Основной вопрос

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за февраль 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 14 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

– Как ты это понесёшь? – спросил Борис.

Это – был рюкзак. По бокам его имелись усиленные жестью отверстия для шнурков-утяжек, и до сих пор Эмка таскала это сооружение только в утянутом, не полноразмерном виде. Так – оно ещё вписывалось в какие-то разумные пропорции. Но сейчас шнурков по бокам не было, и сквозь брезент горбатились картошины. Занимая почти весь располагаемый объём. Само собой, ближе к спине лежали свитер и прочая мягкая рухлядь, пришлось и на научное имущество, и на мыльно-рыльные – на туристском жаргоне – принадлежности место найти. Но непромокаемая кровля теперь выдавалась над Эмкиным треухом наподобие паровозной будки, в обхвате будка была толще хозяйки, по весу – почти равнялась с ней.

– Сюда ж несла… Часть вам оставлю.

Откинула крышку, порылась и вынула прозрачный полиэтиленовый мешок, полный картошки. Аккуратно завязанный. Десятка полтора-два крупных, ровных картошин, почти не грязных, лишь со следами лёгкой бурой земли.

– У нас тоже картошка, но в мундире, – сказала Наташа. – Так что это на впрок.

Мундир – звучало, пожалуй, излишне торжественно. Мундир носят чиновники, солдаты, стражи порядка. Особи, видимые простым глазом. То, что лупили от мундира втроём, было видимо только в массе. В миске. Каждый отдельный экземпляр не превосходил размером фасолину, лишь в виде исключения попадались – с мелкую сливу.

– А уж соланину в ей… – на деревенский манер протянула Эмка, облизывая пальцы.

– Море, – подхватила Наташа своим «вторым», низким голосом с металлическим призвуком, – а что делать. Что выросло, то и выросло.

– Твою мы на праздник, – сказал Борис, ставя на газ поносно-зелёный чайник, – одиннадцатого приедет Андрей Козловский, будет концерт, а потом квартирник.

– А твой творог на понедельник, вернётся дочка – будут сырники.

– Если этому вашему… ракообразному Подмосковья… или каких морей? – достанется, то ещё вот… – вновь нырнув в рюкзак, вынула Эмка баночку консервов из креветок.

– Ух ты. Где ты такое берёшь? – и чёрные тонкие Наташины брови взметнулись выше линии такой же чёрной чёлки, а тонкие губы сложились почти в свистульку. – Ты гля, Боб, этикетка по-итальянски! Изыски, а? А говорила, в твоём Болотнинске ещё в семидесятые было всё по талонам, кроме чёрных макарон за семнадцать копеек...

– Так в семидесятые, – ухмыльнулась Эмка, – и не всё. Молоко без талонов, сыр, сметана. Молоко и сметана даже сейчас не исчезали. А в эту зиму на самой расцентральной площади, с фонтанами там, Дворец культуры, Музтеатр, всё такое – поставили ларёк, и вывеска: еда.

– Достанется, достанется Егору, – вмешался Борис, разворачиваясь в тесной кухне всей своей широченной фигурой, на которую и размеру-то не было, разве что в магазинах системы «Богатырь», – у него нюх: где кто что достал, есть шанс на угощение, моментально он там. А уж на квартирнике Козловского будет обязательно, ведь Московский центр авторской песни Андрюху издаёт. А Егор опять в редакторах. Как ты на шарже изобразила. Ну, наши художники чуть подправили, пострашней, шшетина потолшше, и в стенновку пошло…

– То есть вы, глубинка, не зря тогда – спасибо партии родной за наш трёхдневный выходной. Поддержали-то. У вас стало лучше, чем было, – подытожила Наташа.

– Заметили, ребяты? – озорно прищурился Борис. – Мы уж и картошку от мундира облупили, и подарками обменялись, и новостями МГЦАПа. И за стол сели. И только про политику – вот ща вспомнили.

– Ага, – снова подхватила Наташа, – раньше основные вопросы – это была политика, а теперь главное…

– Еда, – вышло хором с Борисом.

