Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Последний день жизни нашего героя выдался хмурым и неуютным. Без спроса срывался снег, вдруг стихал, пятнами простреливало солнце, по-новой набегала стылая мгла, начинала сыпать белая крупка, и так – до бесконечности. Когда небеса вдруг унимались дразниться, на минуты замирали, пропускали сквозь себя лучики золота, то окрестности взгляда становились какими-то прозрачными, невесомыми, словно светящимися изнутри. Однако мгновения тихой грусти неожиданно прерывались, и рука огромного вселенского художника набрасывала очередную картину на мольберте жизни разведённой добела чёрной акварелью. Вид из окна после этого приобретал совершенные минорные очертания, которые буквально физически давили на веки, пытаясь сомкнуть их навсегда.

Сборы Эн были недолгими, прощание с номером, давшим ему кров на два дня, – необязательным, приятельским… В обвислой котомке на спине находились: обычная верёвка и свеча как предметы ритуальные, большое яблоко и бутылка портвейна как меню его скромного донельзя, прощального пира. Документы, некоторое количество денег на карте, выключенный навсегда коммутатор, «дедку» Эн сунул в карман куртки, вздохнул глубоко – до копчика, отчего-то поморщился и пошёл среди желанной непогоды сдаваться на волю своенравия.

Прохожих в ранний ненастный час на улице попадалось немного – значит, немного будет и свидетелей его исчезновения, тем более что в гостинице он даже не зарегистрировался по всей форме. Эн, человек незаметный в быту, из жизни уходил также незаметно, по замыслу, без пышных речей, толкотни в прихожей, он просто тихо закрывал за собой дверь, беззвучно спускался по лестнице в царство мёртвых.

«Вы прощайте, и вы прощайте! – говорил он про себя встречным, но они его будто уже не видели, – тогда… вы прощайте, «коллега», мой товарищ, создатель миров, и вы прощайте, верные братья – мусорщики! Эс, прощай!.. И, Эва, прощай с твоей новой, как знать, судьбой… Сын, ладно, тоже прощай со своей жутко здоровой женой… И весь мир, состоящий из людей, прощай!» – виновато шептал Эн, когда быстро проходил мимо знакомого загородного ресторана за рекой, где балагур и трудоголик, знакомый уже официант вовсю лавировал по пустому залу, развешивая блестящие надувные звёзды к какому-то грядущему событию. Это был последний человек в его жизни. Прощай же!..

Однако все, к кому он сейчас обращался, звуков, испускаемых его душой, не слышали: словно обиделись на него за то, что он сдался до срока. «Да ведь это моё право! – беззвучно кричал он, – если я не был волен рождаться на этот свет или нет, – меня никто не спрашивал, то умереть по приговору суда личного, персонального – я могу, я хочу, я обязан!» Но – молчал в своей хлопотной эйфории официант за окном, молчал сын, внучка, друг, создатели миров и мусорщики. Рабле молчал, Толстой, Врубель, Клайдерман. Лишь снег взялся идти настырно и тихо, он нашёптывал что-то словно бы оглохшему Эн, он покрывал мутной пеленой его слезящиеся глаза, и неясно было – что катится по щекам – небесные слёзы или его… Перепуталось всё, перемешалось.

Объяснимое презрение к себе, делающему что-то не так, слилось, как в двуцветных леденцах, с гордостью за волю быть себе судьёй, не пасть до жалости к себе. На то нужен характер, и он у Эн был. Не было в нём инстинктивного жизнелюбия – он вышел за его грань, не было некой высшей философской мудрости, как уже отмечалось, но воля человека, отвечающего за свои поступки, слова и мысли – в нашем герое вполне присутствовала. И пусть кто-то скажет, что Эн и не герой вовсе, мы спорить не станем, ибо он больше – он художник, то есть, тот, кто борется с господствующими тенденциями, когда считает нужным.

Ветер у реки ещё не проснулся, но воздух двигался вниз по течению, занимая всё пространство долины, как большая молочная река. То, что вчера не представляло интереса – лес, горы, белые меховые шапки на камнях, торчащих из воды, карусель снежинок – теперь поднялось в цене, спекулятивно подорожало, увеличило стоимость в разы. Двигаться от опьянения красотой вокруг становилось всё тяжелее… Боевой дух приказывал Эн идти вперёд, а его душу, в последние минуты жизни, тянуло погладить взглядом всё вокруг – так со всем попрощаться, раз с людьми и братьями не удалось найти общего языка… Поцеловать «в губы» дерево – в этот сросшийся с корой сучок, приложить горячий лоб к скале, запустить красную ладонь в интимное лоно двух снежных шапок на валунах, чтобы как врачу пощупать – есть ли ростки жизни там, внутри, дождутся ли они весны? Наберут ли сока, вырвутся ли с криком наружу, увидят ли свет, дадут ли они, по прошествии лет, новые побеги, которые по кругу – родятся, отколосятся, умрут? Ведь даже равнодушие к себе не могло подавить в Эн любопытства к будущему.

Это, кстати, закон всякого совестливого, умного человека: Сияющий ли мир ты завещаешь потомкам? А законы хамов и глупцов, я уверен, их интересовать не станут, поскольку те скоро диалектически вымрут.

Снега за ночь выпало почти по колено, и он, мешая идти, давал Эн возможность прожить ещё несколько лишних делений времени, глотнуть бодрящего воздуха, задохнуться им и, вдруг, одуматься… «О, нет, вам не обмануть меня, – кричал внутри себя Эн, – слышите вы, все наличные силы природы, вам меня не сломать! Не тебя, жизнь моя, я разлюбил, а себя в чужой жизни… Не тягот старости или существования я бегу, а невозможности развития и факта отсутствия поэтических поклёвок, когда глаза видят – да, да, не спорю, отлично видят! – красоту, а сердце её не чувствует, не сжимается от поражения очевидными истинами счастья в гармонии со всем вокруг, и руки не тянутся к палитре, чтобы оставить долгожданный отпечаток раны на холсте…»

И тут на полукрике творца, на полуответе, сердце Эн сжалось рядом с ледяным водопадом: он замёрз совсем, перестал точить живой водой, укрылся белым саваном – уснул или, как знать, умер, если держаться в ощущениях иносказательности?!.. А если говорить прозаически, то он банально исчез до первого весеннего тепла. Однако проза сейчас меньше всего интересовала Эн, потому что во всём вокруг он видел лишь схватку одинокого разума человека – даже некой крохотной точки человека! – и огромного могущественного мира… Две эти столь несоразмерные силы, две сущности сошлись в неравном поединке, они бьются, как рыцари, мечами мыслей, образов, сравнений, они чувствуют уже запах свежей крови, но мир ещё не знает, что победа – всегда! – будет за творцом. И не делайте в искусстве ставок на очевидное…

У моста через Стикс Эн ждал небольшой сюрприз, из категории тех, что не знаешь, куда отнести – к приятным или «не очень». По дороге, ведущей в национальный парк, оказывается, некоторое время тому назад проехал гусеничный вездеход, оставив после себя две свежие колеи. Вверх он ехал – в горы, или обратно, понять было трудно, помеха это или помощь? – тоже оставалось загадкой… Тем не менее, без эмоций пожав плечами, Эн двинулся на последний штурм.

«Прорвёмся!» – думал он, словно человек, начинающий жизнь и не знающий цену разного рода прорывам… Подъём давался легко, одышки не было, обречённое сердце билось чаще обычного, но – размеренно и деловито. Жить бы с такими кладовыми да жить!.. Но нет, ибо мы уже заранее понимаем – кто победит в этой смертельной схватке… «Ах, как красив снегопад, когда он не мешает тебе где-то посреди мегаполиса, каким таинственным и сказочным становится исход снега в лесу, какое говорящее безмолвие в банальном, с метеорологической точки зрения, явлении!.. Как трагически опустили ветви и затаили дыхание пихты, боясь стряхнуть снег!.. Будто меня провожают, будто ждут моего приказа долго жить…» – так думал или наоборот даже – «недумал» наш герой, одолевая последние финишные метры перед красной скалой.

Свернув с колеи у родника, он виновато взглянул на него, крикнул – «прощай!» и пошёл, заметая перчаткой следы, на Место… Наверху Эн нашёл под одной из молодых пихточек замеченную вчера сухую ямку, положил туда, спрятанные в непромокаемый пакет, – личную карточку, кредитку, «комми», накрыл саркофаг камнем, разбросал на месте возни снег. Порядок!.. Следующим занятием намечалась подготовка «логовища», но тут Эн позволил себе передышку – залез под навес, выпил грамм сто пятьдесят портвейна, поплыл, увлёкся падением снега…

Опять захотелось плюнуть на упрямство, сдаться жизни, вернуться в порожнюю мастерскую, пьянствовать, пописывать картинки, механически тянуть, как опущенный бурлак, старческую лямку… Опять же – зачем?! Ведь всё решено, если всё потеряло смысл. И заговорами тут уже не поможешь… Есть ли жизнь бесценный дар? Безусловно, да!.. Вернее, она была – вот верное слово! – для него такой когда-то… Где, где это самое «когда-то»?! Эн ещё раз крепко приложился к бутылке – ему стало так хорошо, что даже слёзы брызнули из глаз от удовольствия.

Он откинулся в норе назад и вдруг его тронули за плечи вылезшие из-под земли корни дуба, умирающего на самом краю обрыва. «Ну, вот вы ещё! – усмехнулся Эн, – вам-то чего надо, вы ведь такие же, как я, ни живые, ни мёртвые… Не трогайте меня, не бередите душу – её уж нет почти…» Но корни молчали в ответ и лишь пружинили где-то под лопатками, толкали в спину, словно ещё намереваясь вытолкнуть его из волчьей норы, остановить и вместе с ним очнуться для некой новой, небывалой жизни. «Ничего, нам с вами здесь места хватит! – мудрствовал Эн, – а вдруг то, что от меня останется, поможет вам вдохнуть силы в ветки там, наверху, которые принесут плоды – жёлуди – те упадут в землю, выйдут из неё побегами, оставят, в итоге, после себя потомство, что и можно назвать бессмертием, или даже внесмертием… Поскольку бессмертие – понятие идеалистическое, это вечная жизнь, дарованная как подарок свыше за что-то исключительное. А внесмертие – категория материалистическая, – это национализированная с помощью света всем сущим витальность, возможность не умирать, то есть, передать эстафету жизни дальше, и тем самым остаться в ней навсегда».

Попеняв себе за минутную слабость, выраженную набором идей, не имеющих, увы, практической ценности, Эн взялся ладить механику для укрытия бренного тела. Сначала он нашёл момент хрупкого равновесия стоек навеса, невысоко от земли связал их двумя рядами верёвки, развёл стойки ещё больше, до критического положения, установил между ними свечу, выступающую на пять сантиметров вверх.

По его замыслу, если зажечь свечу, то скоро её пламя опустится до верёвок и пережжёт их, а стойки, разъехавшись, навсегда похоронят, к тому времени, уже труп. Именно так он и подумал: «труп», и слово это больно укололо мозжечок – так, будто длинный шип розы вошёл в него, проехав даже вперёд, как плуг по чернозёму. Однако крови из раны, против ожидания, не брызнуло, а лишь пяток крупных белых пузырей – мерзких, неприятных, гнойных, извините за правду! – медленно вздулось рядом с бороздой, тут же бесшумно лопнув… Эн, буквально воочию, увидел эту сложную ассоциацию – грубо, зримо – поверх планирующего снега, поверх пихт, поверх замерших до весны дубов.

Здесь Эн стало немного стыдно за себя, но не перед человеческим родом, а перед провожающими его в последний путь деревьями, перед снегом, неизбывно опадающим с небес уж который миллиард лет… В ответ на этот «стыдок» пришлось выпить припасённое лекарство. Боль ушла, но не совсем – у земли, в паху что-то слегка потянуло. Пришлось с предосторожностями выбраться наружу и рядом с могилой, припомнив не к месту «коллегу» с его хулиганской выходкой в раю, нарисовать по снегу чем-то жёлтым крест и восклицательный знак… На большее, эх… вдохновения не хватило. Ну что ж, пора! Душа покоя просит.

Эн забрался в нору, добил портвейн, оставив лишь толику запить яд, окинул взглядом свою жизнь. Детство: дед, таскающий его по выставкам и мастерским, первые шаги в рисовании, успехи, школа, блестящие глаза, поиск идеала… Молодость: независимость, училище, друзья, споры о совершенстве, пьянство, любовь, семья, быт, сын, пустые карманы, ссоры, период компромиссов, сытость, животик, своя мастерская, путешествия… Зрелость: возвращение к бунтарству, выставки, аскетизм, похудение, уже морщины, достаток, разъезды, глория, интервью, работы дорожают в цене, статьи в таблоидах, внучка… Старость: болячки, муки творчества, чересполосица чувств, седина, очередной подъём, смерть жены, апатия, болезнь Эс, угасание, подведение итогов, роковое решение, прощание, всё… Примерно в эту цепочку строк уместилась вся жизнь Эн, семьдесят его счастливых, за исключением редких дней, лет… Пора!

Он достал капсулу с ядом, очень внимательно осмотрел её – так, словно под белой оболочкой спрятан целый мир, даже Вселенная, вдруг решил зашвырнуть её подальше с обрыва, размахнулся, больно ударился косточками пальцев о стойку, она предательски дрогнула, и следующим движением – смело отправил яд в рот, запив его портвейном…

Потом он долго прислушивался к себе, пытаясь уловить момент «начала конца», но последняя капля вина только сыграла роль той самой – роковой. Сознание приятно поплыло. Эн понял, что это не яд действует, а просто он опьянел, расслабился и взялся увлечённо грызть яблоко. Скорее даже, этим абсурдным занятием, он пытался оттянуть момент полной нирваны – безразличия ко всему происходящему вокруг, чтобы успеть, ещё в сознании, зажечь таки свечку. Нет, шакалам его костей не растащить, пусть лучше всё дубу достанется…

Теперь снег шёл для него хлопьями сахарной ваты, в воздухе запахло ванилью. Эн даже попробовал снег рядом на вкус – точно, сладкий!.. И жизнь штука сладкая, посыпанная сверху для контраста горькой пудрой потерь. Деревья, наверное, тоже сладкие, да не достать их отсюда, не попробовать… Просто лень… Надо бы зажечь свечу… Успею…

На минуту Эн от жара внутри вздремнул, но тут же ответственно проснулся – не шали!.. Всё должно идти по сценарию. Без труда найдя заветный предмет где-то в складках одежды, он выпустил из него на волю огонь, чтобы оценить обстановку. Пламя стояло над зажигалкой ровным синеватым конусом, лишь иногда оно шевелилось от холодного дыхания Эн. Свеча занялась без сюрпризов, огонь, чуть поколебавшись, взялся тихо отпускать ввысь тонкую тёмную змейку. Штиль.

Теперь можно расслабиться. Окончательно. Бесповоротно. Навсегда. Эн опал назад, корни-шалуны снова подтолкнули в спину, сознание начало туманиться, плодить неясные мыслеобразы – картинки уходящей жизни – растительные орнаменты – геометрические фигуры… Но вдруг мозг почти прояснился, правда, глаза видели теперь всё чёрным, негативно перевёрнутым, и те же корни, с которыми он так по-дружески беседовал недавно, обещая им помощь, вдруг… крепко схватили его, прижали к земле. Почва под ним стала мягкой, зыбкой, из мглы своего сознания Эн стал медленно погружаться в темноту совсем страшную, пугающую, жуткую… Нет, нет, мы так не договаривались! Он принялся сопротивляться, пытаясь вырваться из объятий, орал что-то грязное, напрягал последние силы, он бесновался в тесном пространстве, сходил в нём с ума, ему резало плечи от мёртвых объятий корней, и он снова неистово, истошно кричал, поминал по матушке и являвшегося иногда чёрта, и ему невидимого бога, но кошмар этот не имел конца…

Лесничим кордона Ганца была женщина, шестидесяти с хвостиком лет, некогда весёлого нрава, вполне сохранившая известные достоинства, но не красавица. Звали её Эл, три года назад она потеряла мужа, тоже лесничего, трагически погибшего в лесу, и теперь, не имея сил бросить любимое дело, одиноко проводила дни в бесконечных хлопотах по хозяйству. Она давно просила начальство заменить аккумуляторы на её гусеничном вездеходе, но оно лишь кормило обещаниями… Сегодня Эл забрала на складе национального парка мешки с кормами для животных, а теперь возвращалась к себе на хутор.

Подъём и путь до Красного Носа вездеход кое-как преодолел, но у известного нам родника он вдруг замер как вкопанный… Эл влезла на крышу машины, очистила солнечные батареи от снега, решив подождать с полчаса, покуда не станет возможным ехать дальше… Выпив живой воды из родника, который, к слову сказать, звался Серебряным, она долго наслаждалась едва уловимым шепотом падающего снега, но вдруг откуда-то со скалы услышала неясные звуки…

Эл вытащила крохотный егерский карабин, стреляющий капсулами со снотворным, и пошла по свежему снегу наверх, где звуки сделались более определёнными, то есть, вполне звериными.

Поднявшись, Эл осторожно двинулась в их сторону на край скалы, она вытягивала шею, пытаясь распознать опасность как можно раньше, но неожиданно увидела торчащую из сугроба снега человеческую руку, судорожно шарившую вокруг, будто пытающуюся найти зацепку… Под холмом, показавшемся Эл могильным, слышались рыки вперемешку с едва различимыми словами: «От-пус-титешшш, тварррри!.. Отдай-тежжже, вввы ну-у-у!.. Ухррр-нну!.. А-а-а, мммать-ррр-вашшшу-у-у!..»

«Кто-то попал в медвежье логово… Это человек!.. Как же он здесь оказался…» – мелькнуло в голове Эл, она схватилась за ледяную руку и потащила её из-под снега… Рывок, усилие, но человек, где-то там, внизу, словно вмёрз в землю, он не хотел выходить оттуда, хотя уже мёртвой хваткой держал её горячую ладонь. Внезапно звуки из-под снега стихли, словно кто-то там вслушивался в происходящее на свете, и тут холодная, неведомая рука, отпустив Эл, спряталась… Клочок снега, обломившись, заткнул собой дырку, будто ничего и не случилось.

Секунду Эл пыталась понять – что делать? Но когда из-под снега послышался протяжный стон тяжело раненого живого существа, она тут же бросилась разметать в стороны снег с холмика, потом не без труда убрала тяжеленные камни, разбросала доски и увидела там страшного старичка, а вернее, изуродованного болью пожилого человека. Поза его удивительно напоминала положение плода в утробе матери, как его отображает учебная медицинская литература.

Ямка оказалась маленькой, ни медведей, ни каких иных животных в ней не было. Следы крови или внешней борьбы на теле отсутствовали. Старик напоминал бродягу, но пахло от него чем-то новорожденным, чистым, хотя рядом лежала пустая бутылка портвейна. Он точно замер в своём небытии и вдруг неожиданно повернул лицо к небесам, навстречу опадающему снегу, пошевелил губами, силясь что-то сказать, пытался открыть глаза, однако, видимо от резкой боли после темноты, сразу закрыл их, чуть потянулся, и неожиданно простонал: «Уа-а-а-а-а!..»

«Как странно, – думала Эл, – сто лет здесь никого не видела. Люди у нас давно дисциплинированные, в парк без спроса не лезут… А этот… Кто он – бродяга, шизик, алкоголик? Непохоже… Богемная шевелюра, борода, одет чисто, со вкусом. Что же мне с ним делать?»

«Вы кто?» – она присела на коленки, двумя руками чуть повернула лежащего к себе. «Так, никто… – тихо и неожиданно ясно ответил тот, по-прежнему не открывая глаз, – а вы кто, ангел?» – «Нет, местный лесничий. Вам плохо?» – «Я-я-я… не знаю… хорошо…» – «Вы ранены?» – «Кажется, нет… где я?..» – «Это скала Красный Нос в национальном парке» – «Да, да… – старик под одеждой зашевелился, – красная скала, дедка, свеча… я – жив?!..» – «Вполне, – Эл недоумённо повела плечами, – может быть, нужно вызвать скорую помощь или отвезти вас в город?» – «Нет, нет!.. Вы что, ни в коем случае!»

Старик неожиданно вскочил, едва не сбивая Эл, слепо метнулся на край обрыва, но она крепко схватила его за куртку, и он упал, как подкошенный, лицом в рыхлый снег. Эл перевернула старика на спину – тот впервые открыл умные, ничего не видящие, дрожащие глаза… «Я должен был умереть, мне ни в коем случае нельзя вниз, к людям. Я…» И замер, истекая чистыми слезами…

«Кто бы ты ни был – не преступник же, и не инопланетянин, надеюсь! – и что бы здесь ни произошло, отвезу-ка я тебя к себе на хутор, – подумала Эл, – а там разберёмся!»