту бодягу. Дед славный, но малость тронутый. Сейчас «приму эстафету» и уломаю его спрыснуть этот возвышенный бред».

Карандаш нейтрально подрагивал в руке.

– Ну и что! – спросил он, особо не скрывая саркастического ехидства.

– Всё в порядке, думай, если можешь, эмоционально – открыто, и твоё скрытое желание осуществится.

Внезапно по руке Н пробежала обжигающая волна, карандаш, казалось, ожил, выпустив изнутри светящийся луч, похожий на тончайшую леску. Луч в такт ударам сердца то удлинялся, то укорачивался, но всё-таки приступообразно рос и, наконец, добрался до окна. Далее он в несколько бросков восстановил растительный ажур модерна, добавил ему лака, блеска, стекла, жизни и погас.

Н ошарашено тряхнул головой – что произошло?! – вскинулся, быстро подошёл к окну, проверил его «вещественность», вернулся и опал на лавку, почти прошептав:

– Ничего не понимаю…

– Успокойся, сынок! Видишь, меня самого трясёт. – Д отправил в рот какую-то пилюлю. – Нет, опыты я ставил и кое-чего добивался, но окончательно поверил в инструмент только сейчас. Ты сразу не пытайся особо вникать, у тебя будет ещё время поразмыслить обо всём случившемся без свидетелей, так сказать. А я буду терпеливо ждать и верить в тебя, потому что мне теперь разрешено верить.

Н понемногу пришёл в себя после шока и всё же со страхом, или уважением, смотрел на карандаш:

– Нет, здесь скрыта какая-то хитроумная механика – этого не может быть! Что это?

– Не хочу загружать тебя лишними подробностями, зачем они тебе? Ведь когда покупаешь в лавке флейц, ты же не интересуешься его генеалогией – так? Скажу одно – это моя пожизненная мечта, которую сопровождали опыты, микроскопические победы, частые поражения, отчаяние… Были попытки уничтожить себя, дело. Позади годы поисков на грани сумасшествия… Теперь я вижу, что всё это не зря, ты понимаешь, мальчик мой!

– Похоже, что так, старик…

– Принцип действия инструмента мне самому до конца не ясен. Я догадываюсь, что в его основе лежит некий, пока ещё не открытый, закон сохранения и усиления творческой энергии. Ведь я не учёный и двигался к цели непоследовательно, вслепую, интуитивно. Результат здесь – скорее случайность – его нельзя обосновать, либо оформить логически, но факт налицо: вот я, вот ты и твой теперь инструмент.

– Отец, а может быть есть смысл настрогать подобных карандашей, раздать их умельцам и вперёд! Только успевай наливать, какая жизнь начнётся, как всё похорошеет!

– Не ёрничай, ничего не начнётся – инструмент совершенно уникален. Там внутри стержень, спрессованный из пыли найденного мной в горах метеорита. Наверное, метеорита. Я посылал образцы крупным ученым, и никто из них толком не понял, с чем имеет дело. «Суспензия несоединимых элементов с включениями органической материи» – большего мне от них добиться не удалось. И потом, инструмент не нуждается в тираже, сейчас для его активации достаточно существующих факторов, которые находятся в прямой зависимости от соотношения «возможного» и «существующего». Так что теперь дело за тобой – дерзай!

– Отец, скажи, а почему я?! Почему ты отдаёшь инструмент мне – человеку почти незнакомому, неровному, где-то злому, мстительному? Ведь ты и сам можешь им воспользоваться… и себе во благо.

– А всё, что с ним теперь произойдёт, и будет мне во благо – это раз. Далее: я не столько устал, сколько выложился – на создание инструмента ушла жизнь, поэтому я сам инструментом не стал. Как-то нечаянно меня обожгла плутоватая мудрость, а вместе с ней и равнодушное смирение. Конечно, у меня руки чешутся на всё это дерьмо, – Д кивнул даже не на развалины, а куда-то сквозь, – но я сам скорее удобрение, чем росток. Поэтому мой компромисс теперь только в красивой смерти, увы… Но главное – скажу без лести – ты сочнее, талантливее, сильнее, ты сделаешь стократ больше и качественнее, чем я. Теоретически, возможности инструмента могут удваиваться, удесятеряться, увеличиваться тысячекратно – вопрос в том, кого он избрал. Ты зол – да, но сначала ты ответственно морален, и не исключено, что именно непримиримость к себе, людям, дряни, придаст сумме исключительную мощь. Плохо другое – ты одинок, у тебя в глазах нет любви, нет порыва, поэтому ты и мнёшься вокруг проклятого вопроса «зачем?». Любовь не только дарит вдохновение, создаёт необходимое сопротивление, она снимает за ненадобностью сам этот вопрос. Он вообще не возникает, когда творишь не по долгу, а на радость себе, любимой, друзьям…

– Верно, отец, нет у меня ни любви, ни порыва, ни друзей, ни даже ясного понимания себя, оттого велик риск, что твоя мечта попросту расплавится и уйдёт жидким металлом в землю.

– А ты не торопись отчаиваться – всё у тебя будет! В каждом твоём слове я вижу искренность сильного человека, которого необходимость уже ищет. Теперь важен твой встречный шаг.

– Всё ясно. Эх, если бы ты знал насколько близко были сны моей юности к этой штуковине… А сейчас я, будто начинающий живописец, поражённый наготой холста, сдрейфил. Или, возможно, совсем отсырел, прогорк, психологически зашлаковался…

– Ничего, очистишься и просохнешь! Видишь, и солнце к нам пробивается, ему нас не хватает, как и любого, больного мечтой о свете. У того, кто щедр, – одиночество состояние временное, а для начала рядом с тобой я, моя воля, и пусть она уже не открытый огонь, но ещё, как спичка, способна кого-то зажечь. Жаль, что не себя. Уходит мой мир, моё время, моё «хочу и ненавижу»…

– Умирать не страшно?

– Пока не знаю, но интуитивно чувствую, что нет, ведь это вопрос совести – не рефлексов. Я пожил, имел равные шансы, любил, страдал, был непереносим, желаем, менял себя, воспитывал детей, прожил эпоху фактически, чего ещё желать?! Довольно. Совесть надо иметь и чувство меры. Но я могу с усмешкой смотреть в глаза любому юнцу, потому что я «уже», я состоялся, я взял от жизни максимум, а что ждёт его впереди или хотя бы сегодня вечером?..

– Да, отец, я представляю… Ты пережил такое время, что волосы дыбом встают от ужаса и от зависти. Это не наш промышленный хлорированный дистиллят.

– Человек вообще не живёт во времени – скорее оно живёт в человеке. Когда я уйду, то уйдёт и моё время, моё понимание счастья, мой полуночный страх, мой героизм и моё предательство. Со мной умрёт вся виденная мною кровь, злоба, ненависть, насилие, но уйдёт и невосполнимая часть поиска гармонии, добра, непримиримого сопротивления мерзости. Хотя последнего как раз и не жаль – теперь у моей борьбы есть будущее – ты. Не подведи себя мой мальчик…

– Попробую. Отец, ты сказал «воспитал детей», а почему, в этом случае, ты не отдал карандаш им?

– Потому что, сынок, душа – понятие не наследуемое, она, как птица, сама и навскидку ищет, где ей сесть, чтобы почистить свои загаженные бытом крылья. У меня две дочери – славные, просто рукодельницы, матери и внуки, пока серые… Так что ты. Ты! Запомни: в совокупности свойств инструмент крайне хрупок, я думаю, что его можно расстрелять в минуту и навсегда остаться ни с чем. Впрочем, ты сам знаешь всё и, соответственно, отвечаешь за всё, потому что знание – это, прежде всего, ответственность. До встречи! – Д легко вскочил и без следа растворился в пышных зарослях олеандра…

Н было бросился за ним, вскрикнув: «Постой, отец!» Но тут же вернулся на лавку. С минуту он сидел неподвижно, смотрел на карандаш, потом убрал остатки эстетического эксперимента, выпустил из карандаша светящуюся нить – набросал в воздухе на одно мгновенье дымящийся, плывущий ноль, сунул инструмент в карман и рвано пошёл в морозную для себя весну. Почти не ощущая реалий, он вновь оказался в зелёном затоне курортного парка. По странным улыбкам встречных гуляющих Н смекнул, что выглядит по-идиотски, и только тут обратил внимание на свои, судорожно вцепившиеся в карман брюк, руки и непонятные истомные звуки, распускаемые носоглоткой.

«Чёрт! – подумал он, – меня наверняка принимают за незлобивого олуха – извращенца. Надо взять себя в руки – сейчас рюмашка коньячка и чашка крепкого кофе будут как никогда кстати, и я протрезвею. Вот влип, так влип! Мечты о спокойном отдыхе, похоже, трагически накрылись… Ничего, отдохнём «неспокойно» – тоже развлечение. Все художники на словах истинные абреки в битве за мечту, но перед амбразурой настоящего поступка чаще падают на колени с мокрыми штанами. Хорошо бы зло на ком-то сорвать… А это что?!»

На развилке аллей восседал в антураже кудрявый собрат по несчастью: – Портретик не желаете по сходной цене?

В ответ Н только саркастически улыбнулся, но задержал всё-таки внимание на разбросанных по лавке образцах расхожего искусства: «Это, вроде, ничего… это явная дрянь… тут серятина, как не стыдно! это допустимо… лажа… китч… терпимо… а в целом – прокатит».

Коллега, распознав в нём сытую искушённость, присох и, конфузясь, стал окликать толстоногих девах в закрашенных прыщах, кося на ценителя, однако, юрким взглядом. Наконец его пробило:

– Ты что, хударь?

Н пожал плечами – типа того…

– Откуда?

– Из столицы.

– Ясно… На заработки приехал или отдыхать?

– Это, смотря как досуг интерпретировать…

– До сезона далеко – клёв слабый – один, два портрета в день, а летом выходишь на пару часиков и осенью впору машину покупать. – Он не без чувства вздохнул. – Может быть, выпьем?

– Нет, извини – не с руки, дела есть.

– Ну, как знаешь, а то давай!.. – Коллега выразительно потёр ладонью багровую шею.

– Не сегодня, зайду ещё. Счастливо! – Н кивнул на прощанье и пошёл под знакомую сакуру.

– Смотри! – спиной он поймал пресную наживку, – будет скучно, заходи – поболтаем… Портретик не желаете на память – простенько, со вкусом и недорого?!

Кто-то прыснул сзади, видимо, соблазняясь и не решаясь, заглянуть в зеркало чужого взгляда.

«Рука неплохая, но профит важнее лица, – заключил Н, – поэтому льстит грубо, припадая на букву «г». Желательно тоньше, эластичнее… Впрочем, я не видел как он работает, возможно, одной левой и в полном соответствии с задачей. По всему, это разуверившийся преподаватель из тех, что без фанатизма. Зашибает лавэ, кайфует, путешествует, иногда от скуки творит, потешая тщеславие. При такой конкуренции мне голодным не быть… А что – чем не перспектива? Конечно, он конституционный слабак: портретик не желаете! К чему эти унижающие дело вопли? Можно такую! витрину сварганить, что очередь сама выстроится. Всё можно, но нужно ли? Вот увидел кого-то несчастнее себя, и легче стало – такой ты корнишон. Называется пар спустить… Стоп. Коньяк и кофе – вот что актуально! Ну, а с коллегой посидеть, ясно, ниже твоего достоинства?.. Нет, но он испугал своей прямотой – за ней всегда прячется букет комплексов. Такой утянет в болото и станет «мозглы» полоскать «проблемами непонимания высокого» толпой. До откровений я пока не созрел, мне не болтать – хоть матерись! – а думать предтечный дед завещал. Карандаш проклятый ляжку жжёт и голова разбита, словно пляж после утихшей бури…»


Оглавление

3. Часть 3
4. Часть 4
5. Часть 5
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!