Ныкалка, или Как я был миллионером

 

 

 

Эх! Дефицит – дефицит!

Все тогда было дефицитом. И деньги порою были – да не купить на них ничего! Только водка никогда в магазинах не кончалась. А водочные пробки для игры в пивнухи совсем не годились. Слишком мягкие. Они от удара битком не подпрыгивали, а мялись.

Я Глузе после нашего дежурства у магазина на Щербакова половину долга отдал. И Илмаренок свой долг уменьшил.

С новом битком игра у нас пошла удачливее. Я к нему приноровился и стал почти в каждом кону выигрывать.

Илмаренок тоже только моим битком пивнухи щелкал. Даже когда мы один на один оставались, а остальные игроки поджидали, кто из нас выиграет? Подумаешь, Илмаренок несколько пивнух у меня выиграет моим же удачливым битком, – не жалко!

Все равно я почти всегда оставался в выигрыше, потому, что у меня удары на переворот, «с оттяжкой», очень ловко получались.

В этом ударе надо не просто в один край пивнухи попасть, это просто, – не просто почувствовать саму пивнуху, – как она сама соображает на данной поверхности перевернуться? Надо всей своей сутью врасти в неё, понять, что ей не хочется переворачиваться, но при определенном воздействии она перевернуться может. И тонкость вот этого «воздействие» уловить, – и! – вдарить с оттяжкою!

Р-рраз! – и брюхо пивнухи раскрыто!

Но другим мальчишкам я свою заветную железяку не давал, сколько ни просили.
Однажды Илмаренок моим битком Светку Шматькову подчистую разделал. Она все-все свои пивнухи ему проиграла, и от обиды давай дразниться:

– «Илмаренок – поросенок – невоспитанный ребенок!»

– «Илмаренок – поросенок – невоспитанный ребенок!»

– «Илмаренок – поросенок – невоспитанный ребенок!»

– Я тебе пинка дам! – пригрозил Илмарь.

– «Бе-е-е!» «Бе-е-е!» – высунула язык Светка. Далеко высунула. Язык у неё тонкий-претонкий и длинный-предлинный. – Только и можешь, слабеньких обижать! Девочек обыгрывать! – и вдруг она захлюпала носом. – Обыгрывать бедненьких. Не буду я с вами больше никогда играть! Никогда! Вы жулики!

И ушла прихлюпывая, в слезах: – «…невоспитанный ребенок!»

– Тоже мне! «Слабенькая»! – да она на полторы головы меня длиннее! – сказал я. – Даже Глузю на полголовы выше!

Но мальчишки меня не поддержали. Они наслушались Светкиных упреков и к нам подступили. Тоже зажилили, мол, если у нас у всех битки каменные, так и вы, Борька и Илмаренок, железякой не бейте! Нельзя!

– Это почему же?

– А не по правилам!

– Какие такие «правила»?

– А у вас биток тяжелый!

– У вас биток железный!

– Ну и что?

– Глузя! Ну скажи ты им: – «Не по правилам!»

Глузя посопел-посопел, – я видел, что его тоже завидки берут, что у меня есть такой отличный биток. Но что-то ему мешало встать на сторону большинства. Глузя хоть и толстый, но его никто «жиротрестом» не дразнил. Не потому, что боялись. Его уважали, он справедливый. Глузя скрестил руки над животом, как Наполеон на картинке в учебнике истории, и выдал:

– По правилам! Борька может бить каким угодно битком. Его дело. И кому он свой биток дает, – тоже его дело. Так что, все честно! Там, на Полтавщине, некоторые хлопцы себе битки из свинца отливали! А из свинца биток еще тяжелей, чем железный. Поэтому, – все по правилам.

– А как они свинец льют?

– Ну, это просто: наберут дроби, или от свинцового кабеля кусок отчекрыжат. В банке над костром расплавят, потом в столовую ложку зальют. Вот, биток и получится ровным. Размером со столовую ложку.

– Борька! А ты продай мне свой биток за двадцать пивнух! – попросил Женька Сапрыкин.

– Борька! Ему не продавай! Я тебе двадцать пять пивнух отвалю!

– Борька! Я тридцать дам!

– Борька! Что там пивнухи! Проиграл, и нет их. Давай меняться: я тебе лупу дам поджигательную, а ты мне свой биток! – предложил Сережа Медведев.

– Лупу? – задумался я. Лупа, конечно, штука замечательная: в солнечную погоду ей можно на доске всякие черточки и точки прожигать. Можно даже костер запались, без спичек! – Хорошо, я подумаю! Ты завтра её на улицу принеси. Может, и договоримся.

– Да ты что, Бориска! – зашептал мне Илмаренок. – Мы же тогда проиграемся!

– Ничего! Я, может быть, еще такую железяку достану!

– Откуда?

Но я не успел ответить, – к нашей мальчишеской компании, раскачиваясь и выпячивая нижнюю губу, подходил дядька Янек Клязенек… Бандит. Самый настоящий взрослый бандит. Он шесть лет на зоне отсидел и только недели две назад вернулся к своей матери, панне Розе. В илмаренковом бараке её все звали «панна Роза» потому, что она сама ко всем обращалась только с этим словом: «Панна Катя…», «Панне Татьяна…», «Пан Рейно…». Пока её старший сын Янька, Янек Клязенек, в тюрьме сидел, она замуж вышла за шофера с молокозавода Станислава Дзерека. И у них маленькая дочка родилась.

Родного отца у Яньки Клязенека не было: его давным-давно на лесосплаве бревнами задавило. Рос он без отца, вот и угодил в тюрьму. Вернулся к матери, а там – отчим и сестра маленькая, сводная. На свободе Янька ходил целыми днями злой на всех и выпивший. Работу искал, – так говорили…

Глазки у него темные, мелкие, как шляпки от гвоздей, в пясточку, – к переносице глубоко и тесно всажены, словно вколочены, – не подцепишь… Он даже улыбаться не умел, – только скалил зубы желтые, а у самого голова в плечи вдавлена.

Росту Янек Клязенек небольшого, даже маленького, с мальчишку-семиклассника: щуплый, кожей серый, руки в татуировках синих, – не нравился он мне… Мальчики за спиной его сразу прозвали «Лешим» и «Клизмой», – по фамилии, наверное, или оттого, что он сверху был узкий, как жало у клизмы, а к низу неожиданно расширялся. И на коротких кривых ногах, – точно карикатура на живую клизму. Только страшная карикатура.

Я его побаивался, у него взгляд нехороший, подлый, – словно вот сейчас ты отвернешься, а он тебя сзади ударит. Или на спину плюнет.

– Ну, чо? – спросил Клязенек с вызовом.

Мальчишки замолчали и расступились.

– Ну, чо? – повторил он. Руки в карманы запихнул и ноги расставил. Со стороны смотреть, – вроде бы и смешно: клизма – клизмой! Но в то же время и страшно…

– Ничего, играем просто… – ответил за всех Глузя.

– Во что играете? – спросил Клязенек, посмотрел на стопку пивнух на игровой черте и пинком разбросал их по дороге. – А на деньги слабо? Ставь по пятаку с рыла, – я с вами сыграю!

Тут проходил мимо нас Пекка Матвеевич Лесонен, отец нашего Илмаренка. Он нес на плече большую связку брусков метров пять длиной. Его семье в прошлом году участок под застройку выделили, здесь же, в Шанхае, в конце нашего переулка. Вот он и строился, – как свободная минута выпадет. Уже стены из кругляка срубил и стропила готовился ставить.

Дядя Пекка увидел, что Клязенек перед нами выкаблучивается, остановился, бруски с плеча снял и стоймя их рядом поставил. Наверное, устал, – тяжелая связка-то. Отдышался и говорит Клязенеку:

– Вы бы, молодой человек, шли бы по своим делам… А? Нечего вам к ребятне вязаться. Не товарищ вы им. Понятно я говорю?

– Да чо, я ничо, так просто… – сразу же завилял задом Янек Клязенек и руки из кармана вынул.

– Понятно? – переспросил дядя Пекка.

– Ну, чо… Я так просто… – Клязенек ручки свои в сиреневых наколках стал быстро-быстро растирать, словно замерзли они у него.

– А не надо. Никак не надо. Ни – «просто», ни – «специально»! Тебе ясно? – с расстановкой, сурово спросил дядя Пекка. – Еще раз увижу, что к ребятне вяжешься, – хребет тебе переломаю.

Пекка Матвеевич здоровый, как бульдозер, руки огромные, – наверное, у Илмаренка такие же руки вырастут! Такими ручищами «Клизму» можно в один прием переломить, как штакетник из забора. Голос у дяди Пекки убедительный, как у диктора Левитана. И кулак в размер маленькой головки Яньки Клязеньки.

Клязенек попятился, попятился, повернулся бочком и пошел в барак, оглядываясь.

– Илмари! – позвал сына дядя Пекка, – Слушай, что говорю: он человек нехороший, темный. Ты мне скажи, если он опять к вам привяжется. И вы все сторонитесь его. Не товарищ он вам.

– Да, конечно!

– Да, дядя Пекка!

– Ну-у, дядя Пекка! Он же ничего еще не сделал!

– «Сделал – не сделал!» Не важно. Сторонитесь и все. Он не с пионерского лагеря приехал. Неизвестно еще, какие у него мысли в башке копошатся? Там, в лагере, извилины могут в такой тугой узел завязать, – не распутаешь. Это там просто… Нормальный мужик к ребятишкам вязаться не будет. Так что: сторонитесь и не разговаривайте с ним.

– Папа, тебе помочь на стройке? – спросил Илмарь.

– Сам справлюсь. Играй, себе, скоро в школу. Последние деньки гуляете… – дядя Пекка вновь нагрузил на плечо вязанку с брусками и пошел свой дом достраивать.

Утром я один, без Илмаренка, сбегал во двор весовой мастерской. Там стоял на крыльце какой-то дяденька в кепке и черном фартуке и курил.

Я поздоровался вежливо, показал ему свой биток и спросил:

– Дяденька, а у вас такие железяки есть еще?

– Есть, кажется. А зачем тебе?

– Да мы ими играем.

– Сколько тебе?

– Штук пять, если не жалко!

– Не жалко! – он вынес мне в фартуке целую кучу железяк.

– Спасибо! Вот, спасибочки! – обрадовался я.

Один новый биток я подарил Илмаренку, на второй выменял у Сережи Медведева поджигательную лупу, а остальные припрятал в заветную ныкалку.

Ныкалка у меня была особенная.

Перед самым нашим домом на обочине дороги торчал большущий валун. Еще в начале лета мой отец стал под него подкапывался, хотел в сторону откатить. Большой каменюга, и почти на проходе, и всем мешает. Отец три дня землю ломом долбил и яму с одной стороны валуна подкапывал, чтоб с места его сдвинуть, но не получилось у него. Валун слишком глубоко врос в землю.

Когда папа бросил с валуном бороться, я прикрыл его подкоп двумя досками, а сверху замаскировал их землей и опилками. Отличная ныкалка получилась! Если с дороги смотреть: лежит себе валун и даже травой зарос. Никто ведь не знает, что сзади, со стороны канавы под ним подкоп сделан. Стоит траву разгрести и руку в щель просунуть, – там целая пещера! Портфель можно спрятать, и никто не узнает. Я про ныкалку даже Илмаренку не говорил, – а зачем? – ныкалка должна быть тайной. Иначе она не ныкалка, а просто яма под валуном.

В эту тайную ныкалку я свои пивнухи прятал, а теперь аккуратненько прибрал в самую глубь поджигательную лупу, что досталась мне от Медведева, и четыре железяки-кругляша.