Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Следующую неделю Эн разрабатывал философскую основу и способ расчёта с жизнью… Сейчас он не видел «самоубийства» в обдуманном бегстве, он считал, что это обычный «уход». Словно родные и общество отпускают его в дальнее космическое путешествие, отпускают легко, без претензий. Вернётся ли он?.. Неизвестно. Скорее всего, что нет… Но печалиться им не стоит, поскольку это взвешенное решение данного человека, исследователя, отправляющегося на подвиг в поисках абсолюта, исчезающего навсегда, и это решение все обязаны уважать.

Мастерскую унаследует Эва, долгов чести, кажется, нет, отягощающая посмертная слава исключена, добрая сотня хороших картин радует глаз безвестных ценителей, а два десятка, допустим, шедевров, за судьбами которых Эн пристрастно следил, знал их точные адреса, – вполне могут претендовать на место рядом с полотнами Моне, Сезанна, Врубеля. За прожитые годы, вот так, до крови, не стыдно… Груз на душе имеется – лёгкий груз позднего прозрения, но об этом никому, кроме Эн да стен его верной мастерской, неизвестно. Причём, груз этот можно снять лишь смелым поступком волевого человека. Мужчины, бойца.

Единственно, что немного жгло душу, так это откровенная измена «правилу примера», которое наш герой рьяно отстаивал в течение всей своей насыщенной жизни. Призывал на пирах к борьбе, гнал в шею апатию, власть обстоятельств, проповедовал счастье, а сам…

Ладно! С личными муками совести душа ещё как-то справится, но вот он «уходит», и что скажет о нём родня, как скривится рот сына, как плеть «известия» ударит по Эве, какие слова найдёт ему вдогонку Эс!.. Что станет с их совестью, после его, всё же, бегства?.. Или вот сторонние люди из некого «Мавзолея» переодевают его для прощания с «телом», которое когда-то смеялось, алкало, пело, язвило… А теперь оно лежит синее, обнажённое, некрасивое, перед зевающим работником ритуального предприятия, рядом синеют ещё с десяток таких же опустошённых бедолаг. Им не встать, за себя не ответить, не защититься от холодных насмешек, либо профессионального сострадания, совершенно незнакомых людей! Затем слёзы, допустим, очень мелкие, скупые, минорная музыка струнного квартета, гордая труба крематория, дымок. Непонятно всё это. Стыдно даже… Поэтому – где и как отравиться, то есть, «уйти», без позора, с достоинством, как бы на кураже?..

Выход виделся Эн в исчезновении. Ведь можно уйти из этого мира незаметно, так, чтобы никто не видел именно твоего тела. Чтобы оно растворилось где-то в пучине «канализации», смешалось там с мусором, обмывками, частичками упаковки и даже – не страшно! – дерьмом. Ибо этим словом можно и себя назвать. Хотя бы за то, что не нашёл в себе воли для производства радости жизни из воздуха и света. Знание правды о себе не постыдно, тем более что остатки тебя, возможно, добавят динамики круговороту веществ в природе, обогатят чью-то почву, дадут кому-то жизнь, и это лучше, чем существование в качестве нуля, от которого больше вреда, чем пользы… Впрочем, растворение в пучине, думал Эн, – это метафора, но указующая, что ли, ведь вода – лучшее средство, смывающее любые следы. Скажем, бытовые следы одного из двуногих с куцым духовным наследием и весьма раздутыми амбициями в вечности. Поплыть бы как тот красный шарик по речке, а потом вдруг лопнуть, нырнуть и стать ничем, илом, водой, дождём.

Нет, думал Эн, тело рано или поздно могут обнаружить, и опять – вопиющее уродство смерти, особенно непереносимое для художника, в прошлом певца счастья жизни, опять пинок в пах близким, опознания, экспертизы, процедуры, неприятности… Тогда у него мелькнула мысль отправиться морем в круиз, устроить прощальную тризну, посмотреть на последний в жизни закат и – прыг за борт. Секунда, другая, конец.

Несколько часов он сладко фантазировал на эту тему у камина, видел краски моря, чувствовал шаловливый ветерок на верхней палубе, наслаждался мыслями об определённости и вдруг неожиданно уснул под сладкие мысли о возможных обстоятельствах своего исчезновения…

Сны, как обычно в дневной дрёме, не посетили, но зато в самом конце короткой паузы ему явилось страшное видение: капсула с ядом ещё не начала действовать, а он уже оказался с грузом на шее в ледяной воде! Он… вернее, что-то от него отличное, более тонко чувствующее, стало вертеться глистом в обжигающем недвижном холодце, пытаясь сбросить впившуюся в шею верёвку, пытаясь выплюнуть даже яд, чтобы прийти от определённости плохого к неустойчивости хорошего.

Однако жуткая мгновенная боль только усиливалась или, вернее, – усиливалась жуть последних мгновений, и здесь из глубин души его вытолкнули остатки спасательного круга, на которых с трудом можно различалось название судна – Кортасар. «Дыхание перехватило разом, темнота взорвалась в черепной коробке… всё застлало кроваво-красной пеленой… что-то длилось, перестав быть, что-то было, но иначе, словно всё продолжалось, но иначе, по ту сторону воспоминаний и чувств…»

Эн пришёл в себя и, стряхнув со лба пот, побежал на кухню за новой бутылкой портвейна. Первый стакан ушёл лихо, он вроде согрел душу, но на внешней стороне тела, даже на одежде, долго оставалась липкая влага страха перед студёными объятиями океана, страха такой вот ужасной смерти… Поэтому Эн, с мыслью о подобного рода исходе тут же расстался, несмотря на заманчивость симпатичного конца в воде, в океане. Он всю жизнь без устали боролся за тело, гонял его по юдоли, закалял, тренировал, массировал, но так же постоянно простужался, за зиму раз-другой легко болел, мечтал о моржевании, но гнал от себя эту крамолу, поскольку страшно боялся прикосновения к своему телу всего ледяного, ведь родился и жил он практически без кожи, с вывернутыми наружу пучками нервных окончаний. Иным, кстати, толковый художник быть не может. В этой ситуации предполагаемая боль, даже секундная, обжигающая, краткая – отметалась без колебаний, сходу.

Смерть должна быть лёгкой, ненавязчивой, ожидаемой. Просто сон, вход в природный лабиринт, из которого нет выхода, но с условием, что «тела» его, то есть, трупа, не увидит никто… Как исхитриться, как сделать так, чтобы доставить близким минимум хлопот?..

Мысли о природном лабиринте, естественным образом, подтолкнули Эн к грёзам о некой таинственной пещере, о входе в которую не знает никто. Он вспомнил рассказ экскурсовода о пещере в Новом Афоне, куда десятки тысяч лет не ступала нога человека. Совершенно случайно её открыл местный житель. Теперь там целый подземный город, вот бы ему тоже найти такую! Найти, уйти, спрятаться. Взять с собой мощный фонарь, устроить ложе, лечь на спину, осветить высокий волдырчатый свод, помолчать, проглотить «дедку», вдохнуть стерильный воздух Земли, пришедший из палеолита, улыбнуться во сне, умереть. Красиво…

Сознание Эн вновь затуманилось. Он закрыл глаза и, протянув ноги к камину, живо представил себе сверкание горных пород, кладовые изумрудов, аметистов, наросты опалов, свисающие со сводов сталактиты, тянущиеся к ним, будто за благословением, сталагмиты… Но тут среди его предсмертного одиночества, в голове зазвучала сирена пожарной машины. И сразу вслед за этим, ещё из грёзы, Эн ощутил жалящую боль на ступнях, но не ту – водяную, холодную, а совсем другую – горячую, огненную… Он резко оторвал ноги от камина, а когда следом открыл глаза, то увидел, что носки уже вовсю дымились.

Таким образом, через боль, с идеей самосожжения – а была, среди прочих, и такая! – пришлось расстаться, хотя этот вариант некоторое время казался Эн безукоризненным… Он отправляется в экзотический тур по уцелевшей тайге, хитрым способом отстаёт от группы, через буераки, речушки, чащобы, преодолевает десятки километров, запутывает следы, умело играет в охотника, теряется где-то в «бескрайних лесных просторах». Затем находит полянку или некую отмель рядом с рекой, сооружает из валежника ритуальное ложе, ждёт непогоды, чтобы его не могли засечь со спутника, глотает яд, зажигает неподалёку от места своего упокоения специальную горючую дорожку, которая разведёт под ним костёр через некоторое время, ложится на место, засыпает… и всё. С наименьшими потерями для мира ещё один из десятков миллиардов метафорических чертей покидает один как бы ад, чтобы не упокоиться в другом. Словом, спасительная боль отвратила Эн от неприятной, в эстетическом плане, – вот что главное! – смерти.

И опять верная подруга Фантазия закидала мозг видениями, где в яростном огне морщится, обугливается, дымит его добрая старая плоть, служившая хозяину многие годы и десятилетия. Что-то изнутри кричало ему: за что?!.. Нет, на такие муки – а Эн казалось, что огонь причиняет боль биологической ткани и после смерти! – он не пойдёт, ведь его драгоценная некогда оболочка не заслужила подобной пытки.

Одновременно маленькое происшествие у камина стало ещё одним протрезвлением: какая пещера, какой лабиринт, как и где… их найти? Люди тысячи лет жили в том же Афоне, не ведая, что рядом с ними многокилометровое чудо, а тут ты со своей ничтожной и решающей мечтой… Вот бы ещё уснуть на одинокой, заснеженной вершине, но в тепле, в тоже время – подальше от костра, с его импровизациями, где-то невероятно далеко, где люди окажутся через сто лет, не раньше.

Как хорошо было в прежние времена, когда счёт нас, людей, ещё не шёл на миллиарды, на десятки миллиардов, когда Земля была местами пустынной, когда люди, заплутав, например, в Сибири, если был на то характер, через год выходили к людям. А сейчас, закрыв глаза, даже на далёкой окраине жизни, и плюнув произвольно хоть куда, обязательно попадёшь в собрата или нетленные следы его идиотского пребывания. Вот если бы, взаправду, существовала машина времени, и можно было отправиться лет на сто – двести – триста назад, чтобы умереть там, где тебя никто не знает, где-то высоко в горах, далеко в тайге, где можно неделями бродить, не встретив ни одного человека…

Эн на подъёме отхлебнул портвейна, сразу ощутил, как по телу разливается глупое хмельное удовольствие, притупляющее боль, и в тему подумал, что засыпать, вообще-то, нужно обязательно пьяным!

Впрочем, прежде чем делать некие окончательные выводы, то есть, «принимать решение», Эн раскинул ещё несколько вариантов, но ни один не тянул даже на тройку. Хотя были среди них занимательные, но явно бредовые… Например гротеск, подброшенный лёгким опьянением и недавним сном, где он проваливается – падает словно бы в Космос.

И Эн, как наивному шизику с причудами, уже грезился воздушный шар, не подчиняющийся законам гравитации, который может взлететь на околоземную орбиту. Его дарит изобретатель, лицом отдалённо похожий на Эс. Шар, по легенде вымысла, то есть, по сценарию, наполнен лёгким веществом человеческого духа, он предназначен для переноски сильно отличившихся, минуя могилу или крематорий, прямо в вечность. Эн, на момент рождения этой грёзы, витал между сном и явью, не различая определённой границы между ними, отгоняя даже мысль, что сон и явь – это не одно и то же, и что всё приснившееся не может существовать «реально» в виде параллельной жизни, либо физических тел. Твёрдых, жидких, холодных, горячих, перетекающих как время на картинах Дали. Вот он садится в корзину шара, принимает лекарство от суеты – вино, расслабляется, принимает лекарство от жизни – яд и…

Внезапно что-то выстрелило на кухне. Эн с мукой на лице, словно у ребёнка, потерявшего любимую игрушку, поплёлся смотреть – что там за сюрприз? Оказалось, он плохо закрыл дверь на балкон, и она от ветра с грохотом распахнулась, протаранив холодильник. С него, как это часто случается в плохих фильмах, упала и разбилась любимая женой ваза, купленная во времена синеокой молодости, студёный воздух прорвался на кухню, он будто ощупывал предметы, стол, посуду, стулья. И всех в этом душном мирке он презирал, кроме своего двухкамерного собрата прежней сборки, ибо был с ним одной крови.

Эн, поёживаясь, выгнал нахального гостя прочь, закрыл мятежную дверь, стал смотреть – как невесомый снежок за стеклом срывается с белёсого неба на сирые урбанистические окрестности его печального взгляда. Затем он, собрав осколки вазы в пакет, пошёл искать место, где его можно было спрятать до ремонта. Принявшись копаться в ящиках на стеллаже, – служащем складом художественных безделушек, стойкой бара, подставкой под будущие проекты мечты и книжной полкой – Эн внезапно понял, что всё его духовное наследие, намертво свалявшееся в процессе жизнедеятельности с наследием материальным, явно требует радикальной и вдумчивой прополки. Оставлять память о себе в столь ужасном состоянии было просто неприлично… Ведь то, что казалось «терпимым» для внучки в качестве гостя, выдаст его с потрохами как человека с довольно подозрительным этическим прошлым.

Тут следует заметить, что Эн содержал мастерскую в «образцовом почти состоянии». Боясь хоть в чём-то походить на обывателя, рано или поздно утрачивающего природное чутьё на грязь, он постоянно чистил своё убежище, удалял с нижних полок стеллажей пыль, а раз в год устраивал генеральную уборку и целый день исследовал все заповедные уголки мастерской в поисках чего-либо ненужного, заплесневелого и потерянного. Словом того, что так неразумно нахватал в первой, богатой на случайные находки половине жизни, и что теперь, уже на финише, следовало списать как не понадобившееся, либо за давностью лет. Так он чистил, можно предположить, мыл и полировал свою душу.

Общество, однако, здесь поступило мудрее творца – оно попросту удалило из жилья всё, накапливающее сор, лишнее, негатив, паутину, оставив на замену только монитор Портала, запаянную в вакууме пищу, минимум личных вещей и чудо – кровати с одноразовым нано-бельём. Накопительство стало категорией немодной, средства теперь тратились на другое: на поездки по свету, на обобществлённые формы досуга в виде изощрённых медиа и прочих развлекательных центров, что давало людям шанс жить, условно говоря, чище и здоровее.

Художник себе такого рода актуальной простоты позволить не мог, поскольку обязан был, как и прежде, постоянно иметь под рукой достаточное количество материала, избыточное даже, для производства новых миров… Отсюда – грязь. Отсюда – сопутствующий душевной работе эстетический хлам, лирика. То есть, исторически получилось так, что в двадцать втором веке творец стал носителем консервативных ценностей, вроде домашнего уюта, и был по-прежнему осмеян всеми.

Между слежкой за всё усиливающимся снегом, который мешался в сознании с какими-то слишком уж белёсыми муками совести, и между мыслями об упорядочении своей памяти, непосредственно идея «ухода» в голове Эн, как план, постепенно обретала округлость.

Условие первое: полная конспирация. Отыскать «тело» должны не раньше, чем маленькие труженики, разные там жучки и червячки, превратят его в кости, сделают неузнаваемым, безличным. Значит, надо ехать куда-то в заповедную глушь, крохотные островки которой ещё остались кое-где на Земле. Об этом Эн догадывался по не утратившим актуальность воспоминаниям и новостным репортажам в Портале. Далее: от документов надо избавиться на границе цивилизации, но не сжечь, не утопить, а прикопать их где-то в герметичной упаковке на случай, если в решающий миг вдруг захочется отложить момент «расчёта». «Дедку» надобно принимать уже пьяным, чтобы унести с собой сладостный момент лёгкого парения, называемый мудрецами счастьем… Мастерскую следует завещать внучке, для чего сходить в нотариальную контору, а кое-какие сбережения отдать всё-таки сыну – пусть смотается в Мексику, или ещё куда, на свою куцую фантазию.

Потом хорошо бы написать короткое письмо с извинениями своим и ещё одно, более пространное, о смысле жизни – Эс. Первое письмо не должно оставлять сомнений в правильности своего решения, отбить у близких всякую охоту себя искать – скажем, через МЧС, и предложение стазу пользоваться его наследием. Второе письмо должно представлять собой манифест свободного человека, которому надоела жизнь. Раз не получается спорить на уровне диалога, то нужен твой монолог о жизни, да такой, чтобы становилось ясно – почему она теперь не дорога…

Эс, пожалуй, самый строгий судья, обязан вместе с Эн вынести ему смертный приговор. И что немаловажно, надо бы в этом письме и себе внятно объяснить – отчего его потянуло на необъяснимый, абсурдный, где-то даже мальчишеский, глупый поступок. Хотя, не трагический, нет. Его трагедия обязана быть оптимистической. Только так! Она не должна испортить людям настроение или аппетит.

К этим всем делам недурно было бы в ближайшее время устроить в мастерской генеральную – или поминальную! – приборку, перелопатить руками пыльный чердак представлений, чтобы Эва получила в память о нём лишь чистый лист бумаги без всяких там закорючек и попыток на этом своём листе писать чью-то жизнь. Поверх этих мыслей в голове Эн снова стали мелькать демоны методов «ухода», но уже неуверенные, совершенно анемичные, неживые…

Так Эн долго бы ещё фантазировал, но внезапно идею самоубийства, вернее, незаметного ухода, подсказал снег. Он шёл за окном теперь уже плотной пеленой, заметая следы, предлагая всем желающим переписать жизнь набело, начать её с «чистого листа», отрепетировать ещё и ещё… Снег вёл себя, словно концептуалист, взорвавший смелым экспериментом академический вернисаж ремесленников. Он уничтожал на время плоды всех прочих эстетических направлений, он, с уверенностью пожизненного неуча или врождённого гения, холодом создавал из атомов водорода и кислорода свой эфемерный тотальный мир, свои, временно действующие на оккупированной им территории, законы, аксиомы. Он без колебаний переделывал бытие, и сам того не ведая, однако делал это воздушно, неустойчиво, эскизно, без заносчивости.

В новой идее Эн присутствовали, как собранные равнинной рекой мелкие ручейки, – фрагментами или отголосками неглубоких теней – все почти, набросанные ранее, сценарии финала…