– Потому что еда – это независимость, – тряхнула чёрными кудрями Эмка, и крупный, указательный её нос, «на семерых рос», властно уставился на Наташу. – Вот мы независимы по картошке. Это не милостыня государства! А сами. Это, – Эмка толкнула ногой рюкзак, – на весь срок пребывания в Ленинграде. Ну, на сколько растяну, с учётом угощения тамошних, пятерых надо угостить. А угощаю – значит, ужинаю. Пять, ну, четыре ужина. И даже если за мои деньги ничего не получится купить, на одну буханку не хватит – есть вот, запас.

По мере Эмкиной речи чёрно-лиловые изюмины-глаза Наташи круглели, становясь бездонными, словно вбирая в себя встававшее за этими словами. А на широком добродушном лице Бориса проступал азарт естествоиспытателя, повстречавшего природную редкость.

– И на сколько едешь?

– На две недели.

Азарта прибавилось, подтянулись обширные щёки, даже маленькие полукруги выказались у рта. Ни дать ни взять рыболов, завидевший поклёвку.

И о чём бы ни говорили, до самого конца вечера – поезд уходил почти в два часа ночи, времени у Бориса, Наташи и Эмки был вагон и маленькая тележка – нет-нет да возникали эти полукруги, как вокруг лесы.

– Она защитится, будь спок, – сказал он, проводив Эмку на вокзал и вернувшись за полночь. – Ишь, на весь срок пребывания. У Ломоносова трески был воз, а у неё картошка.

 

Эмкин с Алексом черёд закупаться на неделю и готовить надвигался неотвратимо. А в кошельке виднелось дно. Несколько синих геращенковских сотенных и поросяче-розовых двухсоток, горсть монет – хватило бы на одну буханку хлеба и один набор для щей. Нечестно, старшие-то вкладываются от души. У них на работе получка почти каждый месяц, не то что в ДК или в смутной совместной полунаучной конторочке… Способ «срубить по-быренькому» известен, но это день в Питере. А дома лежит толстенная текстяра, подлежащая переводу, и перевод даст гораздо больше. Но не сегодня. В итоге остановились на таком варианте: уже с неделю как зазывал к себе Алекса один знакомый на починить телевизор.

Пару часиков вечером – это не целый день, перевод продвигался успешно, и Эмка составила Алексу компанию.

Вот уже отвинчена «задница» – пластмассовое корыто мудрёной формы с прорезями, прикрывавшее телевизор с тыла. Вот и видно, что всей-то работы – заменить сетевой разъём. Длинные, чуткие пальцы Алекса, поросшие золотым волосом, проворно вертят отвёртку. Зачищают провода. Весь он – сросшиеся тёмные брови, твёрдо выточенный нос, русый чуб, втянутые щёки – целеустремлён внутрь телеящика. Возносится благородный дымок канифоли, блестят, а потом твердеют, обращаясь в мелкие пуговицы, капли припоя. Всё. Задницу на место – для каждой работы своя отвёртка! – и можно включать.

– И всьооо, как говорил артист Филиппенко!

У Алекса это получается неподражаемо. Сейчас он в точности похож на «смерть Хоакина Мурьеты».

– И можно смотреть? – растерянно произнёс Олег.

– Прям ща сядешь и отвернёшься в экран добирать недосмотренное за всё время неисправности этого рыдвана, – гыгыкнул Алекс. – А сам – религия не позволяет? Инженер по электросвязи!

– Да некогда было. Я ж в Париж в командировку ездил, новую АТС изучать.

Возможно, Олег и не умел чинить телевизоры. Но уж то потрясение, которое отразилось в Эмкиных карих глазах под взмывшими глянцево-чёрными ресницами, оценить сумел. И заходил гоголем. Зашуршали пластмассовые страницы альбома, засверкал фотоглянец. Был ли то Париж – откуда Эмке было знать. Инженеры советской оборонки обычно не отличались глубиной такого рода познаний. Какой-то Запад. Красивый старинный город, дома-дворцы, узкая улочка. Харчевня. Ещё улочка. Винная лавка. Бочки. Ещё лавчонка, колбасная, колбасы и сосиски висят гирляндами. Лоток с фруктами. Солнечно сияют апельсины, щетинятся ананасы. А вот и сам Олег, за столом, уставленным чем-то вкусным, с бокалом вина. Опять улочка – вот тут да, бесспорная Франция. Вывеска: ресторан такого-то, умопомрачительная, мушкетёру впору, фамилия владельца. С хитрым, чисто французским набором над буквами – «аксант эгю», «аксан сирконфлекс»…

– Олег, а… это в Париже главные достопримечательности – кафе, рестораны? – вырвалось у Эмки. – У тебя-то в основном они представлены…

– Ну, в своём роде. Французское вино – это же круто. Знаменитость, – сам себя поправил Олег. – А сыры? И потом, туча блюд есть – названия французские. И есть знаменитые рестораны – вот «Максим»… ну, там я не был, очень уж дорого. И на Эйфелевой башне тоже дорого. А так, мы где ходили, вдвоём же в командировке, напарник и снимал.

