Тотальная ревизия

 

Моноспектакль в одном действии

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за май 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется полчаса | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Сцена представляет собою жилую комнату, по-видимому, холостяцкую. Обстановку её составляют кровать, прикроватная тумбочка, письменный стол, пара стульев и большой книжный шкаф, слегка повёрнутый к зрителю, так что видны до отказа заполнившие его книги. Стопки книг также лежат на столе, на одном из стульев и даже на полу. На столе видны раскрытый ноутбук и компактный музыкальный центр. На кровати лицом к зрителю сидит Умнюхин. Он только что проснулся, но ещё не вставал. С полминуты он напряжённо смотрит в сторону зрителя, что-то соображая и собираясь с мыслями. Говорить начинает медленно, с большими паузами, при этом вполне внятно.

 

Умнюхин. Сегодня я проснулся необычно рано. Сам был этим удивлён. Зачем так рано? Почему? Ведь ничего такого не произошло. Обычно я просыпаюсь часов в девять, не раньше. А сейчас вон… (бросает взгляд в сторону, на висящие сбоку от шкафа настенные часы) …без семи минут восемь. Такая рань! И это неспроста. Не-ет, неспроста. Я понял, в чём дело. Вот, только что понял. Это мне явный знак – так дальше жить нельзя. Нельзя и нельзя! Я это почувствовал ещё во сне, но тогда ещё не понимал, что это значит. Теперь понял. Всё! Необходимо действовать.

Вы, должно быть, решили, что я намерен совершить теракт, записаться наёмником в горячую точку или выйти на площадь с плакатом «Президента и его шайку к ответу!». Нет, зачем. Это, знаете, не моё. Да и вообще. От подобных действий мир никогда не менялся к лучшему. Если и менялся, то как раз в обратную сторону. Хотя, должен сказать, я понимаю таких людей. Но, говорю вам, это не моё. Я решил сделать другое. Ревизию!

 

Несколько секунд Умнюхин молчит, испытующе вглядываясь в зал.

 

Умнюхин. Да, именно ревизию. Но какую? Не подумайте, что ревизию всей моей жизни, или моих взглядов на жизнь, моих убеждений, или, ещё хуже, моих денежных накоплений – накоплений у меня никаких нет, если сказать честно. Книжную ревизию, друзья мои. Книжную! Вам непонятно? Объясняю.

 

Поднимается с кровати, при этом становится видно, что на нём нечто вроде пижамы, в которой он спит. Прохаживаясь вдоль рампы и взволнованно жестикулируя, обращается к залу.

 

Умнюхин. Скажите, у кого из нас нет книг? Смешной вопрос. У каждого они есть. Ну, я не беру каких-нибудь шестнадцатилетних недоумков, которые от рождения не видели ничего, кроме папиного айфона, а затем уже и своего. Там, в айфоне, у них вся, как они полагают, мудрость мира, всё, что заменяет им книги. Они и бумагу-то на ощупь если знают, то лишь туалетную. Нет, я имею в виду только нормальных людей, таких вот, как я, как вот вы (делает поощрительный жест в сторону зала), у кого в роду был хоть один книголюб, и книжный ген от него передался и нам. Были времена, за книгами охотились, на очередь за ними списки составляли, переплачивали за них барыгам, на толкучку за ними ездили на край города. Теперь не то, теперь книгу только пожелай, любую принесут, пришлют, да ещё будут уговаривать, чтобы купил. Но ещё много нас, которых уговаривать не нужно.

Вот, например, я. Без книги я не представляю жизни. Без настоящей книги, без бумажной, в твёрдом, да пусть даже в мягком переплёте. Хотя бы ради надёжного сохранения текста, для уверенности, что он у меня есть. Ведь что такое книга в электронном виде? Это иллюзия, облачко, это набор невидимых атомов и электронов, готовых испариться при малейшей неполадке. Только что был текст, рассказ, роман ‒ и вот его как не бывало. Тычешь пальцем в клавишу, а монитор вместо романа выдаёт какую-нибудь хренотень, типа: «Ошибка субсистемного протокола BGHH-00567-0033/3666-83573100:bcа-ав. Попробуйте сделать следующее…» И советует ещё большую хренотень. Не-ет, надёжнее бумаги человечество ничего не придумало. Книга в её натуральном виде, только так! Я и родился-то среди книг, много их было в квартире моих родителей и даже в их даче. Мне от них, как видите, кое-что перепало (указывает на книжный шкаф). Добрая половина шкафа, все верхние полки, из отчего, так сказать, дома. Полных собраний штук семь или восемь, одного только Горького 30 томов, да ещё Чехова 12, да Шолохова 8, да Толстого-третьего, то есть, советского, 10, да Герцена 9 томов, да вон один Лев Толстой всю полку с гаком занимает. Да ещё сколько двухтомников да трёхтомников неразделимых. С ними я ни за что не расстанусь, ни за какие коврижки. Не могу сказать, что это всё бесценное, букинистическое в смысле редкости издания, но не в этом ведь дело. Просто, это свято, это ‒ память. А всё остальное, вся эта накопленная за много лет уйма…

 

Замолкает как бы в недоумении, не в силах подобрать слова. Молчит несколько секунд, потом сокрушённо разводит руками.

 

Умнюхин. Друзья мои, ведь дальше так нельзя! Книга – друг человека, это понятно. Но если друзей уже сотни и сотни, если они собрались в твоей комнате и уже теснят тебя самого, заполонили все углы, если от них прогибаются полки, и уже локти некуда поставить – это становится нестерпимым. Кстати, говорят, что много книг в помещении – большой вред здоровью. Для дыхательных, в смысле, органов. Дескать, пыль в себе накапливают, и не только накапливают, говорят, что даже сами выделяют. Особенную какую-то, страшно вредную для наших лёгких. Где-то я читал об этом, не могу вспомнить, где именно… Я вам сейчас по секрету скажу: из-за них и жена моя от меня ушла. Ну, не совсем, конечно, из-за них, не только из-за них, но в том числе. Мало того, говорила она, что ты больше однокомнатной квартиры не сумел за свои сорок три года нажить, так ты ещё всю её забил бумажным хламом. У меня, говорила она, ощущение, что я живу в книжной лавке старьёвщика, в букинистическом подвале. С букинистом жить не захотела – хотя какой же я букинист! – и живёт сейчас с владельцем автосервиса. Наверняка у них в квартире ни одной книги нет. А у меня автомобиля нет и никогда не было. Кстати, и водительских прав тоже. Да, такие вот дела… Но вернёмся к нашим книгам.…

Многие сейчас от книг избавляются, просто выносят их за угол коробками, а то и просто кучами, и под открытым небом оставляют, забирай кто хочешь, а не заберут, так дворник снесёт в мусорный контейнер. Варварство, конечно. Нельзя книгу выбрасывать. Книга душу имеет, с ней обходиться нужно вежливо. Но я их понимаю, тех, кто избавляется. Сегодня понял наконец. Пора и мне. Нет, не на выброс, что вы, боже упаси, не может книга быть «на выброс». Я назову это «на вынос» и, уж конечно, не оставлю под открытым небом. Найду куда пристроить. Конечно, будет жалко выносить. Но делать нечего, придётся эту жалость подавлять. Да может, и не будет никакой жалости, наверняка много хлама накопилось за столько-то лет. Как начну разгребать, так сам, небось, удивлюсь, откуда эта макулатура и почему она у меня. Одним словом, ревизия. Полная. Тотальная! Приступаю, друзья мои!

 

Нажимает кнопку на музыкальном центре, звучит бодрая, но не бурная музыка, например, «Нитка жемчуга» (String Of Pearls) или «Серенада рассвета» (Sunrise Serenade) в исполнении биг-бенда Гленна Миллера. По всему видно, что Умнюхин любит классический джаз. Мурлыкая и напевая в тон музыке, он, полускрывшись за шкафом, переодевается там и выходит уже в трудовом облачении: в джинсах, футболке, на голове кепка-бейсболка, но без верха, один козырёк, какие надевают иногда конторские или торговые работники, чтобы не мешали волосы или верхний слишком яркий свет.

 

Умнюхин. Ля-ля… ля-ля… тру-рум… тру-рум… тру-рум!.. Значит, так… Всё, что здесь, к сожалению, трогать нельзя (обводит рукой письменный стол и книги на стуле и на полу), потому что всё это уже давно само собой отобралось как нужное мне для работы, полезное, и выносу не подлежащее. Да, кстати, о моей работе…

Я – газетный редакционный сотрудник. Пишу, знаете, о том о сём, на разные животрепещущие темы. То есть, писал, потому что, сейчас нахожусь не у дел. Выперли меня с работы, если прямо говорить. Естественно, выперли ни за что. Прямой моей вины не было, а наказать для острастки другим было нужно. Дело в том, что в нашей газете был такой небольшой раздел под названием «Вечернее обозрение», местные новости за день короткой строкой. Нормальный такой раздел, хорошо заполнялся, был популярен. И вот, в очередном номере один из наших молодых верстальщиков то ли случайно, то ли по умыслу в заголовке переставил местами две буквы, и вместо «Вечернего обозрения» получилось «Вечернее оборзение». И всё бы ничего, да прямо под заголовком первой новостью ‒ материал о нашем губернаторе, о его выступлении на собрании. И на фото личность губернаторская перед микрофоном с кулаком поднятым и раскрытым ртом в момент произнесения какого-то призыва. Это собрание именно вечером происходило, потому что было общественным, а не служебным, точнее – предвыборным. Губер наш, понятно, за свою партию и за себя там агитировал, иностранных агентов и всяческих врагов государства клеймил. Ну, шум, конечно, гам, обвинения в попытке очернить, в политической провокации. Губер, нам передавали, вне себя был, будто вправду оборзел от гнева. Ну, а я-то, как назло, был выпускающим этого номера. Вот и выперли нас двоих, парня этого, молодого компьютерщика, и меня, за ним недоглядевшего. Заодно и раздел этот в газете главред ликвидировал, уж не знаю, с какой стати, с перепугу, надо полагать. Я, конечно, пострадал, но был доволен, что губернатору мы фитиля вставили, пусть даже непреднамеренно. Он у нас ещё тот жук, заслуживает куда большего. Но это ладно, я отвлёкся, надо дело своё делать. Вернёмся к нашим книгам…

Главная моя задача ‒ разгрузить шкаф, по крайней мере, на треть. Ну, хорошо, на треть может и не получиться, но на четверть ‒ железно. Ведь в нём чёрт знает что обнаружиться может, о чём я забыл и что мне совершенно не нужно. А всё, что не нужно – на вынос, на вынос!.. Шесть битком набитых полок и ещё большое нижнее отделение. Первая сверху полка, там антиквариат, видите – сплошь кожаные корешки и золотое тиснение, это всё раритеты, к ним я даже не прикоснусь. Следующие две и ещё половина четвёртой – собрания сочинений, тоже неприкосновенны. Значит, мне остаются полторы полки и нижнее отделение. Я буду вытягивать книги по одной с зажмуренными глазами, чтобы не было соблазна обойти какую-нибудь, оставить её на своём месте. Не должно быть никакой жалости: вынул, сразу оценил, принял решение – и в сторону, на вынос. Да, именно на вынос!..

 

Зажмуривает глаза и, полуотвернувшись, вытягивает первую книгу.

 

Умнюхин. Та-ак, что же это мне досталось?.. Вот чёрт, Валентин Пикуль, «Нечистая сила»! И издание-то совсем недавнее, 2001 года. Я даже помню, где я её купил и когда. Формат удобный, и оформлена неплохо. Шрифт, правда, мелковатый, но зато убористо набрано, и всё равно вон какой кирпич получился. В советское время его издавать не хотели, с большим трудом журнальный вариант сумели протолкнуть. Не любили почему-то про Распутина говорить советские идеологи, избегали этой темы всеми силами.

Книга вообще-то полезная. Писал, конечно, Пикуль, как бог на душу положит, скороговоркой и без обработки. Язык, прямо скажем, с вульгарщинкой. Кто-то, помнится, сказал, что подобных писателей прежде называли «гостинодворскими», то есть, без претензий, для читателя попроще. Зато и написал столько, что не во всякий шкаф влезет. Похоже, у него был лозунг писать больше, а не лучше. Но ведь затягивает, чёрт его дери. Морщишься, кривишься, а оторваться не можешь. Главное же – информации у него много, исторических фактов. Уж насколько его факты достоверны, это дело третье, но имена, исторические личности, события… Тут вам и царь, и царица, и дочери их, и наследник, и вся фамилия романовская, и духовенство, и генералитет, и жандармерия, и сам Распутин во весь рост со всеми его замашками и его якобы гипнотическими способностями. Всю подноготную распутинщины вскрывает, всю эту предреволюционную ситуацию. Вообще, то время здорово показано, предметно как-то, ощутимо, в красках. А сцену убиения Распутина показал так, словно сам в этом участвовал. И что же, такую книгу на вынос?.. Не могу, рука не повернётся. Что ж, будем считать, что первый блин комом.

 

Со вздохом ставит книгу на прежнее место. Помедлив, вновь зажмуривается, протягивает наугад руку, шарит ею слева, потом справа, ухватывает какую-то книгу и вытягивает её.

 

Умнюхин. Надо же, опять толстая книга. И что это такое?.. Боже мой, «Цусима», Новиков-Прибой! Я уже чувствую свою Цусиму, второе своё поражение. Как я могу удалить из своего дома такую книгу? Я ведь когда-то ставил её в один ряд с «Войной и миром», с «Севастопольской страдой», с «Порт-Артуром», даже с «Тихим Доном». Да и сейчас, я думаю, поставил бы, только надо перечитать. Впрочем, я и так всё наизусть помню, а перечитать всё равно нужно для удовольствия.

Ведь в чём ценность этой книги? Это описание грандиозного исторического события, сделанное человеком, который в этом событии участвовал. Если бы его описал какой-нибудь адмирал или капитан, я бы вряд ли ему поверил. Но здесь писал матрос, нижний чин, при этом хорошо грамотный, умный, честный и наблюдательный человек. Он ничем не руководил, не отдавал приказов, не нёс за исход сражения никакой ответственности, а значит, описывал события объективно, как их видел. А видел он и само сражение во всей его ужасной полноте, и корабельную жизнь изнутри, и работу всех членов команды во время боя. Он и японцев видел и общался с ними, потому что в плен к ним попал. И плен описал тоже превосходно, и возвращение домой после окончания войны. А перед этим ещё сам переход эскадры от Кронштадта до Цусимы через четыре моря и три океана. Да не только эскадра, где он служил, там показана, он даёт широкую картину всего флота, даёт характеристику адмиралам, капитанам, мичманам, боцманам, отношениям между офицерством и матросской массой. Характеризует оборудование, вооружение, сравнивает их с японским по конструкции и по качеству… Написано просто и стопроцентно достоверно, почти документально. Такой книге нет цены. Нет, не могу расстаться с ней!

 

Ставит книгу на прежнее её место. Нерешительно оглядывает полки шкафа, зажмуривается, делает на пятке полный оборот вокруг своей оси, не раскрывая глаз, вытягивает руку, хватает какую-то книгу и порывисто вытягивает её.

 

Умнюхин. Так… и что же теперь?.. Ну, вот, снова военная литература. Но это уже из другой оперы. Георгий Владимов, «Генерал и его армия». И что же мне с нею делать? Роман этот – не фонтан. Расхвален когда-то, чуть ли не классикой провозглашён, какой-то большой премии удостоился, а мне он ни с какого боку не пришёлся. Растянут страшно, многословен до изнеможения. Я, помнится, по пять-шесть страниц пролистывал, только просматривал, до сути старался добраться. Написан, по моему мнению, под влиянием и по шаблону «Живых и мёртвых» Константина Симонова. Язык обыкновенный, в целом недурной, но меня не впечатлил, а местами, не знаю почему, раздражал. Главное же, чувствуется, что о войне писал человек, сам этой войны не видевший. Местами просто дилетантски и недостоверно. И никакой, кстати, он не Владимов, а Волосевич, уроженец Харькова, из украинцев. Дело, конечно, не в этом, но не оттуда ли у него такой пиетет к генералу Власову и к немцу Гудериану? Странная, в общем, книга, сомнительная. Ну, скажем так – спорная. Я и восторженные отзывы читал, и ругательные. Я ближе ко вторым. Но вдруг я просто недопонял её, недооценил? Со мной такое уже бывало. Поначалу скривишься: э, ерунда какая-то, а через год-другой перечитаешь, и совсем другое впечатление. Пожалуй, надо будет ещё раз прочесть. Всё может быть, а вдруг я ошибаюсь? Опять же, премией увенчана, вон, прямо на ней и написано: «Лауреат премии «Русский Букер десятилетия». Букера ‒ на вынос? Это никогда не будет поздно. Лучше я потом, сейчас рука не повернётся…

 

Возвращает книгу на полку. Со смущённым видом отходит от шкафа, прибавляет слегка громкости на музыкальном устройстве. Звучит «Я знаю почему» (I Know Why) в исполнении всё того же оркестра Гленна Миллера. Прохаживается туда-сюда по сцене, как бы размышляя над создавшимся положением.

 

Умнюхин (к публике). Надеюсь, музыка никому не мешает?.. Такая музыка мешать не может. Мне лично даже помогает. И работать помогает, и даже думать. Спокойная, мелодичная, романтичная. Казалось бы, джаз, а как за душу берёт, а? Но это ведь ретро, музыка тридцатых-сороковых годов прошлого века, скоро ей уже сто лет будет. Люблю, знаете, большие оркестры с их трубами, тромбонами, саксофонами. Что-то в их звучании такое, для меня ностальгическое. Особенно когда саксофоны в унисон с кларнетом ведут блюзовую мелодию, и от этого такой получается звук, он у джазовых критиков называется «кристал хорус», то есть, кристальной чистоты звучание. Такая музыка сейчас считается серьёзной, чуть ли не классической. Меня коллеги на работе за увлечение ею считали снобом, интеллектуалом. Да ещё фамилия такая у меня – Умнюхин. В школе «умником» дразнили, чуть что, сразу: эй ты, умник! Да и на работе за моей спиной про меня говорили: «наш умник то, наш умник это…». Я не обижался. Даже эпиграмму сочинил на самого себя:

 

Будучи умён сверх всякой меры,

Я для всех во всём служу примером,

Лишь один изъян в себе таю:

Скромность непомерную мою.

 

Коллегам понравилась. Очень смеялись. Впрочем, что я о себе да о себе… Вернёмся к нашим книгам.

Эх, если бы все книги были спокойными и романтичными в стиле «кристал хорус»… Но нет, большинство книг как раз беспокойные, порождающие всяческие размышления. А может, для того литература и возникла, чтобы порождать в нас размышления?.. Должно быть, так. Меня сейчас такое размышление тревожит: третья уже попытка, и всё неудача. Ни одной книги на вынос пока, ни одной! Такими темпами я не добьюсь желаемого результата. Раз уж затеял ревизию, надо действовать более жёстко. Не буду больше закрывать глаза, а вот, возьму вот эту, что потоньше… р-раз!.. (снимает с полки книжку средней толщины). …Да что ж это такое, как она сюда попала? Этой книжке место вон где (указывает на письменный стол), среди других рабочих и полезных книг. Самое то, что мне нужно при моей-то профессии. Э. А. Вартаньян, «Путешествие в слово», и вот аннотация: «Эта книга о языке, о слове, овеществляющем мысль. Вы отправитесь в увлекательную экспедицию за словом…» Да, помню, помню эту книгу, у меня она давно, а я о ней совсем забыл. Хорошо, что сама о себе напомнила, голубушка. Ну-ка, раскрою наугад…

«Когда-то на Руси всякого иноземца, не умеющего говорить по-русски, называли немцем, то есть немым…». Вот тебе и на! Оказывается, слово «немец» – от слова «немой». Я и понятия не имел. А ведь книжку эту читал когда-то, ну, или, скажу честно, просматривал. Ещё вот интересное: «Из долгого забвения вернулось в нашу активную лексику слово «застрельщик». В 18-м веке так называли солдата в передовом рассыпном строю, начинающего перестрелку с неприятелем». М-м… вот оно что… А я помню это слово, оно прежде означало передовика производства, новатора. «Застрельщик», надо же… Двусмысленное какое-то слово, нынче можно так киллеров называть, тоже своего рода застрельщики. Что там ещё интересного?.. «Есть такое, французское по происхождению, слово бюро. Первоначально этим словом именовалась плотная шерстяная ткань. Затем название перешло на стол, покрытый таким сукном. Потом словом «бюро» стали обозначать помещение с подобной канцелярской мебелью, а вслед за этим и людей, работающих в канцелярских присутственных местах…» Что ни страница, то открытие для меня. Короче, книга нужная, полезная, попала в шкаф случайно, по ошибке, перемещаю её на законное место.

 

Закрывает книгу, подходит к письменному столу, кладёт её поверх других лежащих там книг. Возвращается к шкафу, останавливается перед ним в задумчивости. Продолжает негромко звучать музыка, теперь оркестр Гленна Миллера играет «Серенаду лунного света» (Moonlight Serenade) как раз с тем самым звучанием «кристал хорус», о котором говорил Умнюхин.

 

Умнюхин. Вот… вот… это самое звучание (прислушивается, напевает). Ту-у-у-у, ту-ру-ру… ту-ру-ру-рум-рум… У него, у этого оркестра, есть ещё такая пьеса, называется «Звёздная пыль», по английски будет «Стар даст», так там вообще такой звук, такой звук… Однако же вернёмся к нашим книгам. Да-а, задачу я себе поставил, книги удалять из собственной библиотеки. Никому такого испытания не пожелаешь. Дело нужное, конечно, но вон с каким скрипом двигается. Конечно, о большинстве этих книг я годами не вспоминаю, но ведь никогда не знаешь, понадобится такая-то книга тебе или нет. Вдруг понадобится, вспомнишь – ба, да у меня она ведь есть, стоит где-то в шкафу!.. И тут же как водой холодной: нет уже той книги, я её собственноручно вынес, когда производил ревизию. Обдумывать вначале нужно и взвешивать возможные последствия, прежде чем за серьёзное дело браться. Вон, я однажды, не подумав, взялся за хорошее, вроде бы, дело… Я вам кратко расскажу.

Два лучших друга у меня были. Да, к сожалению, уже были. Нет-нет, они живы и здоровы, просто живут в другом городе. Я вот в этом городе живу, а они оба в другом. Мы дружили с юности, росли вместе и жили поблизости друг от друга. Потом подросли, я учиться уехал, да здесь после учёбы и обосновался. Дружбы мы не прерывали, переписывались часто, я к ним в гости наезжал, в родной наш общий город, они – ко мне по отдельности, а однажды и вместе. В общем, старые друзья, как говорится, не разлей вода. Но со временем у них там отношения между собой разладились. Такое, знаете, бывает. Время идёт, изменяется возраст, и человек изменяется с возрастом. Один в одну сторону меняется, другой в другую. Интересы появляются различные, не совпадающие. По-моему, дело нормальное. Только не надо слишком упираться, а к другому снисходительнее надо быть, и все дела. Короче говоря, рассорились мои друзья и перестали контактировать друг с другом.

Но со мною, как и прежде, оба в полной дружбе, только по отдельности. Я к ним в гости приезжал, вначале к одному, потом к другому. Оба принимали с полным удовольствием и радостью, а вот друг с другом даже разговаривать по телефону не желали, не то что встречаться. Ни дать, ни взять, гоголевские Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Правда, там было хотя бы понятно кто кого обозвал «гусаком», а у моих друзей я так и не понял, кто из них на кого и за что первый обиделся. Так дёрнул же меня чёрт взяться их помирить, чтобы опять начать встречаться нам втроём. Стал писать я каждому из них, советовал проявить свои лучшие свойства, призывал к миролюбию, к толерантности, и, главное, советовал попытаться взглянуть на себя самого, так ли уж каждый из них прав в своём ожесточении и ненормальной неприязни к другу детства. Возможно, рассуждал о них обоих чересчур критично. И что же вы думаете?.. Оба рассердились на меня и перестали отвечать на мои письма, эсэмэски и звонки. Замолчали наглухо, а после моих настойчивых звонков и безответных писем заблокировали мой и-мэйл и телефонный номер. И вот такой результат моего миротворчества – теперь мы все трое между собою в ссоре. Было плохо, стало ещё хуже. Скорее всего, каждый из них считал, что я действую по инициативе и в интересах другого, и соответственно относился ко мне. Теперь-то я думаю, что миротворец действительно должен сочувствовать одному из враждующих и подыгрывать ему, в таком случае при неудаче своей миссии он сохранит добрые отношения хотя бы с одной из сторон. Ну а вы что скажете?.. Эх, ладно, что там говорить… Вернёмся лучше к нашим книгам.

Вон, тёмно-синяя какая-то высовывается, сама напрашивается на вынос… Ох ты господи, Скотт Фитцджеральд, роман «Ночь нежна»!.. Иностранная, как говорится, литература. Фитцджеральд был дружен с Хемингуэем. Нет, скорее Хемингуэй был с ним дружен. У Фитцджеральда характер был ещё тот, неровный, взбалмошный, почти женский. Трудный, одним словом. А Хемингуэй был всеобщим любимцем, открытым, общительным, компанейским. Тем не менее, они дружили, два таких несхожих человека. И как писатели они совсем не схожи. Хемингуэя я люблю безоговорочно, даже в неудачных, слабых его вещах есть за что его любить. У меня его двухтомник есть прижизненный, 1959 года издания, вон он стоит, лапушка. Сейчас это раритет, ценность большая. А вообще он у меня весь в наличии, и уж его-то я не трону, он – мой золотой запас и фонд.

«Ночь нежна»?.. знаю этот роман, и фильм, по нему сделанный, хорошо помню. Фиговый, честно скажу, фильм, не соответствует роману по уровню, принижает его. Голливудский, одним словом, фильм. А вот роман… я даже не знаю, как его оценить. «Великий Гэтсби» считается у Фитцджеральда классикой жанра, а «Ночь нежна» как бы чуть сзади, чуть в тени. А вот я так не считаю. В «Великом Гэтсби» всё просто и ясно, всё понятно даже среднему читателю. А «Ночь нежна» сложнее, глубже, психологичнее. Просто по определению психологичнее, там ведь главный герой – врач-психиатр, и действие в основном в психиатрической клинике происходит. Молодой перспективный врач-психиатр поступает на работу в солидную клинику в Швейцарии, и там одна молодая, красивая и, главное, из богатой семьи, пациентка положила на него, как говорится, глаз. Она пациентка сложная, у неё была в жизни драма, о какой и говорить-то не захочешь. Так вот, она на этого молодого врача не то что просто глаз положила, а решила, что только он может ей помочь. И что же вы думаете? – она женит его на себе. Чтобы и муж был, и заодно он же врач, который всегда под рукой. Ловко, ничего не скажешь. А через какое-то время, когда надобность в нём прошла, говорит ему: чао, бамбино, сорри! И сходится в открытую с одним их общим знакомым. Стерва, одним словом. Милая такая, прямодушная и обаятельная стерва с психологическими, а вернее сказать, психическими, отклонениями. Сюжет глубокий, сложный. Нет, такой роман на вынос не пойдёт. Следующая попытка…

 

С закрытыми глазами проводит пальцем, словно по фортепианным клавишам, по корешкам книг на полке, бормочет при этом «потоньше… нет, потолще, потолще!..». Останавливается на одной, вынимает её из ряда. Открывает глаза, смотрит название.

 

Умнюхин. Ну, наконец-то. С этим, я думаю, можно будет расстаться. Джеймс Олдридж, старая, ветхая книга 1958 года издания. Три романа под одной обложкой: «Дело чести», «Охотник», «Не хочу, чтобы он умирал». Это было в моде при хрущёвской оттепели, прогрессивный, так сказать, писатель. Тогда из иностранных издавали только «прогрессивных», а кто из них прогрессивный, а кто нет, как определишь? Сказал что-то хорошее про СССР – всё, прогрессивный, а если ещё побывал с визитом и хорошо отозвался об увиденном, ну, тут уже просто великий, уже самый лучший на свете. На самом-то деле этот Олдридж так себе писатель. В сравнение с Хемингуэем не идёт, с Фитцджеральдом тоже. Ну, может быть, местами (раскрывает книгу, медленно листает, просматривает отдельные страницы)… «Дело чести», там, по-моему, война где-то в Корее или на Ближнем Востоке.. Давно читал, ещё подростком, плохо помню… Ах, вот: в Греции война, потом на Крите. Это весна – лето 1941 года, англичане воюют с немцами. А на СССР Германия ещё не нападала, и США ещё в числе нейтральных, вот что любопытно. Малоизвестная для нас страница Второй мировой войны, причём интереснейшая. Ведь англичане почти два года воевали с Германией до того как СССР вступил в войну. Не отсиживались на своём острове, в Греции воевали, в Норвегии, на Мальте, на Крите, в Северной Африке… И по-моему, это у него там неплохо описано. Вот, вспомнил – там классное описание воздушного десанта немцев на Крит в мае 1941 года. Да, немцы осуществили эту невероятную, труднейшую операцию. Англичане давно уже окопались на Крите, у них там была база, туда эвакуировались их войска из Греции, в общем, было много войск, а немцы просто с неба на парашютах и на планерах спустились и с боями остров захватили. Такой удар был по репутации англичан и такой урон их стратегическому положению. Остатки их эвакуировались в Египет… Да, надо перечитать Олдриджа, он симпатичный был мужик, писал доступно, просто, в хемингуэевском стиле. Пожалуй, с выносом повременю. Перечитаю, и тогда уже посмотрю, что с этой книгой делать…

 

Стоит перед шкафом в задумчивости и отчасти в растерянности. Вдруг порывисто и решительно выхватывает с нижней полки целую охапку книг, опускает её на пол и берёт из неё наугад какую-то книгу в тёмной обложке.

 

Умнюхин (не взглянув ещё на книгу – залу). Вот, ещё одна попытка, вы видели, что я действительно взял наугад. И если только это не совсем что-то такое супер-пупер, то даю вам слово, она точно пойдёт куда следует. (Опускает глаза на книгу. Меняется в лице. Довольно долго молчит). Э-э-э… Я… я… М-м… Я шокирован. Клянусь, я забыл о существовании этой книжки. То есть, я не то чтобы забыл, я как-то не думал о ней в последнее время. Лучше бы её вовсе не было. Но она есть, вот же она, вот!.. (Потрясает книгой, показывая её залу). Придётся сказать, что это такое. «Застольные разговоры Гитлера», автор Генри Пикер.

Да, вот такие дела, граждане. Гитлер! Что же я могу поделать, если эта персона действительно существовала, и такой оставила в Истории след, что нам с вами ещё не одно столетие будет икаться. А книга удивительная. Сейчас-то у нас такой днём с огнём не сыщешь, сейчас за неё срок схлопотать можно, а в 90-х годах «Майн кампф» на улице с лотка можно было купить. Ну, «Майн кампф» я почему-то обошёл своим вниманием, а вот эту книжку приобрёл, уже не помню где. (Раскрывает книжку, смотрит на разворот). Ну, вот, выпущена в 1993 году, издательство «Русич», город Смоленск.

Поучительная книга. Её автор Генри Пикер, это что-то вроде младшего советника юстиции времён Третьего рейха, мелкая в общем-то сошка, попавшая в окружение фюрера случайно, по протекции, на роль помощника «на разные случаи». И он легально, с позволения Гитлера, записывал его сентенции во время трапез, а также после них, в расслабленном домашнем состоянии. О чём только не болтал в свободное от работы время великий диктатор, каких только не выдавал перлов своим восторженным слушателям, то есть, своим непосредственным подчинённым. Вот, давайте я открою сейчас как получится… Две или три коротких выдержки с разных станиц:

«За всё в жизни нужно платить кровью. Это идёт уже от рождения. Если кто-либо заявляет, что такое положение ему не нравится, можно только посоветовать ему покончить с собою».

«Величайший ущерб народу наносят священники обеих конфессий^[1]. Сейчас я не могу им ответить, но всё заносится в мою большую записную книжку. Придёт час, и я без долгих церемоний рассчитаюсь с ними».

«Русские живут недолго, 50 или 60 лет. Почему мы должны делать им прививки? Нужно запретить делать туземцам прививки, при этом заставлять их мыться. Зато давать им водки и табаку сколько пожелают».

«Наша пресса – отличная пресса. Закон о печати позаботился о том, чтобы народ оставался в неведении относительно разногласий в правительстве. Пресса существует не для этого. Мы покончили с представлениями о том, что свобода в государстве – это когда каждый может говорить что захочет».

«Я превосходно чувствую себя в обществе великих исторических героев, к которым сам принадлежу. На том Олимпе, на который я взошёл, восседают блистательные умы всех времён и народов»…

 

Замолкает, переводит дух. Сокрушённо покачивает головой.

 

Умнюхин. Да-а… Эта историческая личность избытком скромности определённо не страдала. Она и умерла-то не от скромности, а совсем от других объективных причин. Но что же делать с этой книгой? У нас это сейчас библиографическая редкость, а главное – важный исторический документ. Кроме того, это явно запрещённая сейчас литература. Если я её вынесу, выложу для подобрания кем-то… это ведь будет, по сути, распространение. То есть, уголовно наказуемое деяние. Выхода у меня нет. Оставляю!

 

Засовывает книжку обратно в шкаф. Стоит, поникнув головою и скрестив на груди руки. По всему видно, что он мучительно что-то обдумывает.

 

Умнюхин (после колебаний). Я должен вам признаться. Мне это трудно, но я должен. У меня есть ещё кое-что в этом роде. Грехи молодости, как говорится. То же самое начало 90-х, когда можно было чёрта в ступе купить, а не только «Майн кампф» с портретом автора и его факсимильным автографом. Я купил вот эту книжицу (кивает на шкаф, куда только что уложил «Застольные разговоры»), и ещё одну купил, дружка его, великого пропагандиста и оратора. Догадываетесь, что за персонаж? Найду сейчас, я помню, где она лежит… (вываливает с нижней полки на пол добрый десяток книг; на открывшемся свободном месте берёт заслонённую прежде небольшую книжку)… Вот она, как ворон чёрная, и внутри, и снаружи. Йозеф Геббельс, «Последние дневниковые записи»… Ну, вот, то же самое издательство «Русич», город Смоленск, тот же 1993 год издания…

Помню, что читал тогда с интересом и с пользой в смысле познавательности. Никакого дурного влияния на себе не почувствовал ни от той книжицы, ни от этой. Существует такой штамп расхожий: «геббельсовская пропаганда». Ну, да, такое было. Раз был сам Геббельс, то была и его пропаганда. В дневниковых записях её немного, но она там есть. Он явно вёл свои дневники с расчётом, что они когда-то будут изданы. Да и не сам он их и писал, он диктовал своим секретарям. Понятно, что на публику работал, но диктовал, по-моему, искренне. Тут было уже не до пропаганды, на дворе март-апрель 1945 года, тут у него, я убеждён, холодок уже к сердцу подкатывался, уже не о победе ему думалось, а о каком-нибудь спасительном чуде. Надо признаться, паники в этих последних его записях нет, только горечь и досада, что не всё у них, нацистов, получилось, что не дали злые люди им довести до конца их великое благородное дело, не восторжествовал национал-социализм на всей нашей планете. Не повезло великому фюреру и его бессменному глашатаю, не повезло…

Записывал он по такой системе: вначале излагает обстановку на фронтах, отдельно на западном и отдельно на восточном. Затем обозревает политическую ситуацию в мире, что там в Соединённых Штатах, что в Великобритании, что происходит в Японии, кто кому доверяет, а кто кому нет, и не намечается ли раскол в рядах союзников. Затем оценивает положение внутри рейха, то есть в том, что от него осталось к этому времени. Тут и разрушенные города, и нехватка провизии, и моральный дух граждан, и пораженческие разговоры в народе. Потом анализирует отношения и расклад внутри руководства страны, кто себя как показал, кого надо смещать как неспособного, кто, напротив, держится орлом, и его нужно послать на самый ответственный участок. И в заключение записи общее резюме: положение трудное, но мы держимся, мы стоим твёрдо, и мы выстоим, фюрер ведёт нас правильным курсом, а все нынешние беды от предателей и разгильдяев и т. д. и т. п… Странные такие записи. Из фактической картины ясно следует, что им кранты, а он всё твердит о каком-то будущем национал-социализма, планы строит. Вот, давайте наугад…

«В имперской канцелярии господствует подавленное настроение. Я совсем не хожу туда, так как это настроение заразительно. Генералы повесили головы, и только один фюрер даже в такой ситуации держит её высоко».

«Настроение германского народа как в тылу, так и на фронте, всё больше падает. Народ чувствует нашу полную бесперспективность в войне. Критикуя в целом военное руководство, он не щадит теперь уже и фюрера».

«В войне на востоке мы будем теперь руководствоваться одним чувством – чувством мести. Сейчас уже все немцы верят в то, что большевики совершают неслыханные зверства».

«Во второй половине дня я занимался корректурой моей новой книги «Закон войны», которая будет издана массовым тиражом. Написанное Моделем предисловие к книге великолепно, и для меня очень лестно».

«Вечером был с докладом у фюрера. В отличие от последней встречи я нахожу его несколько подавленным, что объяснимо, если учесть наше военное положение. Я замечаю с ужасом, что нервная дрожь его левой руки значительно усилилась».

«В конференции в Сан-Франциско изъявили желание участвовать евреи. Была бы возможность, этих евреев надо бы уничтожить как крыс. В Германии мы, слава богу, достаточно позаботились об этом. Я надеюсь, что мир последует нашему примеру»…

И вот, всё в таком духе. Где-то вроде бы правдиво, где-то сфантазировано, где-то чисто по-нацистски. Но это ладно, с этим всё понятно. Под конец приводится его письмо пасынку Харальду Квандту, это сын Магды Геббельс от её первого брака. Он уже взрослый, в отличие от их общих пятерых детей, которых они с Магдой убили, перед тем как убить самим себя. Так вот, Геббельс пишет Харальду нечто вроде политического завещания, просит его не терять веры и твёрдости духа. Пишет, что, вероятно, они больше уже не увидятся, и вот что ему завещает (листает книжку, находит в конце её нужное место):

 

«Ложь в один прекрасный день рухнет, и над ней снова восторжествует правда. Это будет час, когда мы будем стоять над всем миром чистыми и незапятнанными, какими всегда были наша вера и наши стремления. Гордись тем, что принадлежишь к семье, которая до последнего момента осталась верной фюреру и его чистому, святому делу».

 

Замолкает. Стоит с растерянным и грустным видом. Сокрушённо разводит руками. Подходит к музыкальному устройству, переключает в нём что-то. Звучит оркестровая пьеса «Сумрачное настроение» (Mood Indigo) Дюка Элингтона.

 

Умнюхин (с печальным сарказмом). Чистое, святое дело фюрера… И придёт час, когда они будут стоять над всем миром чистыми и незапятнанными… Сильно сказано. И страшновато. И ведь он вполне уверен, что придёт такой час… Неужто он действительно придёт? А в некоторых обществах и странах он, как говорят, уже приходит. Боже, боже… Охрани нас и спаси от этих чистых и незапятнанных душегубов с их идеями, с их символами и, главное, с их ненавистью ко всем, кто сомневается в их чистоте и незапятнанности… Но давайте всё-таки... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

апрель 2022 г.

 

 

 

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в мае 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: