Топор, топор, сиди как вор

 

 

 

Вечером они рисовали; вечером пришла с работы Зойка.

– В третьем цехе крышу завалило, – сказала она с порога так, будто только утром рассталась с Топором. – Двух таджиков придавило.

Зойка принесла с работы макароны; выставила банку на стол, включила плитку, усталая опустилась на табурет.

– А ты чего припёрся? – спросила, глядя в пол. – Вон-ка Якут нагрянет. Он тебя давно ждёт.

– Растолстела, – Топор выставил на стол водку.

– А с чего мне худеть? Жру, сколько хочу, мешки с цементом не корячу. В столовке теперь работаю, в заводской.

Зойка вывалила макароны в сковороду, в макаронах было густо намешано мяса и давленых котлет. Ромка потянулся было за куском, но получил по затылку:

– Куда грязными ручищами! Не терпится?!..

Ночью Топор пришёл к Зойке.

– Уйди, – говорит она, внезапно проснувшись и узнав Топора. – Уйди, я спать хочу!

– Выдрыхнешься до утра.

– Уйди, пацана напугаешь!

– Заткнись, так и не напугаю.

Топор наваливается на Зойку всем своим весом, что есть силы сжимает её груди, а Зойка только всё больше и больше раздаётся под ним и сопит, часто, жарко, обхватив его спину. И жарко, душно от Зойкиного раскала Топору. Топор трёт потный свой лоб, встаёт с кровати, идёт в куть. В кути он льёт в стакан водку, водки выходит почти до краёв, – во рту тошнотворный привкус. Топор одним глотком выпивает водку, занюхивает случайной коркой. Зойка, раскорячившись, подмывается над помойным ведром. Топору становится тошно от вида раскоряченного её тела, он идёт в комнату, ложится на пол, и долго лежит так на спине, пока пол слабыми качками не отчаливает куда-то в сторону. Скоро ему начинает казаться, что это палуба эскадренного миноносца, кожей спины он чувствует палубные заклёпки, идущий от палубного железа жар летнего дня, и такой же жар над ним: сквозь прищуренные веки в глаза бьёт свет солнца...

Топор проснулся оттого, что ему стало трудно дышать. Свет лампочки под потолком ослепил его до боли. Он закрыл глаза, и когда снова открыл, увидел над собой Якута. Якут стоял рядом, поставив ногу ему на грудь. На табурете, в стороне, ссутулившись, сидел Шхуна. Шхуна растирал плоскую свою грудь ладонью и осторожно дышал. Ромка спал. Зойка неподвижно глядела из-под одеяла на Якута. Топор попытался встать, Якут ударил его носком ботинка в подбородок, и когда Топор всё же привстал, ударил ещё раз. Топора отбросило к стене.

– Тебе не надо было здесь появляться, – сказал Якут. – Столько косяков на тебе. Я думал, ты умнее, греешь яйца где-нибудь в сочах.

– Ты угадал, я только что оттуда. – Топор провёл ладонью по лицу, посмотрел на ладонь. – Ты беспредельничаешь, Пила, – назвал он Якута детским прозвищем. – Капусту мы рубили втроём, делили по ровняку, за паровоза катил я, – или это вы со Шхуной пять лет шлифовали нары? Какой ко мне базар?

– Ты не в теме, – Якут мотнул головой. – Ты нас подставил хачам. Вот о чём базар. Тасика катран – фуфло! И ты об этом знал, или догадывался. Мы пролетели на капусте, а ты свалил. Или свой нал ты тоже в катран впорол? Ну, что молчишь? Ты при паре голых, а мы со Шхуной – в отстой?

– В катран вас никто за хер не тащил. Я только свёл вас с Тасиком, ты сам просил. Не я ли вас предупреждал, чтобы вы с пиковыми не связывались?

– Это было потом и тогда. А сейчас ты не в теме. Короче, кончай базар, – где капуста?

– Моя – в кованом сундуке, а где он – я забыл. Вот, приехал, чтобы поискать. А свою спрашивайте с лаврушников. Я с ними не в доле.

– Шхуна, – Якут снова мотнул головой и поглядел на Шхуну. – Где у нас дыба?..

В матицу под потолком был вбит штырь, к штырю за руки привязали Топора. Якут подсел к столу, налил себе водки, выпил. Шхуну душил кашель. Он расхаживал по комнате, тёр грудь, брызгал во все стороны слюной. Потом что-то в нём прорвалось, Шхуна подбежал к помойному ведру, встал на колени и стал схаркивать в ведро кровавыми сгустками мокроты. Отхаркавшись, Шхуна успокоился, отёр губы рукавом и, словно бы невзначай, сунул локтём Топору в живот. Топор задохнулся, обмякнув на привязи, до хруста в запястьях. Шхуна выпил водки и встал напротив.

– Порченый, – сказал Топор, отдышавшись, – ты скоро кончишься.

Шхуна плюнул Топору в лицо и снова ударил, и Топор снова повис на штыре, до судорог в суставах. Потом они влили в него стакан водки. Якут, откинув голову Топора, держал её, захватив ладонью; Шхуна лил водку. Лил осторожно, стараясь не пролить мимо рта. Ноги Топора стали ватными, руки онемели и не чувствовали больше боли. Якут поставил рядом табурет, сел. Шхуна затаился где-то за спиной.

– Где капуста? – устало спросил Якут...

Топор пьяно ухмыльнулся.

– В кованом сундуке, – сказал он, еле ворочая языком.

Якут привстал.

– Шхуна, ты посмотри, ему весело...

Шхуна бил расчётливо, он берёг собственное дыхание, боялся нового приступа кашля. И после каждого удара, глотая воздух, медленно, будто пар из котла, сифонил им через нос. Японец пристально глядел на Зойку, потом налил водки, выпил; Ромка спал. Шхуна, устав бить, прилёг на полу, на матрасе. Якут налил ему водки. Шхуна выпил и задохнулся.

Топор чувствовал только первые несколько ударов, потом из него словно бы откачали воздух, а самого бросили в бездонную яму. Был страх расшибиться о дно; дна не было. Якут плеснул ему в лицо водкой, Топор очнулся.

– Топор, – сказал Якут просто, будто бы силясь что-то понять. – Ты объясни мне одну вещь: зачем тебе деньги? Не сегодня-завтра тебя повяжут, накинут пятерик и дойдёшь ты на нарах быстрее Шхуны. Я дам тебе кусок, два! Зойку вон рядом кину. Ты видишь, какой я! Ешь, пей, неделю, две, – пока не накроют. Двух кусков зеленью тебе вот так хватит! Зачем тебе больше?

– Нинку зачем прибили? Она не знала, где начка.

– Это не мы. А вообще, там был другой расклад... Хочешь водки?

Японец налил полный стакан, налил вровень с краями, и поднёс к губам Топора. Топор выпил всё, задохнулся и обмяк; из него снова откачали воздух.