Дух внесмертный

(классический роман)

На чтение потребуется 17 часов | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск            18+

 

 

 

Симметрия – как зеркальность правого и левого, высокого и низкого – великая штука. Если в тебе есть тёмное, тянущее к чёрту, то должно быть и светлое, что приведёт тебя, допустим, к богу, к некой сияющей могущественной сущности, ответственной за порядок вещей в мире.

Эта мысль впервые явилась Эн после визита к чёрту, а укрепился он в ней, пытаясь кое-что выяснить для себя после просмотра по Порталу куска одной славящей бога передачи. В ней неглупый, вроде, священник по-отечески внушал пастве, что не они нужны богу, а он им… Вот и не ждите, дескать, дармовой милости!.. Молитесь, не лгите, будьте угодны отцу небесному, а он, в ответ на покорность, станет вас опекать… – намекал этот лукавый раб божий с избыточной массой тела, призывая по случаю поститься. И скрывал, конечно, имея за плечами пару красных дипломов, что современные космогонические теории участие бога в сотворении мира всерьёз не рассматривают… Краснея за ситуацию, за обилие лжи в обществе, учёные и слуги господа елозят пальцем по небесам, пытаясь обнаружить там зачатки высокого разума. А в ответ – тишина, нарушаемая мелодичным писком радиотелескопов и ледяным шипением пресловутых чёрных дыр в водоворотах Вселенной.

Так, видимо, рассуждала душа нашего героя, когда отправила его искать бога не в ослепительные облака, не в космос, а опять же куда-то под землю, но на уровень, находящийся, предположим, выше кругов ада, вернее – пещер, где побывал он в гостях у Сатаны. Не нашёл, выходит, в бестелесности неба дополнительную бесплотность бога, ибо жаждал всего конкретного, но не буквального… Поэтому, фантазия его, как махрового материалиста, строго подчинялась законам физики, которые не спорят вообще-то с законами симметрии и лирики. Как жить на облаках, ведь они мягкие! Как делами заниматься, о быт резаться?

И ещё: сон – не программа в Портале по выбору. Случайность в нём много сильнее здравого смысла, поэтому сон к Эн пришёл не вовремя и кончился, если задуматься, без предупреждения, до срока, не прояснив в его сложных взаимоотношениях с богом ничего.

Сначала Эн снились коридоры, похожие на лабиринты, – длинные, облицованные алюминием, что называется: без окон, без дверей. Вместо дверей, в конце очередного отрезка, располагался, обычно, узкий лаз, ведущий к следующему коридору. Освещены лабиринты были тусклыми дежурными лампочками, что усиливало ощущение приятного ужаса. Куда вели ходы – нашему герою было неведомо, и он просто брёл по ним, иногда останавливался, пытаясь нащупать в своих блужданиях логику.

Часто, узкий лаз между отсеками поворачивал вверх. Приходилось с неохотой карабкаться по металлической лестнице, но вместо выхода на поверхность, Эн находил там ещё один коридор или развилку. Потом лаз отправлял Эн вниз, но, минуя муки ада, приводил в следующий коридор и так – до бесконечности… От усталости Эн садился на пол, пытался отдохнуть, забыться, однако дух исследователя и сценарий сна, вновь подбрасывал его, принуждая искать выход из тупиков сознания.

Плодом бесконечных блужданий стала наводящая мысль: «Путь к Сатане – это путь естественный, путь отказа от души, растворения в инстинктах, вражды со всем миром, поэтому, наверное, тёмный рыцарь зла обитает в естественных природных пещерах. А путь к богу лежит среди ложных, искусственных понятий, подброшенных нам пугливым и наивным до веры воображением. Если так, – рассуждал наш герой, – то эти алюминиевые коридоры, созданные, несомненно, высшим разумом, могут привести меня к этому разуму, то есть – к богу, ибо у всякого художника в нём есть свой интерес. Одни просят у бога вдохновения, благословения, высоких идей, другие – всуе славят, третьи – хоронят, а иные улучшают, при поддержке этого богатого заказчика храмов, своё материальное положение. Может, и мне от него чего надо?!»

Так думал наш герой, преодолевая коридоры. И тут в нём очнулся бунтарь: «Да ну вас к чёрту! – вскипел он, – допускаю, что путь к богу может быть длинным, но не настолько… Если я вообще иду к богу! А вдруг фантазия отправит меня к какому-нибудь доктору Зло, Менгеле, и я своими ногами приду к мучениям – нравственным или физическим! Не лучше ли, покуда не поздно, проснуться?!.. Вспомни свою юношескую максиму: если бы бог существовал, то я бы это точно знал».

И эти последние мысли, во-первых: незримо соединили идею бога с медициной, во-вторых: подстегнули унылую сонную фантазию на работу. За очередным поворотом, когда Эн – ну, прям окончательно! – решил проснуться, бежать от всего этого однообразия, оказались залитые светом чертоги… Странное слово, не так ли!.. По словарю – большое, пышное, великолепно убранное помещение. С чёртом, как будто бы, в корне. А вдруг прав Сатана, и они обручены с богом неслучайно?

Впрочем, чертоги не были царскими палатами или дворцом дожей. Эн быстро разобрался, что завёрнутые в эллипс покои с высоченным освещённым вверху атриумом, имели медицинское назначение. Повсюду горели золотые люстры, бра, торшеры. Белая мебель вдоль стен сияла, балконы по кругу безупречными чистыми линиями рассекали розовые мраморные колонны. Надраенные до рези в глазах полы, представляли собой мозаичные картины будущей здоровой жизни в стране Гармонии. Размерами и богатой отделкой чертоги словно были призваны внушать посетителю торжественное чувство высокой победы над болезнью. И на всех ярусах многоэтажного здания, между сотен процедурных кабинетов носились косяки пациентов в одинаковых, независимо от пола, пижамах серого цвета, а десятки врачей, облачённых в невыносимо белые халаты, то тут, то там, раздавали всем желающим бесплатные советы. В воздухе плавал приятный запах антисептиков и эфира.

Осмотревшись, Эн различил у врачевателей, вооружённых вдобавок высокими колпаками и фонендоскопами, под халатами даже маленькие крылышки, здраво соотнёс их с архангелами и укрепился в мысли, что находится он всё-таки в раю, или во владениях бога. Но выспрашивать что-либо у присутствующих Эн посчитал неэтичным, выдающим в нём зазнайку. Ишь ты какой: из рая в рай попасть хочет, или – что хуже! – в гости к богу пожаловал! Без спроса, без приглашения…

«Ладно. Сами разберёмся», – подумал наш герой, отправляясь искать ясности. Между людей он слонялся, как в коридорах, и также не видел этим коридорам конца, поскольку люди, при всей их внешней простоте, изнутри похожи на бесконечные лабиринты биологической материи. В них творятся миры, погибают цивилизации живых существ, но они о том ничего не ведают. Просто, смущаясь, давятся отрыжкой, кашляют, бегают по-маленькому, тихо пукают, пьют таблетки при спазмах… И не знают, что под кожей у них распри, восстания, сшибки гормонов, болотца и прочие поэтические вещи. Вот почему Эн всматривался в эти коридоры, в глаза людей, пытаясь на выходе из живых тоннелей различить свет или тьму. А больные пугались его, либо свежего шрама на лбу…

Эн вслушивался в разговоры людей и архангелов, но почему-то плохо понимал их, ибо говорили они о чудных для него вещах – о поносе, мигренях, вздутиях, шишках на причинном месте, люмбаго… И ничего о душе, а ведь какое это короткое и ёмкое слово! Оно лечит одним лишь фактом своего произнесения или присутствия в человеке!

Правда, доктора пытались втолковать эту простую истину больным, но те реагировали на речи слабо и всё, вроде, просили лекарств. Эн различал, словно в дурном переводе: мне, мне!.. Побольше! Доктор, мне, дайте, прошу, молю, помогите, мне… Нет, мне! Мне плохо! А мне ещё хуже! Я умираю! А я давно уже, как будто умер, но жить-таки хочу!.. Мнемнемнемнемне… Доктора проповедовали больным о высоком, а те всё совали им свои кишки, селезёнки, печени, то есть, требуху.

И наш герой смеялся над этими и над теми, но – без заносчивости, без гонора, или со зла. Он смеялся и будто плакал: вы, люди, не то лечите и не тем, а вы, архангелы, твердите им об очевидном, твердите годами, веками, тысячелетиями, но говорите вы друг с другом, похоже, на разных языках, потому что понимаете болезнь по-разному… Народ видит её как напасть извне, ищет того, кто от болезни избавит, гласа и помощи свыше. Архангелы призывают искать врача в себе или того, кто приведёт к пониманию внутренних причин болезни. Например, творца. Они направляют к нему больных, которые, впрочем, идут неохотно. Всё тянут с повальным оздоровлением, всё не отвыкнут от «мне»…

Покинув приёмный покой, похожий на птичий базар, Эн поднялся на первый ярус, где лечились, вроде бы, лёгкие больные. Они стояли у дверей кабинетов и сверкали по сторонам сердитыми шариками глаз… Какого, мол, рожна, доктора нам не таблетки и клизмы выписывают, а к каким-то там художникам направляют! Чем они при болезнях хороши?! Ничем, соглашался Эн, они нужны для того, чтобы не заболеть до срока, и шёл дальше… Он рискнул даже заглянуть за одну из дверей, перед которой не заметил очереди. Табличка на двери извещала: «Горбунов». «А к нему-то – почему никого нет!..» – возмутился Эн, засунув кончик носа в дверь. За ней располагалась больничная палата, стол посредине, человек лежит… Эн узнал в нём гениального рассказчика. К его рукам подходили трубочки – по ним текла кровь. Метафорически: кровь поэта. Трубки вели к нескольким пациентам в полукреслах. Больные, как будто, спали. Рядом, склонив головы в разные стороны, дремала парочка врачей с очками на лбу, осовевших от тепла и покоя.

На этом примере Эн понял принцип лечения и теперь просто гулял по ярусам атриума, наслаждаясь своей проницательностью и картинками с выставки всеобщего оздоровления. Да, да!.. Кровь человека – издревле инфицированную жадностью, глупостью, бездарью, серостью, порожним перебеганием по целям условных рефлексов и основных инстинктов! – следует забирать, чистить средствами искусства, возвращать ему, чтобы мир становился лучше… Сам человек выздороветь не сможет, для этого он изобрёл на заре цивилизации – творчество, совесть, душу!

Раскинув подобным образом резоны, Эн тут же, по сценарию сна, стал встречать на своём пути людей поправившихся, отличавшихся от больных улыбками и алыми гвоздиками в петлицах. Они собирались на верхних ярусах группами, чтобы ожидать отправки в дальнейшую жизнь. Оттуда, вниз летели смешки, громкие высказывания, призывы держаться, не робеть – открыть сердце искусству, обрести душу. Больные с завистью смотрели на счастливчиков, завидовали им и… себе, пока ещё стоящим в очереди за счастьем, но уже!.. рядом с дверьми, на которых золотом начертано: «Лао-Цзы», «Эксекий», «Аристотель», «Еврипид», «Ибн Рушд», «Авиценна», «Руставели», «Джотто», «Петрарка», «Дионисий», «Ван Эйк», «Рафаэль», «Монтень», «Веласкес», «Бетховен», «Делакруа», «Тагор», «О Генри», «Маяковский», «Антониони», и так – до бесконечности. Шуты, композиторы, писатели, философы, архитекторы, бойцы гармонии, люди поэтического склада, с крыльями в летающей по ночам душе – все, кто создавал широкие рисовые поля прекрасного.

Эн подумал, что не может быть такого большого здания, с таким количеством дверей, за каждой из которых скрыто – или открыто! – то или иное имя, ведь всех не упомнишь, всех не перечислишь, да и на всё человечество их крови не хватит… Но эти противоречия он до поры смахнул с души кистью любопытства, продолжая подниматься выше и выше, чтобы познать в себе всё, понять всё.

Характер исследователя заставил его заглянуть в некоторые палаты, и увиденному он сильно удивился. Например, Сервантес оказался намного больше обычного человеческого сложения, можно сказать – богатырь, а пациентов к нему буквальным образом было прикреплено больше, чем, скажем, к Бальзаку, тоже имевшему внушительные размеры. Толстой на их фоне оказался и вовсе гигантом, колдовали с ним семь архангелов, не меньше, да и больных он подпитывал полных два десятка. Эта вполне объяснимая на логическом уровне несправедливость удивила Эн и даже порадовала, хотя сам он предпочтения имел свои, и ни за что бы не лёг «под» внушительного Гюго или отчасти надутого молвой Достоевского, а предпочёл бы ему тоже не мелкого Родена… Каждому, опять же, опять, своё! – успокаивал себя Эн, двигаясь дальше.

Так, битый час плутая по кругам рая, он поднялся на самый верх, чтобы оттуда полюбоваться всей грандиозной картиной оздоровления перед глазами. Приёмная площадь сверху не казалась такой огромной, люди обратились в зерно. Волнами они перемещались по балконам и лестницам. Над головой выгибался ажурный прозрачный купол атриума, за ним двигались облака, а ведь после коридоров Эн решил, что всё это сооружение спрятано под землёй и свет в нём – искусственный… Нет, ошибочка произошла на его пути к истине.

На верхнем ярусе дверей по окружности было немного. Понятно, здесь находятся бухгалтерия, кабинет главного, секретарь, касса, буфет и так далее – решил было Эн и тут же понял, что ошибся. Таблички на дверях извещали: «Гомер», «Данте», «Рабле», «Гёте», «Брамс», «Чаплин», «Солженицын», то есть, непревзойдённые трудоголики, титаны, мозжищи. По кругу гулять, уставший Эн не пошёл, доверяясь интуиции: далее – все такие же великие, хотя их негусто. Пациентов к ним мало, да и те – больше на каталках или в гипсе. Архангелы на верхнем ярусе – сплошь отборные, степенные, убелённые сединами. Стоят всюду кучками, тихо беседуют, кланяются уважаемым ветеранам оздоровления.

Естественно, что Эн решил заглянуть в палату Рабле, ведь он о нём месяц назад говорил с Сатаной, и тот сказал ему: «Сам скоро во всём разберёшься и увидишь…» Значит, пришла пора разобраться. Эн нырнул в некую бытовую комнатку, нашёл там несвежий белый халат, облачился и с чувством собственного достоинства пошёл смотреть на Рабле. Но на пороге он остолбенел, поражённый необычайным зрелищем: настоящий великан, почище Гаргантюа, лежал на широком помосте весь опутанный кровеносными трубками и шлангами… Грудь Рабле не вздымалась, но угадывалось, что это живой организм, целая Вселенная, простёртая на половину палаты. Вокруг этого мироздания стояло с полсотни каталок и кресел, к больным тянулись пульсирующие красные трубки.

Что ты, как бы внушал великан, меня на всех хватит!.. Я был знаком с Сатаной, при запоях помогал ему, теперь отрабатываю это безобразие у общества… Покаянные слова наш герой будто услышал у себя под мозжечком, или «под сводом основания черепа», как сказали бы врачи. Внезапно, рядом образовался худощавый архангел в седой бородке: «Ты откуда?» – «Да, так…» – «Новенький, что ли?» – «Вроде того». – «Из каких будешь?» – «Из художников…» – «Это не ответ. Здесь все такие – поэты, романтики, абреки красоты. Конкретнее!» – «Я – Эн, живописец!» – «Не знаю такого, прости… А меня Андроном зовут, музыкант, может быть, слышал?» – «Конечно! Ты же гитарист из «Берты» – так?» – «Было дело, но давно… Теперь уж лет двадцать здесь работаю… А ты представился когда?» – «Кому?» – «Не кому, а вообще… В смысле помер?» – «Да я вот, тут, как бы… – начал изворачиваться Эн, стараясь сразу не проколоться на пустяке, – я ещё регистрацию не прошёл у главного, секретарь меня погулять отпустил, познакомиться с обстановкой, с коллективом».

Эн посмотрел за панорамное стекло, рядом плыли облака. «Погоди, – так что, рай находится в небе? Как-то это всё несерьёзно, на чём здесь всё стоит натурально! На трёх китах?..» – «Нет, – архангел осмотрел Эн, как распоследнего мажора, – во-первых: это не рай, в общепринятом понимании, а резиденция бога. Здесь он людям помогает. Во-вторых: мы не в небе, это гора такая высоченная… На вершине её и устроен наш госпиталь, а мы словно в облаках плаваем. Так что с законами физики противоречия нет, хотя всё здесь живёт по законам поэтики. Привыкай». – «Слушай, а кровь тот же Рабле – где берёт, когда её людям отдаст?» – «Самовосстанавливается. Каждый творец представляет собой биосистему, где кровь чистится силой духа, вдохновением, и с помощью провидения. Ты разве не знал?» – «Да, конечно… А чего Рабле такой огромный, как и его герои?» – «Согласно ранжиру судьбы и таланту».

Андрон отошёл на минуту, чтобы поправить трубки у одного из больных. «Подожди, а врачами – здесь кто служит?» – спросил Эн у него, когда он вернулся. «Художники, поэты, как и Рабле, только меньшего, что ли, масштаба. Тебе тоже придётся кровь отдавать, когда у великих она иссякнет. Время от времени такие наплывы больных бывают, что все кровь сдают. Раз ты тут оказался, готовься обязанности врача исполнять и самому под нож лечь при нужде. Только для этого в ступор надо впасть, чтобы полнее сосредоточиться на задаче трансляции своей души людям. Со временем ко всему привыкнешь…» – «Андрон, я сюда через бесконечные коридоры попал, а пациенты – как здесь оказываются?» – «Обычно, там внизу парадный вход есть. Люди засыпают и, сами не зная того, к нам направляются для профилактики. Это и есть функция бога: он выбирает кандидатов. Такая работа ведётся тысячи лет, и конца ей доселе не видно. А наш брат, архангел, сюда через систему лабиринтов попадает, удивляться нечему. Фильтр нужен, чтобы слабаков отсеивать». – «И бог считает, что совершенствовать следует только человека?» – «Да, улучшать на Земле нужно, прежде всего, мир человека, остальные – в этом почти не нуждаются». – «Я до того, как тут очутился, вдобавок в лесу ещё пожил, и скажу, что там тоже идиллии мало: всё стремится к господству, справедливости нет». – «Но это дело следующих поколений – наведение порядка на всей Земле. Пока мы занимаемся исключительно людьми, считая, что они уже без бога смогут сделать эту жизнь более гармоничной и гуманной. Парадокс в том, что все люди, изначально, хорошие… Или рождаются хорошими, а плохими они становятся от столкновения с другими хорошими людьми. Как изменить эту вопиющую несправедливость?! Мы не знаем. Упорно ищем ответ. А пока суд да дело – пытаемся с помощью творцов улучшить человека». – «Не обидно: мы все, как я понимаю, уже мертвы, а мир меняем для живых… Нам-то это зачем?» – «А у тебя, что, родственников живых нет, внуков, правнуков! Считай, что для них. Но вообще-то истинный творец не умирает совсем, в произведениях остаётся его совесть. Она и диктует образ дальнейших взаимоотношений с обществом. И потом, живя в лесу, неужели ты не понял, что нет ничего абсолютно живого или мёртвого! Всё перетекает по мимолётным воплощениям, участвует в созидании Духа внесмертного, что творится от начала времён и далее… Человек это плод – прости за корявое слово! – «миллиардлетних» усилий космоса… Он, как и другие разумные существа во Вселенной, призван вырабатывать свод правил общежития, подходящий всем. Если человек не возьмёт на себя функции бога, для чего есть исторические предпосылки, то он вскоре разложится окончательно, ведь путь его – тщетные попытки обуздания жадности, а победить её можно, только разделив себя между всеми».

«Хорошо излагает, собака… Учитесь…» – подумал Эн устами дошлого литературного повесы и вдруг спросил архангела: «А самого бога можно увидеть?» – «Сейчас обход будет, полюбуешься…»

И спустя минуту в палату вошла стройная молодая женщина, или бесполое, как Сатана, существо с едва уловимыми женскими признаками. Белый халат на вошедшей легкомысленно распахнулся, показывая через трикотажный костюм подробности – грудку, узкие бёдра, поэтому Эн всё в деталях рассмотрел. Вокруг головы существа, казалось, шло серебристое сияние, но это, скорее всего, были домыслы нашего героя… Архангел толкнул Эн локтем в бок, шепнув: «Вот! Гинецея. Слово это является в биологии синонимом пестика или женского начала. Она то, что принято считать на Земле богом. Да ты не робей, бог милостив…»

Гинецея обошла больных, поговорила с дежурными архангелами, направилась было на выход, но Эн знал, что это не всё, что она к нему подойдёт. Верно! Богиня сменила направление и подошла к Эн: «Будем знакомы, Гинецея…» – она протянула ему руку. «Эн», – представился наш герой, не зная, что делать с протянутой ему рукой, – целовать, пожать… И тут он, чувствуя себя старцем перед этой вечно молодой сущностью, обнял ладонь Гинецеи обоими руками, как это делают мудрые люди.

«Я тебя знаю, ты художник, – сказала богиня, – не догадываешься, почему ты тут оказался?» – «Через свою любознательность к вам в гости попал». – «Не только… Душа твоя приглашена сюда для договора о её жизни после смерти тела». – «Неожиданно…» – «Хочешь работать у нас в качестве донора?» – «Но готов ли я к столь высокой миссии!» – «Ты не сомневайся, приходи к нам в свой срок, а там посмотрим…» – «Договор, что, кровью подписывать надо?» – «Ты меня с Сатаной путаешь… Здесь довольно твоего предварительного согласия. Настоящее же собеседование будет потом. Ну, ты понимаешь, потом… Кстати, как он там?» – «Кто?!» – «Приятель твой, Сатана». – «Какие мы приятели – пару рюмок выпили! Просто добрые знакомые. Он ведь тоже сейчас чем-то вроде медицины занимается…» – «Знаю, детали мне уже известны. А как тебе его теория о дьявольской сущности творчества?» – «Да, похоже, он прав, учитывая то, что творцы, служившие ему, в итоге к тебе потом попадают. Особо меня удивил Рабле, он такой огромный!» – «Какой есть… Пора мне. Ты, надеюсь, поговорил уже с ангелом о деталях здешнего бытия, – Гинецея кивнула на собеседника Эн, – удовлетворил здоровое любопытство? Об остальном поговорим потом. Ты согласен?» – «Конечно, что зря гнить в земле, поработаю на душу». – «И в земле ничто не гниёт зря, но у нас ты будешь много полезнее. До встречи! И это… если увидишь жениха моего вековечного – Сатану, привет ему передавай! Мы антиподы, хотя обручены молвой, вот и сидим по разные стороны этических баррикад, никак не сойдёмся для общего блага, для равновесия…»

Гинецея исчезла, махнув на прощание всем ручкой. «Ещё вопросы есть?» – спросил Андрон. «Всё ясно. Впереди – вечность, там поболтаем». – «А ты, брат, шалун, – архангел погрозил Эн пальцем, – сказал, что оформляешься, сам же пока ещё живой. Больше не ври!» – «Не буду. Это я от испуга. Чёрта боишься, и бога – тоже! Куда бедному крестьянину податься…» – «Ладно, коллега, пошли!» – «Что, в окно прыгать?!.. – Эн изготовился к полёту. «Зачем прыгать? Лифт же есть!»

Они вышли из палаты, архангел посадил его в небесный лифт со словами: «Внизу, направо повернёшь, там, метров через сорок, особый выход находится. Дверь отворится, минуешь её и проснёшься, чтобы продолжать жить… Ну, а закончишь свои мирские дела – немедленно ко мне! Спросишь в приёмном покое. Я тебя хорошо здесь устрою». – «Пока!..» – Эн, ещё смущённый тем, что его поймали на детском вранье, пожал Андрону руку, сел в лифт и умчался на пробуждение.

Дополнительно он запомнил, что после лифта, повернул куда надо, пронзил серые водовороты больных, но за дверьми не проснулся, сделал сотню шагов, с усмешкой обернулся на волшебную гору, укутанную у макушки облаками, махнул на это великолепие рукой: мол, ерунда это всё, назидательная сказка, и потом лишь проснулся.