– Иду к Максиму я, там ждут меня друзья… – пропела Эмка. – Легар, «Весёлая вдова».

– А-а, вот ты даже слышала что-то. Я не слышал, но он знаменитый.

После чего разговор увял, а так как красивая гербовая бумажка перекочевала уже в Алексов карман, то на этом распрощались.

– Там же три четверти фоток было про кафе, бары и прочие едальни, – подвела черту Эмка, пока шли домой. – Больше никуда в Париже не ходил.

– Смотрел только в меню, – подхватил Алекс. – Он вообще на всё так смотрит – главное, чтоб на тарелочке. А то и телик бы сам. Но как т-ты ухватила! Точно же, одна жратва. Знаешь, я после этого с лёгкой душой деньги взял, а то со знакомых за ремонт не брал...

 

На улице лепил снег пополам с дождём, поэтому даже стоять перед лифтом было уютно.

– Вот ща он: ииыннь! Иииуу… Дж…дж… бджх!

Алекс умел изображать самые разные звуки. Звук тиканья часов, например, имел у него полтора десятка вариаций. Эмка иногда просила: а изобрази будильник «Севани». Алекс, отсутствующе заводя в потолок вишнёвые глаза, говорил: хр… хр… хр… Если ей хотелось услышать петродворцовскую «Ракету», раздавалось: тьннь-тьннь-тьннь. Если уличные часы выпуска Орджоникидзе, он выдавал: чук-чук-чук. Кондитерски складывая при этом чётко обрисованные губы, будто звук был кремом от пирожного. На бумаге или средствами Эмкиного голоса это было непередаваемо.

Собственно, забежали сюда ровно за одним надом: Алексу нужно было отдать Пашке одну электронную фигулину и забрать другую. Но уж очень отвратно было за окнами, возник кофе, какие-то пундики, а там и тема, «как кто провёл этим летом».

Комп не знал отдыха – непрерывно крутил слайд-шоу на тему «здесь был Вася». Ну, не Вася. Какая разница. Кренящаяся набок электричка втягивается в тоннель в Мекензиевых горах. Козы на мосту посреди Симферополя, фоном – двадцатиэтажка времён московской Олимпиады. Стена проливного дождя, косо падающего в море, на берегу сухо. Обнажённые по пояс люди умываются снегом из сугроба, а вокруг цветут пионы. Потом другие даты – и берег Белого моря, сопки, резные наличники изб. Цветущая рябина выше четырёхэтажного дома. Памятник дирижаблю. Рейка с делениями – высоты приливов. Опять другое – огромный заводище, домна, тепловоз у подножия ма-а-а-хонький, полувагоны – коробочки. Река, могучая плотина, по ней идёт поезд, вторым ярусом – туча автомелочи…

– Это Урал, это Волга, – пояснял Алекс.

– И всё в один год? А как попадали? – спрашивал Пашка.

– Летайте поездами эр-же-дэ! – спародировал Алекс советскую рекламу, и все расхохотались, а Эмка добавила:

– Раз не подавалась личная мотриса команданте минус ноль…

– Ох, язва. Воистину Левантинская, – восхищённо бурчал Алекс.

– Ну, мотриса, команданте, это что-то такое ваше личное, а вот жили где?

– Было и в гостинице, было и у знакомых, а на Север ездили – поезд наша гостиница, там один день был, – пожала плечами Эмка.

– Не, ну, это я не понимаю. Я вот езжу по командировкам – дак устаю. Ещё гостиница, там – да, там душ, все удобства. А вот так, на колёсах… Хоть в вагоне-то душ был? Я, если еду, покупаю билет – то всегда смотрю: есть душ в вагоне или нету. Нету – так тогда адьё Америка, лечу самолётом. Вот в Тюмень под Новый год ездили – пришлось переплатить, самолётом полететь, потому что уже раскупили все такие вагоны, где душ был. Три дня без душа – ищите дураков. А тем более в Крыму. Там же жарко!

– Там душ вот, – засмеялся Алекс, отмотал фотографии назад и ткнул в дождь над морем. – И вообще там море. А не вшивая ванна, куда, чтоб залезть, надо сложиться вчетверо. И неизвестно, какую чесотку до тебя занесли.

– Ну, море, море, а мыться-то где после моря?

– Это до чего ж надо довести море, чтоб после него требовалось мыться. Ну, ладно, мелкая наша Маркизова лужа – туда один раз отлил, вот уже и экологическое бедствие. А Чёрное-то море? Ты знаешь, что там до двух с половиной тыщ глубина?

– Тыщ… чего? Долларов… не, тьфу, этих… атмосфер? А как же это контролировали?

Гомерический хохот покрыл Пашину реплику. Эмка ржала, откинув сивую гриву, сощурившись – вот теперь было видно, что скулы чуть восточные. Алекс смеялся рокочуще, словно били в котёл, аж ложечки отзывались в кофейных чашках.

– Метров! Павлинище! Метров!

– Ну, не в Крыму же, – нерешительно попытался осклабиться хозяин.

– Не-а, – коварно заулыбалась Эмка. – Крым, он обустроенный. Там есть пансионаты, где лифт на пляж. Прямо в коренной породе, сквозь гору спускается. Вот там и душ, и…

Алекс искоса метнул на Эмку шустрый взгляд. Неужели не понимает, байбак эдакий, что над ним прикалываются. Троллят. А таки похоже. И он продолжал, с усилием натягивая на лицо мало-мальски приличную мину:

– Знаешь, от удобств бывают и неудобства. Я серьёзно. Вот едем мы из Кандалакши. Вагон суперпонтовый. Риц-вагон. Какие раньше подавались только для иностранцев и посланцев. Немцы у себя в Аммендорфе озаглавили Schlafwagen, спальный вагон, а по-нашему типичный «шлюхваген»… По коридору чемодан с колёсиками везут, на полу ковровая дорожка. Всё по отдельности европейское – чемодан как в лучших домах Филадельфии, вагон не наш и дорожка мейд ин не наше. А совместимости ни лешего! Их чемодан не вписывается в их же габарит! И дорожку тут же – в мерзкую такую гармошку. Несут чемодан на вытянутых руках, как юбилейный адрес. А весу в нём – кгм, да-с. В купе попасть нельзя. Даже с билетом. Только у проводника есть карточка-ключ. Как в загрангостиницах. Или на пароме видал, в турпоездке. Если самозахлопнулось, то всё, ку-ку. Даже если ночью в тубзик вышел. Эмка такую спёрла в личное распоряжение, – кивнул на жену, – чем поставила там всех в позу… грм… по крайней мере до Москвы. Там так и так заново экипируют. Спросил у проводника: а как вы вообще на этой чертопхайке ездите? Он в ответ – а всяко. К примеру, техпаспорт на некую железку: мол, обеспечиваются параметры до шестнадцати ниже нуля по Цельсию. Спрашиваем: а ниже? А они, фирма-то, чей техпаспорт, в ответ: а ниже ведь не бывает. Вот и молимся, говорит служивый, чтоб зимой такое счастье не досталось. Заклинит, и тогда полный… пентод. Чайник вот, изволите видеть, кипятим для граждан пассажиров в количестве три штуки. Не построено титана, у них там чай не пьют, кофейная цивилизация. И не едут по три дня в один конец. А потом мне занадобилось налево, и тут-то самое интересное. У них у первого купе и у последнего табло на светодиодах: занято или свободно. Горит «занято». Ну, подожду. Занято. Занято. Уже не терпится, подхожу ближе к удобствам – ну, вот ща, думаю, вот ща. И слышу – пршш, пфршш, ритмично так, с правильными промежутками. Просовываюсь дальше. Дверь в удобства приоткрыта! И вижу: шкет, лет так шести, со свирепым удовольствием на мордахе, давит эту самую кнопу над унитазом. Раз за разом, сосредоточенно так. И слушает, аж рот открылся. Пфрчшш! Кхрчшш!

Эмка не выдержала и... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: