Сотворение духа (книга 1)

 

Неправильный роман

 

 

 

 

Вот опять теряю читателей… Ну, не пиши ты про шмон из женского туалета! Да не услышишь скрип коралловых зубок лучшей половины человечества, кожей не почувствуешь как каждая третья «богиня» с чувством захлопывает твою писанину. Ври больше – и читатель твой! Простите, но себе нужно верить, и поэтому не лгать. Значит я буду говорить то, что считаю правдой, чего бы мне это не стоило, хотя врать умею, однако не в том, что считаю наследием… Ну, далась тебе эта религия со своим богом, что – других тем нет? Обойди ты этот фактор, будь гибче!.. Не могу, не приучен оставлять камень на дороге, ведь самому, возможно, придётся во тьме по ней возвращаться. Вот и убираю. Камни на дорогу художника с удручающей регулярностью побрасывают: а – потребительское отношение к жизни, б – власть, в – религия. К примеру, некий Блудилин – какая симптоматичная фамилия! – пишет по поводу «основного вопроса философии»: первичен дух – это ясно как божий день. И далее: без бога жить легко – не надо бороться с собой, со злом! Вы, коллега, свистите, причём, по обоим пунктам. Умный материализм, как я его понимаю, оставляет вопрос о «первенстве материи» открытым без какой-либо категоричности. Он просто склоняется к идее рождения живого из неживого. Это – раз. И далее: материализм утверждает, что зло – если употреблять столь затёртое слово – заключено в эгоистически равнодушном к боли «другого» сознании человека, то есть в нём самом. Всё! Вот и борись со злом в себе…

Борись!.. Как бороться, почему?! А вдруг лучше изначально не «заражаться» злом, чтобы потом – не лечиться, не бороться?.. Ответ на это предположение строго индивидуален. Сам ищи, думай, будь человеком, в высшем понимании, ибо так проще жить счастливо. Есть и другой способ пребывать в благости: регламентировать свою жизнь по доступным некритичному пониманию текстам, слушать древние сказки, целовать фетиши и кланяться для убийства времени пустому месту. Выбирай… Лично меня на рассудочном уровне, кроме насильственного требования «веры» в недоказуемое чувство, отвратило от бога наличие рядом религии, с её приторной обрядностью, и ещё один пункт, на котором я опять растеряю читателей. Полуофициальное заявление: в течение своей, богатой на людей и события жизни, я лично ни разу не встречал умного, ироничного человека, верующего в бога, с которым мне захотелось бы поговорить. Ни одного… Хотя в средствах массовой информации такие существуют, но виртуально. Понятно, в сфере искусства. Допустим, заблудшие или мечтательные… А реально попадаются какие-то неаппетитные, изуродованные серьёзностью лики, визгливые интонации, взятый напрокат у детства способ мышления с добром и злом, втиснутый в старческую оболочку. Ну, думаю я, если рядом с богом – вот такие… то нам не по пути. Без обиды…

Тем не менее, иногда пересекаемся. В гости друг к другу не ходим, но как-то мирно сосуществуем, «на поездах» другой раз вместе ездим. Наше с Люсей коронное место в поезде, вообще-то, – «боковушки» в плацкартном вагоне, а когда их нет, приходится довольствоваться купе с ограниченной свободой действий, случайными попутчиками и взаимоотношениями… До «СВ» пока не доросли. И вот поехали мы однажды по своим, ни к чему, кроме бумаги, неприложимым делам, без точной нужды, лишь в погоне за новыми наблюдениями… Нашей соседкой по купе оказалась преклонных лет тётушка с лишним весом и одышкой. Бывший врач скорой помощи, не выручившая однако, как выяснилось, главного человека в жизни – саму себя: недавно случился инсульт и прочее. Но это мы узнали чуть позже, а поначалу Люся принялась с ней потихоньку скандалить: место у нашей соседки оказалось наверху, и она в довольно тактичной форме попросила рокировку. Нога, вес, бронхит, возраст, обстоятельства, отсутствие в кассе соответствующего билета. Моя муза стала распространяться о том-де, что билеты нужно брать вовремя, что в купе всегда окажется кто-то, кто затолкает тебя наверх, и так далее… Я незаметно показал ей кулак, успокоив соседку, в том смысле что, дескать, сейчас мы поужинаем, примем лекарство от жизненных проблем и Люся успокоится.

Так оно и вышло: после шнапса мы перекурили, завели с соседкой, имевшей не по кондициям яркое имя Злата, неожиданную беседу о Белограде, который она хорошо знала, интересуясь нравами, обычаями, бытом. Далее перешли на достопримечательности, архитектуру, природу. Соседка, себрка застрявшая в России, подробно отвечала на наши вопросы и особо рекомендовала, если там окажемся, посетить площадь Семи Церквей, где сошлись в одном месте православный храм, католический собор, синагога, мечеть и буддийский храм. А также, тут Злата рассмеялась, есть там ещё один экскурсионный объект: музей атеизма. Мол, сейчас вам говорить ничего не буду – сами увидите, что это за диковинка… Оказывается, православной Себрией правил много лет назад очень чудаковатый король. Он, рассорившись с попами, решил поставить на одной из площадей столицы, вдобавок к невзрачной православной церквушке, – ещё собор, синагогу, мечеть и храм. Вернее, предложить благотворителям и заинтересованным общинам верующих самим воздвигнуть нечто, доказывающее всем своей красотой, ясным величием, что именно их вера – самая лучшая… Деньги нашлись, и в результате безликую площадь украсили четыре компактных архитектурных шедевра. Однако вскорости православные верующие тоже решили утереть нос соседям и на фундаментах старой церкви построили храм, ну совершенно необыкновенный, соперничающий витиеватостью со Спасом на Крови и Покровским собором. А когда после Второй мировой войны к власти в этой болканской стране «пришли коммунисты», то они решили украсить площадь Шести церквей своим храмом – атеизма.

Таким образом, заключила свой исторический экскурс наша соседка, на площади разместилось семь церквей, потому что в центре её имеется древнее языческое капище – огромных размеров камень, по окружности которого бьёт три источника минеральной воды. И поскольку капище давно накрыли ажурной беседкой, оборудовав питьевой бювет, то его также можно считать храмом, где каждый может испить живой силы Природы, что укладывается в языческое миропонимание. Выходит, площадь в течение довольно короткого промежутка времени несколько раз меняла своё название, остановившись пока на нынешних «семи»… Заочно удивившись чудесам, мы с Люсей после кофе отправились в тамбур на перекур. Я находился под впечатлением от рассказа, муза моя, не поняв всей высшей математики, задавала проясняющие вопросы, на которые мне пришлось отвечать, скорее интуитивно, без капитальных знаний. Ведь я не Британская энциклопедия, чтобы всё знать… Вернувшись в купе, мы застали там ещё одну дорожную соседку, заталкивающую объёмные баулы под полки. Одета она была во всё чёрное, включая платок на голове, лицо имела моложавое, но густо изрезанное бороздами мелких морщин. Новая соседка с говорящим именем Варвара была отправлена к нам проводницей на птичьих правах: пока не объявится законный хозяин «места».

Рассовав вещи, Варвара тут же ловко взобралась наверх в чём была, улеглась на полосатый матрац без белья, пошептала что-то и упёрлась взглядом в лаконичный потолок. Далее мы с Люсей ещё дважды ходили на перекуры, в это время Злата с Варварой о чём-то беседовали, но при каждом нашем появлении – смолкали. Полагаю, что «женщина в чёрном», по особым приметам распознав в нас чужаков, надёжно спрятала свою военную тайну. Оно и к лучшему, потому что я несколько раз в жизни нарывался на разного рода проповедников и всякий раз после этого имел гадкое чувство, будто побывал в пахнущем хлоркой санпропускнике между адом и раем. Нет, Варвара виновато как-то прятала глаза, на контакт не шла – оч. хорошо… Вскоре мы тоже расползлись по своим полкам, чтобы, между качающейся грохочущей реальностью и забытьём, скоротать время до утра. Ночью у меня за спиной слышалась какая-то возня, но комочки ваты в ушах словно бы отрезали любопытство, и что там происходило – я не понял. Чуть позже мне пришлось встать по туалетным делам. Варвары на полке уже не было, а спало полностью скрытое одеялом существо женского пола, что стало ясно по бьющему в нос едкому парфюму. Тут следует заметить, что от Варвары тоже шёл довольно наваристый запашок редко моющегося человека, но вовсе без известного аммиака… Злату и Люсю, я видел, он коробил, а мне был знаком с детства: так в сенях, где висели вещи, пахло «у бабушки» в её домике с низкими потолками.

В коридоре я увидел Варвару, спящую сидя на откидном стульчике с самым большим баулом в ногах: видимо, у новенькой тоже вещей хватало. Сегодня не её день… или ночь, подумал я. Лицо Варвары расплющила сладкая гримаса постоянной, не проходящей боли оттого, что внутри её непостижимым образом живёт второе я – всем известный дух. А он, как я заметил, сосед довольно бесцеремонный и уж если у кого забирает его жилище – тело, то не возвращает из тьмы своих чёрных одеяний никогда. Впрочем, вдруг я ошибаюсь… Спи, несчастное в своём счастье создание, спи! Ничем помочь не могу, да и не хочу… Утром нашей третьей соседки в купе уже не было, Люся, измученная беспокойной ночью, посапывала внизу напротив, а подо мной тихо беседовали Злата и Варвара. Пришлось десять минут до пробуждения моей музы слушать про дела мирские и прочее… Когда-то Варвара была монашкой, но потом, в силу беспокойного упрямого характера, взялась от монастыря помогать сиротам. Теперь зимой и летом мотается по епархиям, добывает одежонку, харчишки и с помощью сестёр раздаёт несчастным. Через слово она всё приговаривала: ну и слава богу… бог всё видит… бог-то не даст пропасть… с божьей помощью всё устроится… и так далее. Мне даже стало казаться, что этот самый бог из нашей соседки вот-вот выскочит и наделает каких-нибудь совсем неожиданных дел… Однако, нет… Только надоедливое железо с треском тёрлось друг о друга, железо визжало, свистело и пело…

Злата истинно верующей себя не считала, но праздники церковные почитала, имея, впрочем, к богу серьёзные претензии. Потеряв мужа два года назад, любила, когда становилось тоскливо, ходить в собор, чтобы послушать мужской хор. Дескать успокаивает, дескать красиво… Тут даже я не стал внутренне спорить – красиво, да: на глазах угасающая женщина слушает в колоритно низком звучании мужские голоса, поющие сказки об ангельской жизни на небеси… И Покровский собор красив да, и Спас на Крови, но красотой, правда, имеющей ничтожное сцепление с нашим, раздражающим кишечник бытом, красотой тропической что ли, неприложимой к аскетичным русским пейзажам… Претензии Златы к богу были известного житейского свойства: не помогает, дозволяет убивать детей, не наказывает злодеев. Тогда вот тебе: ни поклонов, ни свечек, ни покаяния! Съел?! Ну, накажи, накажи! Руки коротки… Варвара в ответ вздыхала: на всё его воля… мало молились… его прогневили… а что матушку, святую женщину, к себе забрал, так ему хорошие люди тоже ведь нужны… Тут Злата вспыхнула: да мало ли у него хороших! Что ж тех берёт, кто путь свой земной ещё не прошёл, кто много добра мог бы людям сделать?! А какой-нибудь чёртов Черчилль – прости господи! – пьёт, курит, объедается как проклятый, десятки лет портит моральный климат на планете и до девяносто с хвостиком живёт… Где око твоё, владыка небесный!

Варвара, судя по всему, тоже имеющая микроскопические претензии к святому поработителю, тем не менее упрямо гнула своё: бог милостив, он всех истинных наградит неземным блаженством и так далее… Однако по тембру её голоса было понятно, что говорит она свои заклинания автоматически, совершенно без убеждённости, или хотя бы веры… После этого Злата вдруг чуть смягчается, вспоминает скорую Пасху и переключается на кулинарные особенности этого праздника, в которых она была, как выясняется, сильна. Яйца, куличи, пироги… В этот момент, я окунаюсь в свои химеры: вспоминаю детство, ненавистные яйца, крашеные луком и чем-то жутко ярким, дешёвые конфеты, горелые куличи… Две сумки этого добра мы «набрали» раз с Моргуняхой в «светлое христово воскресенье», побираясь на кладбище между полупьяными компаниями… Я вспоминаю отвратный с того дня вкус всех этих примет «разговений», седые легенды о разборках между районами в дни подобных народных гуляний… И тут понимаю, что атеистом стал не под прессом советской пропаганды, а оттого, что физически не смог проглотить сопутствующие богу товары, что не принял вычурную липовую эстетику его слуг, что и под микроскопом не смог найти в Библии хоть чуточку смеха или иронии…

Вот говорят: не надо оскорблять чувства верующих!.. Во-первых: кто говорит? Да та же власть и обыватели, более других заинтересованные в наличии этих самых профанирующих чувств, – они пользуются богом как ширмой, чтобы скрыть своё неприглядное моральное бельё. Во-вторых: что значит – не оскорблять? Для человека, не склонного к компромиссам, это – почти «уважать». А что уважать?!.. Вопиющую бытовую глупость, рабскую психологию или церковно – кулинарную часть досуга? Конечно, несколько оправдывает человека то, что находится он всего в трёх – четырёх поколениях от рабства физического, так что же говорить о рабстве духовном! Но для творца это – не аргумент, ибо он видит Создателя во всяком, кто через творческое отношение к жизни реализует свои претензии. Для него бог, дьявольщина, нации, государства – это лишь зримое отражение агрессивной физиологии хама, ищущего причину мозоля у себя на пятке – в чужих башмаках. Опять оскорбляю? Но вот ходит художник, допустим, по свету, и кто уважает его чувство прекрасного, его желание жить в гармоничном, ненасильственном мире – кто?! Вы взгляните, как его ранят ваши реалии! Как текут по извилинам его мозга потоки крови, и кому до них есть дело… Я мог бы внутри себя ещё поумничать, но тут Злата и Варвара внизу стали будить мою Люсю, поскольку до прибытия поезда на конечную станцию оставалось совсем немного времени.

Сборы прошли без реплик: Злата завалила свою полку ядовитыми гостинцами, которые она везла сородичам, а Варвара в коридоре какими-то хлипкими верёвками, сикось-накось, крепила грязные клетчатые сумки к двум ржавым тележкам. Надо понимать, что справно приторочить свою поклажу – или, скажем, вовремя постираться! – ей, сидящий внутри колом, бог не велит. Ну что ж, всякая позиция имеет своё право «налево», на соответствующее уважение, либо неуважение. Мы в сборах не участвовали, так как собирать, кроме впечатлений, нам было нечего, если не считать Люсиной сумочки, моего небольшого рюкзачка с дорожными принадлежностями, пяти видеоклипов, трёх десятков фотографий и двух камушков, которые – обычно привозим на память об увиденных в поездке местах. Заполненный народом коридор мы покидали последними, и видели в окно что хромающую Злату, увешанную сумками, встречал дуэтец таких же объёмно красных, как она, стареющих кандидаток на инсульт… Баулы у Варвары срывались с оков, и она поминутно колдовала над верёвками без всякого результата. Выйдя на перрон, мы вдруг услышали за спиной «звук падающего тела». Оказывается, это один из «многовомногих» – по моим вагонным наблюдениям, стареющий похмелённый дурак – умудрился при своём пузе проскользнуть в щель между составом и высоким перроном под поезд. Ну, понятно, мужики из его компании, без особых потерь, достали на свет божий то самое везучее «тело», и всё это произошло так быстро, что даже холодный, пахнущий железом, перронный воздух не успел испугаться… Только шубутная Варвара, нелепо колдующая над своим этическим барахлом, всё причитала: ну вот, и слава богу… и хорошо, что всё с божьей помощью устроилось… бог милостив… спаси и сохрани…

 

ПРИВАЛ. КАК Я БЫЛ БОГОМ

Пусть это звучит непривычно, но апофеоз материалистической – даже, атеистической – мысли «человека разумного», мне кажется, пришёлся на самое начало двадцатого века. Тогда с подачи Ницше, обобщившего опыт антирелигиозной метафизики, а также не без помощи социальных сказочников Маркса и Энгельса, с их идеями новой морали и равенства, была завершена грандиозная работа теоретической расправы над схоластикой, начатая Кантом, а также его контрастными последователями: Гегелем и Шопенгауэром. Не удивляйтесь – идея «деперсонализации» единой дотоле сущности «бога», её направление во все сферы жизнедеятельности, положило начало научному, взвешенному расколу в областях до той поры эмоциональных, приблизительных. А это было под силу только немецкой классической – вернее, идеалистической – философии… Чуть позже знамя расщепления сознания человека, проникновения в самые удалённые его закоулки и глубины подхватила психологическая мафия, грабившая богатеньких, во главе с Джеймсом, Фрейдом, Адлером… Это был ещё один существенный материалистический прорыв в понимание оснований мира, который незаметно для окружающих завершил эрудит и умница Морис Метерлинк, опирающийся на эволюционное учение Дарвина.

Он, как истинный художник, – то есть личность, сочетающая поэта, бойца. философа, – вырвав флаг атеизма из рук поборников во многом спекулятивной психологической школы, водрузил его в качестве знамени Победы на высочайшей точке просвещённой пассионарности. Его «Разум цветов» и «Жизнь пчёл», на мой взгляд, – это вершина атеистического мироощущения. Вершина, правда, не слишком острая, толерантная – фактически свальцованное скальное плато, позволяющее без особых неудобств разместить у себя на спине всех робко сомневающихся в ортодоксальных началах этого мира. Замечу, что позже, не без влияния двух мировых мясорубок и реальной угрозы третьей, а также общего людоедского течения новейшей истории, случился реакционный откат от поисков некой, объединяющей всех нас идеи, за пределами идеи бога. Сегодня философская мысль избегает конфликтов с набором клише и вероучений, стараясь не провоцировать дебаты относительно начала начал. Она попросту просвещает, модифицируя ряд старых нравственных идей под меняющиеся условия су-щест-во-ва-ния – то есть новоизобретённой экзистенции. Хотя, если разобраться, именно эта школа – глубоко атеистична, пусть даже она это не позиционирует, так как во всём видит тоску, равнодушие, скуку, иррациональность. А это не есть бог, верно?..

В чём же фантастическая сила несправедливо забытых грандиозных прозрений Метерлинка?.. Дело в том, что он, хитрец, как и нынешние мыслители, буквальным образом не заявляет – кто отвечает за все происходящие на Земле чудеса и безобразия. Он, не опускаясь до запальчивости, предоставляет исподволь самому читателю – воспринимателю сделать правильный вывод о невозможности искусственным путём создать всё разнообразие жизни как таковое. Надо понимать так, что изощрённость, тонкость, многовариантность и фантастическая гибкость «форм существования материи» как раз доказывает отсутствие у них единого автора… А это уже значит, что все бесчисленные комбинации биологической ткани, претендующие на участие в процессе бытия, пребывания, рождены непосредственно содержанием самой жизни. В свою очередь, являющейся не следствием разукрупнения чего-либо огромного, всепроникающего, а напротив итогом собирания крупного из самых мелких форм.

Однако эта мысль, при всей её революционности закольцовано, в процессе поиска некого Абсолюта, создаёт нового бога, как высший разум, из старых составляющих – например, теософия, вот что странно, и пиетет перед ним! Лично мне это не подходит, ибо я не революционер, а контрреволюционер, и бог для меня, метафорически, это то, что имеют ввиду, когда говорят детям: оставьте в покое свои глупости!.. Это, если говорить прямо, а если переходить на язык дипломатии, то я живу достаточно обособленно, и бог обо мне ничего не знает, да и о вас тоже: ни помогает, ни простит помощи. И даже не важно, на самом деле, есть бог или нет, или это плод чьей-то фантазии – без меня он прекрасно обойдётся. Впрочем, взаимно, так как понятие «бог» подразумевает факт некой «веры», а соединение столь разных слов – явная нелепица. Если он есть, то зачем в него «верить»? Нужно, допустим, знать: бог есть, и точка. А дальше через запятую: ему на нас плевать, он о нас печётся, думает, либо просто наблюдает, вмешиваясь в жизнь на Земле лишь по крайней нужде?.. И на уровне самовнушения здесь не всё однозначно…

Вдали от «веры» существует, впрочем, другое слово: «факт», на него похожи даже чувства, категория казалось бы незримая. Но факт брутально ищет лишь практическую выгоду как основу рационального и тем себя, с точки зрения абстрактного, духовного, ослабляет… Нет смысла, наверное, доказывать, что «сила бога», как и сила всякой религии, заключается в обещаниях некого физического, либо духовного блаженства, и при их отсутствии – улетучивается. Однако временная бытовая независимость от предмета не позволяет его автоматически забыть, хотя бы потому что «напоминающих» – пруд пруди… Стоят тут и там, вопиют, не терпят возражений, провоцируют или выскакивают как бесенята из табакерки со своими лишёнными самоиронии заклинаниями. Надоедают! Поэтому боец гармонии, фанатик света и оптимизма, время от времени обязан отвечать на крики. Без этого он болеет. И так будет, пока он жив, пока жива совесть и гуманитарные установки. Без «ответов» ему вовсе тошно, как мудрецу без водки. Они же, замечу, допускают и философские, полемические допущения. Принципиально, количественно, их всего два.

Первое: если говорить о жизни как явлении, вложенном в нас извне, то серьёзно можно говорить лишь о высших принципах «размножения и приспособления», как основы существования, а также «регенерации и деградации», как способа жизни и смерти. Так вот, я допускаю, наличие биологических, молекулярных «спор – частиц»», которые этот принцип консервируют и разносят по юдоли Вселенной. Но не думаю, что они являются чьей-то конкретно собственностью. Принцип – это ещё не бог, не икона в общепринятом понимании, с чемоданом изрядно подопревшего, ветхозаветного «моралите», как это трактует христианство, ислам, буддизм, иудаизм и проч… С точки зрения принципа, религии – это лишь набор моральных гипотез, не имеющих материальной базы, так как принцип подразумевает механизм реализации и метод постоянной самоорганизации для нахождения наиболее эффективного положения тела, его военного перемирия с душой, если кого не устраивает слово «мозг», как состоящий из извилин белковый субстрат.

Так вот, те самые споры, несущие в себе способность к жизни, то есть «принцип», – это ещё не бог, управляющий и движущий всем. Ёрничая, можно спросить: а на черта ему это нужно?! Зачем лезть во все дела, иметь в поле зрения каждую свою тварь, заботиться о ней, наказывать или поощрять, обещать загробную жизнь и дарить всем по частице себя? Памятуем также, что ежесекундная практика это опровергает!.. Короче, «бога» как принцип, лежащий в основе жизни, почёсываясь, допустить субъективно можно, но вот факт его присутствия, власти, произвола, воли – ни за что… Для тех, кто способен глубже понять предмет разговора, – это мировоззрение достаточного основания, но не основание достаточного мироощущения. То есть факт против веры. Феноменально или логично, но в создании «идеи бога», мне кажется, большую роль сыграло элементарное обезьянничание, сколь вызывающе не звучит этот спорный пассаж под аккомпанемент дарвиновских исканий… Что я имею ввиду?

К моменту возникновения основных догматических религий, человек имел на своём боевом счету сотню – другую тысяч лет волнообразной эволюции, во время которой он не только пытался выжить, модифицироваться, но и искал новые формы взаимодействия с окружающим его миром. Соответственно, время дало ему практический опыт подчинения своей воле растений, птиц, зверей и даже насекомых – тех же пчёл, к примеру. Они на глазах «меняли свойства», приручались, охотно служили человеку, то есть становились его подданными… Значит, решило некое творческое сознание во времена агонии языческих, вольных представлений, мы для них – высшие существа, боги, раз ими безраздельно владеем. Но и над нами, следовательно, обязательно должна быть некая сила, выделившая нас из безликой массы животных и подарившая высокий – почти высший! – интеллект. Ага-а-а… Словом, «правило повелевания», похожее на бинокль, был повёрнуто с уменьшающей домашних животных стороны, на увеличивающую, направленную в роскошные кучевые облака, сквозь них… в россыпь звёзд… И там, в пыльном скопище галактик, буквально в километре над головой, был обнаружен бог, всевидящее око, учётчик грехов, мерило раскаяния, с кнутом – адом и пряником – раем.

Признаемся себе, образ мерцающий, дописываемый воображением, но реально больший, чем страх остаться совсем одиноким… Плюсуем сюда некоторые крохотки этического свойства, имеющиеся на руках две тысячи лет назад, и получите – через «головастиков», что-то там слышавших о буддизме, вперемежку с иудаизмом – хождение по водам, преломление и раздачу хлебов, чудесные исцеления, молитвы, просветления, первородный грех, сатану – а как без него! – крещение в водах Иордана, и вот вам чисто Спаситель во плоти. Наличие – не повод, отсутствие – не причина: практически в мгновение ока возникла и стала набирать силу мощная догматическая система, подменившая слова «условие – принцип – факт» на «сила – власть – вера». Это объяснимо: первозадачей христианства, как и прочих укрощающих физиологию иллюзий, была изначально не идейная помощь «человеку», а практическая польза для тех, кто силой захватил над ним власть. Во имя, понятно, узкокорыстных интересов, подразумевающих «бога» как веничек, чтобы отмахиваться от зелёных эволюционных мух социальной справедливости, братства, любви, равенства, гуманизма, хронической «надежды на лучшее» – хотя бы потом, на небеси… Ах, какие в голове возникают крамольные рифмы! Стоп.

Здесь мы переходим ко второму философскому допущению идеи бога. И оно – не удивляйтесь! – связано со словом «любовь», но не в бытийном, нашем с вами её понимании как чего-то сверхъестественного, пришедшего извне. В этом случае, примите «любовь» прозрачной мыслью, выраженной чередованием волн света, инстинктивным прибоем радости бытия, где за каждым движением тела стоят десятки внезапно открытых духом истин, не нуждающихся в пояснении. Хотя я лично склонен объяснять всё, что попадает в поле внимания. Так вот для меня любовь – это воля к жизни, как непреодолимый инстинкт жить, и мобилизующий на усилие рефлекторный страх перед всякой неволей, смертью, «несуществованием». Воля составляет основу высокого чувства, повелевающего нам быть, верить в чудо, в завтрашний день, в силу удачи и возмездие за слабость. Она же, в свою очередь, позволяет нам браться за оружие, будь то ум или мышцы, если на нашу любовь посягают, пытаются отнять или нейтрализовать как свободу… Когда авторы христианских легенд начертали на скрижалях: «Бог есть любовь», то они, при помощи доставшейся им от предков мудрости, попали почти «в яблочко». Однако, если сказать: «Жизнь есть любовь», то смысл фразы, освобождаясь от химер, существенно усилится.

Любовь, повторюсь, следует понимать как собирание всеми наличными органами чувств и рецепторами импульсов гармонии, оптимизма, строгой доброжелательности, подаренных нам природой. И чем больше в живом существе разумности, тем больше в нём любви, подразумевающей «право жить». Хищник, в силу биологической лотереи, обязан большую часть своего времени «нелюбить» – охотиться, лишать любви других, догонять, прятаться. Но даже он в минуты сытости, нежась на солнце и являя собой ангельское создание, находится в состоянии дикой любви к копошащемуся рядом потомству, солнечному свету, ароматной траве, небу, речке рядом, а через эти обстоятельства места – к жизни вообще. Тронь его в этот момент, и он бросится спасать свою любовь, поскольку кроме любви у него ведь ничего нет! Ничего, и это больше, чем инстинкт. А возможно – убежит, поджав хвост от смущения, что его застукали за столь интимным для хищного сообщества занятием… Мне кажется, что если и существуют в мире споры, распространяющие способность органической материи к жизни, то на обратной стороне этих спор или по окружности, словно на монете, будет выбито слово «любовь… любовь… любовь… любовь…» как ёмкое разъяснение способности получать счастье только от факта существования. Как генетический код заряженности на развитие, приспособление, терпение и покой, при достижении краткого компромисса между инстинктами, опытом и движением. Но сложный, ускользающий смысл слова «любовь» нельзя воспринимать во всей силе, если он не имеет возможности быть выраженным зримой метафорой. Тут важно, чтобы вдохновение её вовремя подбросило…

Например, недавно в одной предрассветной грёзе я вообразил себя мыслящим атомом, или даже протоклеткой – то есть микроскопической частицей, гораздо меньшей, чем любая «мыслящая сущность» в этом мире, но несущая всё-таки внутри себя все признаки разума. Я носился на световых волнах по Вселенной, в которой странным образом не было ни верха, ни низа. И я их искал – искал место, где можно было бы присесть, прилечь, отдохнуть от хлопот существования… И понежиться под чужим солнцем другой, совершенно незнакомой галактики… И набраться сил, набраться света этого «чужого» солнца, расплавиться в нём от любви – оставить на раскалённой гальке неизвестной планеты свой невидимый отпечаток, который потом, быть может, по прошествии орды веков, дождётся своей жизнетворной грозы, всунет в песок между камнями тонкий язычок корня, а вверх пустит прозрачный стебелёк новой жизни. Ей эта планета сначала покажется враждебной, пугающей, слишком горячей… Но мой след, я верю, не пропадёт, он сущностью приспособится, обзаведётся новой устойчивой оболочкой, потратив на это скучное дело долгие периоды эволюции. Он взойдёт, расправит листья, плечи, разбредётся, примет противоречивые обличья. Он станет чьей-то пищей, чьим-то зрелищем, чьим-то препятствием – жертвой или владельцем… Но тогда ему это будет уже совершенно безразлично, потому что моих ростков на тот момент будет так много, что их не испугает даже пугающая правда материализма и светлые химеры идеализма, силы и слабости…

Жизнь, объективно, не заключается в одном только родительском курином кудахтании и сюсюкании, а счастье нам дано скорее в паузах между жестокими боями… Хотя – кто против! – мечталось бы сделать эти паузы более длинными, а бои – минимально кровопролитными, но это лишь пожелания… Мне же надо лететь дальше, и в длинных перелётах от планеты к планете – думать о своём: как сделать Жизнь лучше? Нет, не жизнь на одной из планет Солнечной системы, а «жизнь вообще» как совокупность свойств и качеств… Ибо можно нарисовать логичную схему без насилия вовсе, но жить в ней будет практически невозможно, ввиду фактического отсутствия материала для поглощения – баланса – отдачи – поддержания сил. И ни один бог, и никогда не разрешит это вопиющее противоречие – вот в чём слабость идеализма: на совершенную сущность пытаются повесить грязную работу! Хотя от её имени может говорить и демагогически мошенничать хитрец или циник с чёрной дыркой на том месте, где должно сгорать, негодовать, прыгать, замирать, взрываться, петь, замерзать в покое, кровавое, настырное сердце…

Перелетая от планеты к планете, я везде оставлял свои чертежи и графики будущей жизни, хотя никогда не стал бы навязывать их в конкретных условиях как Линию жизни. Для понимания этой простой истины я достаточно насмотрелся на судьбу своих семян на других планетах в фазе рождения, развития, увядания и смерти. Это любопытно: на всех планетах их судьба, в первую очередь, зависела от количества света – то есть любви, вы понимаете! – разбрасываемого тем или иным светилом… И вот ещё: когда звёзды эти начинали гаснуть, то их, лишённые внутренней энергии, безвольные, истощённые, выпотрошенные тельца срывались, как пушинки, со своих мест, собирались в определённых местах, резервациях – три, четыре, семь, больше! – и заводили космический хоровод. Критически рядом друг с другом – страшно, самозабвенно, неумолимо – и потом вдруг сталкивались, сливались в экстазе! – да так, что сотрясались соседние галактики… И образовывали новые кольца, пояса звёзд, новые спирали света – источники той самой Жизни в обозримом будущем.

А я позднее обязательно вернусь к этим ярким новообразованиям, потрогаю их плывущие горячие осколки – планеты: не остыли ли они до степени комфорта? И если – да, то лягу на приглянувшуюся безжизненную каплю, чтобы расправить немного свой блестящий лоб, набраться сил, набраться любви, оставив на ржавой мятой перине очередную свою кровавую плащаницу. И пусть она, до времени иссохнув, ждёт жизнетворного дождя, который даст её едва выжившим клеткам реальный объём, наполнив от края до края, волю действовать всегда! Даже когда она связана незнанием или просто страхом… А потом взойти, словно пышное тесто, расправиться, подрумяниться, занять всё обозримое пространство своей настырной клетчаткой, чтобы вновь и вновь – по кругу! – унаследовать Принцип жизни и её Любовь. Как чего-то для данной особи, в её нынешнем воплощении, совершенно неповторимого, терпкого… и обязательно красивого, ибо красота – это тоже любовь… к форме. Космос кажется пустым только на первый взгляд. На самом деле его расстояния и просторы – это лишь условие независимости, свободы друг от друга форм жизни, на случай, если вдруг сосед заболеет белой горячкой. Космос – это строгий карантин… Но для мелочи, подобной мне, он казался кишащим – вспышками, красотами, обломками прошлой, настоящей, будущей жизни и, наверное, кажется, вроде бы… нашими собратьями по разуму.

Простите, увлёкся, не заметив в этом сне, грёзе, видении – один ли я носился по светлому мраку космоса, или у меня были сотни, десятки тысяч, миллиарды дублёров, охваченных тем же вдохновенным порывом, что и я, нёсших, – каждый в своём личном воплощении! – неповторимый генетический код… Да, упустил. Вселенная-то большая. А вдруг это «моё» вспомнит кто-нибудь другой, если он есть?..

 

Спустя некоторое время, после мелких дорожных событий, описанных в начале этого «дня», нам с Люсей представилась возможность побывать в Себрии, и согласились мы на поездку, скажу откровенно, из-за интриги с площадью Семи церквей… Что же за диво скрыла от нас Злата, чем во-обще можно удивить в столь скучной, неблагодарной теме как научный – эмоциональный – врождённый – или, какой там ещё – атеизм? Вопрос… Тем более, что пока атеизм, как культ, существовал в соцлагере, художник имел возможность высказываться в пользу материализма, но после смены режима, от как бы ушёл в подполье и сейчас либо поддакивает лжи, либо, солидарно с толпой, молчит… Вот почему я пытаюсь ловить в воздухе любые молекулы сопротивления господствующей линии… Саму поездку, в рамках указанной темы, я описывать здесь не стану, а кусочки данного приключения, как обычно, разберут другие главы, поскольку вдохновение бросает семена формы и собирает урожай содержания почти вслепую… Прибыв в Белоград ближе к вечеру, поселившись в беззвёздном отеле, не передохнув, мы отправились с моей музой искать площадь Семи церквей. Надо заметить, что о существовании языкового барьера я знаю по слухам. Обычно за границей мы неплохо прикидываемся немыми, а если судьба сводит с художниками, то понимаем их и вовсе без слов, в том смысле, что говорим много, на разных языках, но воспринимаем друг друга скорее эмоционально. Кипяток и сплошные восклицательные знаки!

В Себрии общаться с простыми людьми, кстати, даже сложнее, чем в какой-нибудь непонятной нам Франции. Это оттого, что говорят себры практически по-русски, но так, знаете ли, будто с неким дефектом речи. То есть ты, вместо того, чтобы слушать – что говорит человек, получаешь нездоровое удовольствие от его потешности. Только сила воли заставляет в этом случае откровенно не заржать… Потом вдруг соберёшься, но прохожего уже и след простыл. Такая же история у меня с украинцами и белорусами: умираю… Это вообще сумасшедшее удовольствие – слушать незнакомый язык: обертоны, крещендо, грассады, разные там шипящщще – скрррипящие. Словом, как только прохожие узнавали, что нам надо на известную площадь, объясняли всё вроде бы грамотно, но где-то в конце короткого диалога тоже прыскали в кулак. Люся, это мы такие смешные или себры – все со странностями? Чтобы ответить на этот вопрос, Папа, нужно пивка накатить для ясности, а там уж разбираться…

Не без трудностей, но в чистый предзакатный час мы с моей усталой музой выкатились на вожделенную загадочную площадь. И надо сказать, что она не обманула наших ожиданий: по периметру широкого круглого пятачка, закрытого серой брусчаткой, плечом к плечу стояли все экспонаты новейшей истории, не зря описанные Златой в превосходной степени. Но главное чудо на площади являл собой тот самый, загадочный музей атеизма: десятиметровая, тёмной бронзы голова Карла Маркса на невысоком постаменте!.. Она по-богатырски, с отеческой снисходительностью смотрела на обступившие её культовые сооружения: православный храм – и вправду, великолепный памятник архитектуры, молочный брат диковин в Питере и Москве. Следом шла ажурная мечеть, облицованная голубой, белой и золотой смальтой, причём высота её минарета равнялась высоте креста на звоннице православной церкви и высоте остальных чудес… За мечетью радовал глаз тёмно – охристый буддийский храм, щедро украшенный каменной скульптурой, искусными масками, панно и барельефами, изображающими экзотические приключения восточного пантеона высших мифологических существ. Далее сияла необычайная для евреев синагога, пусть традиционно сдержанных форм, но покрытая магически сверкающими, сближенными по гамме полудрагоценными минералами… И замыкал сакральный круг готический костёл, как я понял, – копия Кёльнского собора, уменьшенная в достаточное количество раз и являющая яркий памятник бессмысленности красоты ради упрямства.

Площадь в этот вечерний час была многолюдна, местные жители и приезжие входили – выходили из всех кондитерских фетишей, собираясь вокруг навеса с языческой «каабой», чтобы после искусственной пищи вкусить хоть чего-нибудь натурального, иносказательно, материального и поспорить о духовных диетах. Я же обратил внимание, что над головой Маркса просматривается красный скальный гребешок за городом, который с определённой точки воспринимался как ирокез на голове радикального панка. А если учесть, что рьяное солнце на закате усиливало багрянец камня своими красками, то магический эффект сейчас достиг наивысшей точки! Розовые оттенки верхушек церквей, почерневший в тени монументальный светоч коммунизма, красный «хайер» природы на благородном индиго неба… Понятно, что мы с Люсей тут же устроили фотосессию, причём все, кого мы просили «заснять» нас на фоне Маркса с ирокезом на голове, не понимали задачи, и щёлкали нас густо, да пусто. То есть, «ребята» просто не видели ничего необычного в случайном совпадении ряда сатирических деталей. Ну да это их дело, а нам в итоге пришлось ограничиться крохотной Люсей на фоне огромного чуда…

И тут меня распёрло на болтологию: видишь, говорю, Люся, есть бог? – нет? – вопрос пока остаётся открытым, а вот церквей на спорном месте возникло немало… И ведь это далеко не всё! Ты знаешь, сколько вокруг каждой – ересей, расколов, ответвлений, сект, а сколько самостоятельных проповедников объявляли себя мессиями и утверждали свою веру… Тот же Маркс, к примеру. Хотя именно он не сводил религию к ложным взглядам и заблуждениям, он рассматривал её как объективную общественную потребность в иллюзорном восприятии действительности… Знаю, знаю, Папа, религия – это опиум народа, как нас в школе учили. Не знаю, Люся, чему вас там учили, но я о другом: нужно ли было не самую радикальную фигуру делать иконой атеизма? Почему не раненый на всю голову Ленин, или похоронивший бога Ницше? А ты видишь, Папа, какой он прикольный: бородища, шевелюра, то есть круглый во всех направлениях, поэтому в его голове очень легко было устроить выставку – она ведь как дом. Пойдём, посмотрим – что там внутри, наверное, музей ещё работает… В этот момент на минарете мечети муэдзин затеял концерт, ему сначала ответили колокола православного храма, а затем и католического. Впрочем, судя по деликатности, это не было соревнованием или попыткой утереть нос конкуренту, а со стороны – напоминало шоу.

Но когда из-за буддийского храма вылезла бригада кришнаитов со своими мантрами, стало ясно, что с помощью такой «бесхитростной хитрости» работающие по периферии площади торговцы и рестораторы, через прикормленных слуг господних, заманивают посетителей. Возможно, и себрский король, затеявший этот дорогостоящий аттракцион, как прогрессист, вольтерьянец, понимал, что на уровне логики все религии равны, что борьба за верующих для них – не битва за истину, а драчка за кошелёк и душу данного человека, то есть борьба с конкурентами… И более убедительного доказательства этой мысли, на фоне грандиозных декораций, воздвигнутых здесь силой природы и слабостью человека, мне лично не требовалось. Свои очередные доказательства сто раз доказанного я получил, но Люся тянула вашего автора дальше. А меня уже, вроде бы, пугала нагота атеизма, отталкивала ловля библейских сюжетов на лжи, физические опыты по опровержению сиротских сказок и так далее… Однако, музей атеизма нас приятно удивил: никаких эмоций, попыток спорить с радикалами, стоять на небесспорном своём. Только статистика: столько-то человек погибло в распрях «за веру», столько-то уничтожено инквизицией, арифметические последствия разного рода джихадов, войн за «гроб господень», подвиги «шахидов», сметы на обслуживание хитростью человеческих пороков. Словом, как оружие борьбы, лишь бухгалтерское красноречие официальных данных, ибо правда, чаще всего, почти бессловесна, а успокаивающая ложь, идейный шантаж, подкуп, льстивые иллюзии – чудо как кучерявы! Во веки веков, аминь…

Оформление экспозиции составляли лаконичные планшеты с фотографиями, рисунками, диаграммами и документами. Причём при показе не существовало деления на ислам, православие или буддизм – все религии, деяния их слуг, призывы и цифры – просто идут слоями, а там сам разбирайся, где кончается иудаизм с его выспренним снобизмом и начинается сионизм с его агрессивными действиями против «неверных»? Где кончается экономическая самостоятельность церкви в царской России, и где начинается элементарная жадность её слуг по обустройству собственного толстого зада? Где кончается, везде и всюду, самодурство бесов власти, и где начинается трусливая идейная защита её шкурных интересов со стороны правящей религии? Где кончаются разумные естественные потребности человека, и начинается нравственный откуп за различного рода грехи со стороны церкви. Вникать в детали нам, интуитивным атеистам, не хотелось, и мы минут за пятнадцать справились с двухэтажным музеем, состоящим из двух небольших залов. Вверху, кстати, в витринах буквально вповалку лежали многочисленные предметы, которыми ортодоксальные верующие в церковных застенках пытали ведьм, колдунов и всех кто без должного почтения относился к добрым химерам. Одно слово: способы воздействия на так называемых еретиков, а чаще – просто на соседа с его богатством, во все века именно религия, здесь надо отдать ей должное, довела до совершенства. Пытать так и таким количеством инструментов, как пытали несчастных попы, не мог никто! Ни власть, ни бандиты, ни садисты – следователи. Это даже сами попы с гордостью признают…

Люсю от увиденного, при поддержке видеоряда, чуть не стошнило, и мы почти без позора бежали из ада, опровергающего наличие рая… На площади Семи церквей, чтобы разогнать придавленные сумерки, раньше времени включили освещение, и от этого она выглядела нарядной, как невеста перед свадьбой. Кроме постоянно действующего дискуссионного клуба у источников, в нескольких местах, то тут – то там, камерные хоры верующих вполголоса славили небеса… И, надо заметить, было за что: чистое до того небо накрыли лёгкие перистые облачка, которые разрезали на геометрические фигуры «хвосты» реактивных самолётов, и теперь на алую абстракцию, организованную человеком совместно с природой, было страшно от красоты смотреть. Выпив кипящей минералки из источника и незаметно отрыгнув газы, я едва сдержал слезу умиления: Люся, говорю, если бы меня окончательно прижали некие высшие силы – жизнь в вере или смерть, то я бы выбрал жизнь по языческой вере. Ну, ты посмотри, я кивнул на небо, – разве этому великолепию нельзя поклониться!.. Разве зазорно назвать братом того паучка под крышей бювета, поблагодарить эту живую воду за глотки здоровья, что входят в тебя… Ты чувствуешь, чувствуешь! Люся с газами расправилась более откровенно и даже почесала от удовольствия нос: чувствую, Папа. Ты же всегда был язычник!.. С грибами разговариваешь, почки весной жуёшь, насекомых пытаешься не трогать, целуешься с дождём… Да, будет за что нам сегодня выпить!

Обязательно, Люся! – воскликнул я. А хочешь, появится ещё один законный повод? Какой? Сейчас узнаешь! И я буквально ножом вонзился в компактную кучку мирно спорящих о силе бога чистеньких старичков и возбуждённых старушек… Я, дескать, иностранец – из России, гражданин мира, приехал сюда послом от ваших духовных братьев, чтобы основать новую веру – космическую. Дескать, я уважаю ваших богов, ваши чувства, но время ищет и находит новых героев, почти кричал я в толпу, не давая ей опомниться… Моя муза, в ходе вступительного спича, во все отвыкшие от удивления глаза смотрела на меня. Это вдохновляло, и я – без всякой мысли и цели, как Остап Бендер, понёс: дескать, по последним исследованиям жизнь на Земле основал космический разум! Он зорко наблюдает за нами, но, в отличие от прошлых богов, не лезет во всякую щель, а лишь с помощью Природы корректирует наш жизнеобмен, вмешиваясь только в случае крупных неприятностей. То есть, он предоставляет нам определённую степень свободы. А «старые боги», пророки и апостолы, включая Саваофа, Будду, Христа, Мухаммеда, Заратустру, Бл. Августина, Сергия Радонежского, Дидро, Чапека, Артура Кларка, Мартина Лютера Кинга, Терри Гиллиама и многих других гениев, были посланы именно Высшим Разумом Космоса, чтобы помочь нам разобраться в себе. Так нужно там… Я ткнул горящим пальцем в фиолетовое небо.

Народу вокруг прибавилось, причём уже больше солидного и радикального возраста, а поскольку это были в основном себры, то понимали они меня наполовину, наполовину дописывая мой бред своим богатым воображением… Так это было, или иначе, но глаза многих горели! Они ведь давно уже на этой площади не спорят конфессиями, не делят небо, а тут вдобавок ещё и русский браток в раже, предсказывающий будущее воссоединение! Может быть, хватит толковать – чей бог лучший, чья вера верней?.. Европа вот объединяется, военные блоки, даже валюты, станции на орбите, массовое искусство, таблоиды, бизнес… Возможно, и нам пора?! Я же продолжал витийствовать: братья, сёстры, новая вера не отменяет ваших прошлых убеждений, тем более вы теперь знаете, что все наши боги и пророки были братья!.. Новая вера не призывает класть Высшему Разуму поклоны, но нам необходим свой храм, где мы могли бы общаться с ним, нам нужен дом встреч с Космосом, как вечной, торжествующей над временем силой. Не сегодня, но буквально завтра сюда прибудет группа проектировщиков, чтобы рассмотреть возможность строительства на этой площади ещё одного храма: необычной красоты планетария, с помощью которого каждый желающий, независимо от веры и убеждений, мог бы иметь возможность общаться с будущим наших детей…

В этот момент Люся из толпы мне подмигнула и показала известный палец: дескать, молодец, Папа, дуй до горы!.. Да сколько угодно! У меня подобного рода не проваренных мыслей в остывающем бульоне иллюзий – пруд запруди… Дую: но в Космосе мы найдём не только Разум, но и Противоразум, чёрные дыры творческого сознания и нам важно сразу понять – кто есть что, ибо зло может умело маскироваться под добро… А будущие церкви Космоса помогут нам распознать «то и это» за-ра-нее, с расстояния, чтобы тратить драгоценные световые годы полёта не к тьме, а к свету!.. Создатели библейских легенд, через своих поручителей, были правы: ад и рай существует, но не столь близко, как казалось, поэтому именно сейчас, когда знакомство с Космосом стало так реально, нам надо скорее выбрать – куда идти… И тут, обрывая мою бьющую током тираду, словно бы в подтверждение ярких слов, на площади внезапно погас свет. Я смолк, и все люди молчали, а вверху над нашими головами звёзды уже проткнули плёнку неба и теперь, когда глаза привыкли к темноте, будто бы поливали души всех светом Высшего Разума, прячущегося между ними. Тотчас по площади прокатилось тихое, но дружное «а-а-ах-х-х». Я понял, что это знак, схватил Люсю за руку и технично исчез, словно карманник, обчистивший простаков. Не успели мы добежать до Маркса, как включили освещение. Народ вокруг капища возбуждённо митинговал…

Дело устроилось! – можно было с чистой совестью идти доставать шнапса. Из-за угла я указал на последнее «гражданское» сооружение среди храмов. Вот этот дом, Люся, можно легко перестроить под планетарий, то есть церковь будущего: так, так, плюс купол на крыше… И будет называться эта многоимённая площадь: «Восьми церквей» уже окончательно, ибо места тут больше нет. Ты, что, серьёзно, Папа? Я-то думала – ты гонишь… Конечно гоню, моё сокровище, но вот увидишь – завтра или скоро здесь объявятся адепты новой идеи со старыми дырками и церковь – не церковь, но деньги под Высший Разум собирать начнут… И будут давать! И евреи, и православные, и буддисты, и мусульмане, потому что примирить их может только космос… Человек с голой духовной спиной или чуть ниже… буквально кожей чувствует какую-то опасность, но ошибается – откуда она идёт. Раньше считали: бог, сатана. Теперь скажут: разум, чёрные дыры или «чужие». Человек слаб, он не может пока не бояться, не может не искать крайнего или отвечающего за то, что ему до сих пор не стало по-настоящему хорошо… По-настоящему, не по-настоящему, но я, Папа, так устала, что мне лично и от шнапса очень хорошо – станет!.. Мне тоже! – я рассмеялся, и мы «через гастроном» пошли отмечать свои новые впечатления, полученные на очень и очень старом месте…

 

СОН. АД ЕСТЬ РАЙ

Понятно, что после всех этих невинных и гуманных проказ, я как основатель новой религии, как разведчик – посланник Космоса, согласно внутренней логике, заснув, прямёхонько попал в смутно предполагаемый рай. Надеюсь, вам не надо особо разжёвывать – что, конкретно, это такое, ибо каждый видит рай по-своему, пусть даже как осколок красивой легенды. Ассенизатору он мнится в благовониях буйно цветущего розария, святоше – в моральной колбасне и осаннах высшим силам, отметивших его бытийной импотенцией, дегенерат «мыслит» рай местом, где он – самый умный, буржуа загорает на тропическом пляже с золотым песком высокой пробы. Я же оказался ближе к стереотипам, вбитым мне в голову пытливыми братьями по разуму, то есть по искусству. Местность вокруг представилась бледно-розовой, состоящей из лебяжьего пуха, сближенных по гамме цветочков, перезвона ручейков, зеркал прудиков с такими, знаете ли, ажурными белыми лавочками по кругу. Зефирные деревья, щербетная почва, леденцовая трава, хрустальные трели, а вместо неба – лишь слегка пахнущая ванилью сахарная вата. Словом, благодать.

Народу совсем немного. Понятно, избранные!.. И в частности, благообразные, ушедшие в себя старички, но больше – опрятные морщинистые старушки, занятые вязанием, вышивкой, медовой безличной болтовнёй, растворением во фруктовой вечности. Были там и молодые особи, впрочем, совсем малым числом, ввиду стремительной краткости дней, как я понимаю, для доказательства своей приторной святости. Ну, влип, думаю… но внезапно и быстро освоился, принявшись, подавляя зевоту, бродить по раю в поисках «своих». А взялся я за это дело, надо заметить, наобум, почти без анализа, априорно полагая, что все творцы человеческого духа обязательно должны находиться именно в этом лауреатском месте. Хрен там! Ни одной знакомой физиономии, а всё больше, перекрученные тупой многозначительностью, прогоркшие розочки ликов, или личин, на клейком не прожаренном бисквите пребывания. Ладно!.. – ору я внутренне – но уж люди типа Кампанеллы, Флоренского, Кафки, Гарсиа Лорки, Даньки Андреева или страдальца Шаламова должны же где-то проводить свои впаянные в бессмертие мгновения! Опять, тот же хрен. Вот вам и рай… Натыкали неких леденцов ханжества на палочке инфантильности в тёплое местечко за то, что те к тараканам по-братски относились, да прямо-таки чистым сахаром пи’сали, и назвали это подобие искусственного мёда, для ясности кратко, без комментариев – рай. Лажа в кубе, выходит.

Не по нутру моей хулиганской рефлексии стало это убаюкивающее болото, и я, уже беспрерывно зевая без свежего воздуха самовыражения, потащился искать проходную, чтобы молить – просить – требовать отправить меня обратно «в жизнь». Насилу нашёл. Тихо, никого… Решил без спроса проскочить, но тут передо мной дежурные архангелы выросли… Дескать, дядя, это безальтернативно, или ты – наш, или ты – бесов, но обратно, то есть в дорайскую жизнь, тебе хода нет, так как ты физически умер. Не знал… Впрочем, всё равно. Здесь мне не место, говорю, поэтому – что нужно сделать, чтобы отправили в ад? Пиши заявление!.. – кривится от удивления стража. Как? – интересуюсь. Думай… – мнутся, раз ты духобор, непоседа. Тогда я, достав из светлых льняных порток свой скромный детородный орган, простите… начинаю выписывать едкой жёлтой мочой на ослепительно белых и пористых, как снег, ступеньках проходной рая текст. «Я – такой-то – прошу отправить меня из этого вашего рая, куда повеселее, хотя бы к чёртовой бабушке…» На личную подпись жидкости, увы, не хватило: получился завиток с улетающим в штаны многоточием… Достаточно ли? – саркастически подмигиваю. Да, вполне… отвечают хором полупрозрачные охранники, хватают меня под микитки и дают синхронно по столь увесистому пендалю, что летит моя, условно говоря, бессмертная душа вместе с остатками бренного тела по траектории – да так, что только ветерок в ушах: в-щ-щ-щи… Обстоятельства по ходу движения начинают смеркаться до глубоких сумерек, но не привычно синих, а до несколько кровавых. Вернее сказать, свекольных.

В точке приземления почва оказалась каменистой, но метафорически что ли: ведь это всё выдумки!.. Соответственно, камни здесь будто были сделаны из плотного поролона, «посадка» вышла мягкой. Скажу начистоту, о самом аде я был превратного мнения: геенна, жуткие рожи чертей, ещё хуже – грешников, жарища, грохот, вопли, ор вселенский. Может он у кого-то таким и выйдет, но я – другой, как и мой личный ад. А что он, как впрочем и рай, у каждого будет персональным – нисколько не беспокойтесь, господчики, сэрчики и панночки грешники!.. Вкратце, мой ад таков: скопище «мухоморов», как в час пик у метро, суета, крики, ругань, распоряжения, реляции. Дел у «народа», включая чертей, похожих на обдолбленных хиппи, – по горло. Всех надо обеспечить сладкими муками, всех и всё учесть, никого не пропустить, постоянно придавать хаотичному процессу динамику, логику, осмысленность… Грешники тоже носятся, будто натурально угорелые, выстаивают очереди на огненные ванны, дерутся из-за садистских процедур, какими-то длинными батальонными колоннами в ногу маршируют внутри бедлама по террасам, переходам, лестницам… Тут же сыплются, словно горох, в кипящие болота, на сковороды, крюки, пики и желанные – поскольку безболезненные! – муки, делая это, похоже, лихо, с полной ответственностью, с прищуром! бодро! стойко! перенося под «хэви – ме’талл» тяготы и лишения адской службы. Существовал здесь и специальный транспорт: вагонетки аутентичные шахтёрским, даже с трафаретами, названиями конечных станций, уносили по спирали в бесконечные пылающие скалы, отроги, утёсы, пещеры, распевающих хором весёлые непотребные песни, гроздья мелких бытийных хулиганов.

Кроме просто движения, в моём аду возводилось бесконечное число строительных объектов: подрастали какие-то пыточные, здания архивов, расширялись общежития для чертей, зоны особо выделенных грешников. Вы правы, это были в основном те самые «свои» – писатели, художники, поэты, композиторы. Занимались они тем, что помогали бесам идеями насчёт перековки неразличимого, спёкшегося человеческого материала в отдельно стоящие единицы личностей. Ну, а поскольку кузница – дело горячее, то отовсюду, летели искры, огни электросварки, которые, если окинуть взором картину здешнего чумового бытия, придавали акту обогащения людской руды, в реальной жизни так и оставшейся «бедной», характер нескончаемого новогоднего праздника. Куда ни взглянешь: все матерятся, отстаивают истины, требуют добавки, стоят на своём, идут на принцип, гоношатся, смело прыгают в чужое… Одним словом, налицо полный беспредел творческого вольнодумства, соревновательности, жажды первенства… Более того, замечу: за внешне суровым выражением ликов грешников – это ведь, только условие шоу! – и их вдумчивых мучителей, я увидел глубоко спрятанную радость от всей этой беспокойной подвижности, постоянной нужности кому-то, учтённости что ли, хронической неуспокоенности достигнутым. То есть тем, что по умолчанию принято считать смыслом жизни или смерти, смелого поступка или трусливого отчаяния, горя или счастья, смыслом от преосуществления личности на контрастах, на муках и их окончании, во имя новых мук желания покоя, которые не стыкуются с благодатью, будто селёдка с молоком.

Как раз «всего этого» я не заметил в том рафинированном отрезке своего заторможенного сна про райские кущи… Да! Свобода делать то, что хочешь, хотеть делать то, что можешь, уметь и делать всё, что представляется возможным желать – вот подлинный смысл всего стихийно организованного Природой и своеобразно интерпретированного человеком «колобовращения сфер-с», называемого жизнью… И тут, можно сказать, в момент высокого прозрения достаточно очевидными истинами, ввиду временного нахождения у меня в голове космического бедлама, прозванного «адом», я подумал, что понятия «ад» и «рай» поставлены вообще-то с ног на голову. Тот, кто в жизни страдал, куролесил, калеча – калечился, мучил других, мучился сам, и после смерти, по мифологии простаков, попадает в, аналогичные их умосостоянию, «обстоятельства страдания», которые таковыми являются лишь поверхностно, навскидку, ибо несут в себе огромный «счастьетворный» фактор дея-тель-нос-ти. И наоборот, люди благостные, малахольные, опреснённые – за гранью земной жизни – попадают в тот же оскоплённый мирок, где не вольно’ распоясаться с друзьями в пивной, отомстить обидчику, психануть, наврать с три короба, сгоряча пнуть ногой собачонку, чтобы ночью выдавить из себя нечаянную слезу раскаяния. То есть, они попадают в преследующее их высушенные души состояние жутко заросшего паутиной тупого угла, имя которому – бездействие… Несправедливо всё это, так как в обоих случаях здесь отсутствует фактор неожиданности – мести или воздаяния, награды или наказания.

Так что, я бы поменял местами грешников со святошами для их же пользы, хотя бы на некоторое время. Таковы вышли мои резоны, ставшие следствием случайного сна, который, отмечу, был вполне обусловлен моей беспрестанной схлёсткой со скукой жизни «всего животного», и который выписан мыслью на обрезе вон того далёкого облачка, прячущего за собой ад или рай. Адорай. Впрочем, ни ада, ни рая, объективно, нет. Или нет, по крайней мере, вне какого-либо конкретного субъекта. Поэтому, чтобы увидеть эти две физические химеры нужно лишь в ясный день подойти к зеркалу и разглядеть на его чёрной поверхности гипотетическую глубину себя, доходящую буквально до пят… А я, за неимением поблизости зеркала, чуть отойдя от своих нравственных приключений, сознаюсь, даже невольно пощупал лоб дрожащей рукой: нет ли на нём рогов?..