Война кончается не сразу

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за октябрь 2023:

 

На чтение потребуется 3 часа 10 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

1.

 

 

– Райка! Ра-ай-ка-а! – кричала нараспев босая молодая баба. Она уверенно направлялась на окраину деревни, перекачиваясь всем телом с одной ноги на другую. По дороге женщина сорвала упругую ветку ивы и сделала из неё прутик. В конце улицы шумели ребята. Они носились по лугу, прячась между стогами свежего сена. Косили этим летом. Мужиков в деревне почти не осталось, и покосом занимались бабы, не отлучаясь далеко от дома.

Здесь бегала вся деревенская ребятня. Малыши копошились в цветастых зарослях, разглядывая кузнечиков и муравьёв. Дети постарше сидели особняком и лузгали ещё незрелые семечки из огромного каравая подсолнуха. Руки и губы у них были иссиня-чёрные, и они не столько ели, сколько смеялись друг над другом.

Основная часть ребят играла в салки. Среди них, громко крича и шустро передвигая ножками, была Райка. Девочке зимой исполнилось семь. За лето она здорово вытянулась и ничем не отличалась от ребят постарше. Она была очень худенькой, но необыкновенно ловкой и быстрой. Догнать Райку не мог никто. От этого она вошла в раж и, задорно хохоча, влетела на верх стога.

Бабу с прутиком звали Дарьей. Она приходилась Райке тёткой, потому как была родной сестрой её отца. Сам он ушёл воевать ещё в июне, и вестей от него не было совсем. На Первомай, накануне войны, у Райки родилась сестра. Молодой матери было непросто прокормить одной двух детей, и в помощники взять некого. Поплакала Проскофья пару дней по супругу и засобиралась к своим. Дорога неблизкая, километров триста. Хотела обеих взять, да родичи мужа отговорили. Тяжело с двумя-то в дороге будет. Поживёшь, устроишься и за Райкой приедешь. Оставила она старшую дочь на лето и с тяжёлым сердцем уехала. Кто ж знал, что немец расползётся по стране, как масляное пятно. Не вернулась Проскофья за дочерью прошлой осенью. И отец писем не присылал. Так и пролетел год.

Райка жила своими детскими заботами в семье тётки. Где-то далеко шла война, папка бил врага. Мамка растила сестрёнку. И вот-вот всё должно закончиться, и начнётся оно, настоящее счастье. Кроме неё у Шамариных было ещё пятеро. Дети рождались один за другим подряд. Сам Шамарин на фронт не поехал. Лет десять назад покалечил ногу на колхозных работах. Мужик он был рукастый и непьющий, по дому брался за любую работу, а в поле – не воин. Осиротела деревня без мужчин, одни старики да несколько калек. Вот и он сгодился. Дарье было спокойно за ним. Детям она не давала спуску никому. Бранилась много, но никогда не била, да и хворостина больше была нужна для устрашения.

Райку она заметила сразу. Девчонка прыгала на верхушке стога, как вдруг исчезла. Провалилась внутрь. Вот чудо! Такого не должно быть!

Ребята гудят пчёлами вокруг стога, а она сидит внутри, и чудно ей всё. Было светло и шумно, а стало неожиданно тихо и темно. Свет пробирается сквозь сухие травинки, и шелестит сено, заглушая детский гам. Сидит Райка внутри и не дышит: какую ещё бы проказу сотворить! Хотела было в сторону ход прокопать, да не то, и сено колется больно. Посмотрела вверх. Там небо голубым блюдечком над ней висит. Слышит, как кто-то уже взбирается на стог. Показалась по краю окошка смешная голова Сеньки. Необычно на него снизу смотреть.

– Ты чего притихла там? – спрашивает её Сенька.

– Ничего, – рассеянно Райка отвечает. – Я знаешь что думаю, почему я сюда провалилась?

– Я не знаю, – замотал волосами мальчуган, – ты руки дай, я тебя вытяну.

– Да я и сама вылезу. Я ведь недалеко провалилась. – Она опёрлась на что-то твёрдое и добавила: – Провалилась неглубоко, а подо мной как земля.

Сенька удивлённо таращит на неё глаза.

– Мож, там схрон какой, – зашептал он, – партизанский?

Райка прыснула.

– Скажешь тоже, – она наклонилась вниз и достала ладошками до тверди, на которой стояла. Под пальчиками зашуршала грубая ткань. Девочка ткнула в неё, твердь поддалась мелкими камушками. Райка перебирала нечто непонятное ладошкой, пока не проткнула пальцем ткань. В руку посыпались мелкие зёрнышки. Райка подняла руку и увидела пшеницу.

– Хлеб! – закричала она. – Здесь хлеб!

Словно по команде всюду зашуршало сено. Стог заходил ходуном. Вмиг разнесли его дети, только услышали слово «хлеб». Эхом отдалось оно по всему лугу. И слетелись на него мошками и взрослые, и дети. И Дарья позабросила свой прут. И подростки уронили свои полупустые подсолнухи. Даже малыши, как лягушата, скакали вокруг.

Сено таяло кругом Райки. И вот уже показались три мешка, на которых сидела девочка посреди разбросанного стога.

– Ай да Райка! – кричали мальчишки. – Ай да везучая!

Девочку распирало от гордости, хлеба-то с зимы не ели! Муки нет. Никто не пашет, не сеет, не собирает, не мелет. Где-то в далёких тёплых землях идут бои, и там не до хлеба. Говорят, ближе к Уралу пекут ещё, но всё для фронта. А тамбовские голодные сидят как волки.

– А вдруг ещё где есть? – Ватага ребят кинулась к остальным двум стогам. Разворошили мигом всё. Напрасно. Счастливым оказался один. Райкин.

Уже прибежали и другие бабы с деревни. Стали зерно делить. Посчитали по ртам.

Гордая возвращалась Райка домой! Добытчица! Сама себе пропитание обеспечила. Не сердилась на неё Дарья. Только тихонечко письмо от матери припрятала. После ужина покажу, решила тётка, может, не так расстроится.

Хорош был ужин нынче! Картошка со свежим хлебом. Райке самый большой ломоть достался.

Смотрит на детей Дарья и слёзы вытирает. Сердилась на Проскофью, да простила. В чём её вина? Война добралась и до них. К Уралу поехали Райкины родственники. Оставили её на попечение Дарьи. Не виновата и Райка, что лишним ртом оказалась в большой семье в голодное время. Нет вины на её родителях, что ещё ребёночка родили. Всё война виновата проклятая! Отняла у детей детство, у родителей – материнство, у мужиков – жизнь трудовую.

Думала эти мысли горькие Дарья и жевала медленно свежий хлебушек. Становилось ей на душе тепло, словно лучики солнышка проникли в неё и озарили богатства, покрытые ветошью. Запретила себе Дарья радоваться, а сердце всё равно взяло своё.

 

 

 

2.

 

 

Весна нынче никак не хотела вступать в свои права. Солнце днём беззаботно светило, топило снег, и на пригорках в проталинах даже показалась зелёная беззащитная щетина. Везде лежали смурные сугробы. Нахоженные тропки между ними блестели стеклянным настом. Местами ноги проваливались сквозь него по колено в рыхлый снег. Всюду пели птицы, взмывая с чёрных скелетов ещё не проснувшихся деревьев в голубую высоту.

А ночью снова вьюжило и сыпало с неба то мелкой мукой, то большими хлопьями. Так и враждовали две сестры, не желая уступать друг другу.

Дарья достала из кладовой последний мешок подсолнечных семечек и снарядила Райку отвезти их в соседнюю деревню на маслобойку. Дорога ей была известна. Пару месяцев назад они вдвоём с тёткой возили мешок побольше. Поклажу уложили на санки, привязали верёвкой. Треть семян было велено отдать хозяйке маслобойки, из остального отжать масло. К весне жарить на нём было уже почти нечего. Доедали мелкую сморщенную картошку. Рядом с ней в подполье лежала крупная, отобранная для посадки, но брать её было запрещено. Заливали маслом квашеную капусту, засыпая сверху зелёным луком, проросшим на подоконнике. Меняли масло и на муку.

Дни стали длиннее и теплее, и Дарья решила, что племянницу можно отправить одну.

– Нигде не останавливайся. Рот не разевай, – давала она напутствия девочке. Пару часов туда. Пару обратно. Там передохнёт, пока масло жать будут. Чужих здесь нет, все свои, обидеть девочку не должны.

Сначала шлось весело и хорошо. Санки быстро скользили по подтаявшему снегу. Солнце озорно припекало. Стало даже жарко, и Райка расстегнула две верхние пуговицы фуфайки и развязала платок.

Вот исчезла позади за холмами родная деревня. Потянулось унылое пустое поле. Ледяной границей блеснула впереди река. Бабы ходили зимой по ней, срезая большой крюк. И Райка смело направилась туда знакомой дорогой. Навстречу ей показалась взрослая фигура. Солнце светило путнику в спину, и девочка не могла узнать человека. С тревогой она крепче взялась за верёвочку. Вдруг отберут!

Но вскоре Райка разглядела знакомое лицо тётки Лиды. Та тащила в санках хворост.

– К реке идёшь? – спросила женщина. Райка закивала головой. – Не ходи. Скоро ледоход будет. Опасно.

– А как же мне перейти? – растерялся ребёнок. Они с тёткой ходили только этой дорогой.

– А ты вдоль берега ступай, – указывала ей Лидия. – Там река поворачивает, а ты прямо на дома иди. Их там уже увидишь.

– А не заблужусь? – засомневалась девчушка.

– Да нет, – замахала руками тётка Лида, – вдоль реки тропинка. Я там всегда хворост набираю.

Райка грустно посмотрела на реку. Лёд ярко блестел на солнце. Старой дороги на нём не было, всё растаяло. Выдержит – не выдержит, рисковать не стала, послушала совета женщины.

Тропинка была хорошая, широкая, протоптанная. К тому же от ветра защищал высокий склон у берега. Разморённая девочка шла медленно. Груз стал казаться очень тяжёлым. Она несколько раз останавливалась и приседала на санки для отдыха.

Птицы шумели в прибрежных зарослях. Стало совсем по-весеннему, тепло и радостно. Вдруг тропинка оборвалась. Русло реки уходило резко в сторону. Впереди действительно чернели крыши. До деревни было совсем недалеко, всего-то луг пересечь. Но в поле зимой никто не ходил. Снег ровным ковром лежал от реки до домов. Потащила Райка санки по заснеженной равнине, утопая по колено. Намучилась она. Вроде и идти немного, а дома всё не приближаются. Солнце поднялось совсем высоко, жарит вовсю, сил нет. Снег слепит. Доплелась девочка до первого стога и присела отдохнуть в тени. Облокотилась на сено и прикрыла глаза на минуту. Тихо вокруг в поле, даже ветер не гуляет. Шелестит сухая трава под ухом. Искрится снег под весенним солнцем. Жарко Райке, хорошо. Ноги, руки уставшие расслабила и уснула крепким сном. Казалось ей, что только глаза прикрыла, а вновь открыла – вроде, и полегче стало, сил прибавилось. Отправилась путница дальше со своим мешком.

Добрела она до знакомого дома. Бабка Зина вывалилась из хаты во двор.

– Ох, как ты поздно! – уставила она руки свои в толстые бока.

– А сколько время-то? – забеспокоилась девочка.

– Да уж ближе к трём. Сколько сейчас? – закричала бабка Зина кому-то в дом. Там, видимо, подтвердили её слова.

Райка растерянно начала лепетать про реку, понимая, что, скорее всего, долго проспала у стога.

– Ладно, ладно! Что с тобой поделаешь?! – Бабка взялась за мешок. – А мал-то как! Последние? – Девочка закивала головой. – Что поделать, – проскрипела женщина, пересыпая себе часть семян, – жрать-то что-то надо! Ох, что же будет, – уже тише причитала она, – война второй год идёт. Скоро начнём траву с одуванчиками есть. – Она покосилась на Райку. – Сама, поди, голодная? Пойди в дом. Шурка! – крикнула она снова куда-то вглубь, – накорми её чем-нибудь, а то до дома не дотянет.

Райка вошла в хату. Здесь было тепло и вкусно пахло опарой. Девочка присела у входа на табурет, сняла платок и расстегнула до конца фуфайку.

Шуркой оказалась взрослая, худая как жердь девушка. Она измерила взглядом гостью и молча поставила перед ней большую кружку кипятка, подкрашенного шиповником, и горячий пирожок. Райка жадно набросилась на угощенье. Пирожок оказался с кислой капустой. Вскоре внутри у неё потеплело, и она задремала, сидя на табуретке.

Когда она проснулась, обнаружила, что кто-то заботливо снял с неё фуфайку и подложил платок под голову.

– Проснулась? – На неё смотрела другая девушка. Она была ниже ростом, чем Шурка, и от этого казалась складнее и мягче. – Какая ты маленькая совсем! Сколько тебе?

– Восемь, – сонно ответила Райка.

– Я провожу тебя, – девушка поправила ей платок и незаметно засунула за пазуху ещё один пирожок. У крыльца стояли санки с ведёрком, сверху повязанные чистой тряпкой.

Девушка довела Райку до края деревни, но не до того, через который она пришла сегодня, а к старой дороге, где они ходили с тёткой раньше.

– Ты больше не плутай, – напутствовала девушка, – иди тропинкой меж стогов до реки, а там ты уже знаешь.

Она вдруг обняла девочку и крепко прижала к себе. Райке показалось, что она вот-вот заплачет, но девушка быстро отвернулась и ушла.

Уже вечерело, хотя ещё было очень светло и хорошо. Райка двинулась в обратный путь, осторожно таща за собой санки с маслом. Небо стало низким. Набежали огромные облака. Птицы притихли. И вот пошёл снег. Он падал редкими снежинками на Райкину фуфайку и не таял, блестел резными звёздами на одежде. Потом он посыпал частыми хлопьями. Задул ветер. Вскоре поднялась метель. Небо совершенно потемнело. Вокруг всё сделалось в белом тумане. Райка шла тропкой, которую быстро засыпало. Не видно нигде ни домов, ни дороги, одни стога вокруг. Замёрзли ручонки без рукавиц. Делать нечего, обратно не пойдёшь, и впереди ничего не разобрать. Решила Райка укрыться в стоге, метель переждать. Закопалась она поглубже, затащила санки внутрь, сняла с них ведёрко, рядом поставила. Заложила вход сеном. Сидит внутри, тихо, только слышно, как ветер завывает. Страшно стало девочке, вдруг непогода не закончится быстро. Собралась она было заплакать. Дышит на озябшие ладошки, холодно ей и тревожно. Вспомнила она про пирожок. Достала его и принялась есть. Медленно жевала каждый кусочек. Пахнет пирожок чужим домом и незнакомой доброй девушкой, будто снова она обняла Райку и заплакала. Чувствует девочка, что это не чужие, а её слёзы. Жалко себя ей стало, свернулась она клубочком на саночках, обняла ведро с маслом и уснула.

Проснулась, оттого что ноги затекли. Вытянула их и выглянула сквозь щёлочку из стога. Ночь стоит тихая, звёздная. Темнота кругом. Снег идёт медленно, степенно ложится всюду. Неслышно качает зима землю, баюкает мир человеческий. Обмакнула девочка палец в масло. Оно на морозе застыло, стало как сметана. Обсосала палец и уснула снова.

За ночь так Райка просыпалась несколько раз. Всё не могла утра дождаться. А как забрезжил рассвет, собралась путница дальше. Отряхнулась от сена. Заложила отверстие в стогу заботливо и пошла вперёд. Тропинки за ночь засыпало, но всё равно их можно было различить. Дошла она до реки, дальше в обход. Далеко. Решила она по льду перейти. Накануне был мороз, снегом реку присыпало. Выглядело надёжно, да и, главное, вот она дорога, раз и дома. Солнце уже выглянуло, но небо хмурилось, не отошло от ночи.

Тихо-тихо перешла девочка реку. Вот уж и берег близко. Намело по краям реки сугробов. Тащит Райка санки вверх – не идут. Перебросила она через сугроб верёвочку. Перебралась сама, и решила перетащить санки.

Вдруг слышит треск. Да такой, что сердце остановилось! Треснул лёд прямо в том месте, где шла девочка. Откуда-то взялись в реке силы, принесла вода большие глыбы льда, и они с грохотом врезались в Райкину дорогу, ломая и кроша её. Тащит льдины река. Разрывает зимний покров. Всё вдруг пришло в движение. Откололась льдина с санками и понеслась вдаль. Кричит девочка, плачет, бежит за ними вдоль берега, а сделать ничего не может.

На детский крик прибежали взрослые ребята. Увидели её саночки, понеслись к изгибу реки. Льдина с Райкиным добром стремительно летела туда. Подхватил паренёк верёвку и потащил медленно на себя. Льдина и застыла на месте. Не может мальчик её притянуть к себе, несёт её дальше за поворот: вода – на себя, а мальчишка – на себя. Так и ведут, кто кого. Уступила стихия. Сжалился Бог. Наскочили ещё льдины и подтолкнули санки к берегу. Подхватил их парень и вытащил на снег. Бежит к нему Райка и плачет.

– Масло! Масло моё!

Отдаёт ей спаситель верёвочку.

– Не реви! – кричат мальчишки. – Вот везучая, и сама не утонула, и санки вытащили. Счастливая ты, Райка!

Девочка схватилась за санки и бежать домой к тётке. А мальчишки стоят и смеются, весело им наблюдать за ледоходом.

По тропинке вдоль реки показалась почтальонша.

– Ребята, вы из Большого?

– Да. Может, помочь надо? Может, отнести письма? – дружно столпились мальчишки вокруг женщины, заглядывая в сумку.

– Да у меня всего одно. – И она достала маленькую бумажку.

Дети притихли. Они точно знали, как выглядит похоронка.

– Сама отнесу, – устало сказала почтальонша, – только дом подскажите.

– Кому? – коротко спросил парень, спасший Райкины санки.

– Спицын Александр Трофимович, – прочитала женщина.

Ребята посмотрели Райке вслед.

– Вот тебе и счастливая, – выдохнул паренёк, – это ж Райкин отец.

 

 

 

3.

 

 

Райка пошла в школу в десять лет.

В первый класс брали всех ребят, достигших шестилетнего возраста. Райка стояла среди них, в перешитом платье старшей сестры, с растрёпанными, как её астры, волосами.

Ребятам пошили новые рубашки, девочкам – платьица. Выстроились они первого сентября разношёрстной компанией перед зданием сельской школы с пёстрыми букетами гладиолусов. Вся деревня собралась поглядеть на них. Праздник-то какой! Война закончилась, дети снова учиться идут.

Вернулись с фронта бойцы. Не все, но деревня зажила новым дыханием. В изнурённых трудом бабах загорелся прежний женский особый огонёк. Мужик есть мужик. Даже дети, казалось, стали шумнее и веселее. Куда-то надо было организовать эту детскую свору. За лето отремонтировали школу: побелили, покрасили, отмыли окна, и засияла она, как новогодний шар на ёлке.

Те, что повзрослее, смеялись над переросшими первоклассниками. Старше Райки в классе никого не было. Как самой высокой, ей дали последнюю парту. Садиться с ней никто не захотел. Малыши оглядывались на неё и хихикали. Девочки перешёптывались. Мальчишки откровенно смеялись. Райке было обидно, но делать нечего, учиться надо.

Маленькое здание было рассчитано только на три класса. Дальше учиться ребята ходили в соседнее село.

До войны в деревне работали две учительницы, утром первый и второй класс, вечером – третий. Теперь педагог остался один. Второй учитель уехал со своими детьми, когда немец приблизился к Москве. Поэтому теперь с утра уроки велись для новеньких ребят, а во вторую смену – для тех, кто хоть что-то уже умел. Учительница, весьма пожилая женщина, всю жизнь прожила в деревне. Ребята знали о ней всё, вплоть до имени козы, которую она доила два раза в день. Может, именно поэтому они не особенно её слушались. Она не бранилась: то ли не слышала, то ли уставала, то ли прощала детям их мелкие шалости. С фронта не вернулись ни её муж, ни сыновья. И известий о них не было. Она продолжала их ждать, и её умиротворение невозможно было разрушить ни проказам детей, ни лишениям послевоенной жизни.

Райка старательно выводила крючки, но карандаш не слушался её и писал неведомые хозяйке каракули. Она и пыхтела, и злилась, и плакала – всё без толку!

– Какая большая! А пишешь как курица лапой! – подшучивали над ней одноклассники.

Райка даже не успевала ничего ответить, мальчишки убегали. На переменах она по-прежнему носилась во дворе. Тут она была в своей стихии. Не было ни быстрее её, ни смелее. Но стоило ей войти в класс, как она вновь терялась.

Уроки чтения были ещё большим испытанием для неё, чем письмо. Пишешь – не получается, никто не видит, и ладно. А вот читать вслух по очереди по слогам – совсем другое дело.

– Б – А – Б – А, – говорила Райка.

– Ну, и что получилось? – терпеливо ждала учительница.

Райка молчала, чувствуя, как краснеет и покрывается потом. Хотелось стать маленькой и незаметной, чтобы никто и не увидел её. Но, как назло, она была выше всех, сидела отдельно от всего класса, как каланча на горе.

– Баран! – не выдержал кто-то из ребят. Класс весело загалдел. Девочку будто обдало кипятком, стыдно, хоть провались. Но исчезнуть не получалось, и она беспомощно злилась на себя и окружающих.

Лучше всего ей давалась арифметика. Считать получалось легко. Интересно было и рисовать кружочки с квадратиками.

Однажды её вызвали к доске. Шло всё хорошо, пример лёгкий, но вдруг рука перестала слушаться её, и Райка написала «пять» наоборот, как в зеркальном отражении.

Ребята тут же отреагировали дружным хохотом. «Дылда! – кричал кто-то. – Писать не умеешь!» Райка расстроилась. Слёзы готовы были вот-вот брызнуть из глаз. Она опустила голову и сжалась у доски. Никто её не защитит. А класс гудел и нависал над нею пчелиным беспощадным роем. Чтобы избежать ещё большего унижения, она вылетела из класса во двор.

Дети вопили ей вслед. Учительница насилу их успокоила, но девочку остановить не успела.

В тот же день вечером учительница пришла к Шамариным домой. Тётка нахмурилась, завидев гостью, не хвалить же она явилась. Знать, кто-то набедокурил. Она зыркнула в сторону школьников, те притихли в своём углу.

– По какому поводу? – поинтересовалась женщина.

– Хочу поговорить о Рае.

Дарья тяжело вздохнула, нелегко ей было воспитывать своих шалопаев, да ещё и дочка покойного брата. И обижать нельзя сиротку, и спуску никому не давать, что ж с них получится.

– Нет, нет, не подумайте ничего плохого. Она старается, это видно. Не всё получается. – Она подозвала девочку к себе. – Раечка, подойди к нам. Но всё получится и не может. Особенно, сразу, – она сказала это уже своей ученице. – Просто, ребята над нею смеются. Может, попробуем во вторую смену её определить. Там все с девяти лет. Много её ровесников. Она, правда, не умеет совсем писать и читать. Но, я думаю, потянется за другими и наверстает. Хоть не будут задевать её, что она большая.

Дарья, услышав это, немного расслабилась. Райке эта идея тоже понравилась. На том и порешили.

По утрам стала Райка помогать тётке, пока её младшие братья были в школе. Под присмотром старшей сестры она делала уроки. Девочки выводили буквы, но у сестры получалось лучше, а Райка всё так же не могла справиться с собой. Билась Дарья над чтением. Но учитель с неё был никудышний, сама читала с большим трудом. Шамарин и вовсе не читал, мог только фамилию свою написать. Убегал он с утра пораньше во двор по своим делам. Райка старалась тоже улизнуть следом. То воды дать курам, то подмести дорожки. Тётка не сердилась на неё, любая помощь была нужна постоянно.

Во второй смене насмешек не было. Но ученики там совсем не хотели учиться. Учительница с ними не справлялась. Уроки срывались старшими ребятами. Младшие, глядя на них, тоже ничего не хотели выполнять.

Стала Райка прогуливать школу.

 

 

 

4.

 

 

Катерина была вдовой. Замуж вышла перед войной. Детками обзавестись не успели. Муж погиб. Похоронку уже получила после Победы. Убили ещё в сорок третьем, но сообщение долго шло. Иван привёз Катерину из другого села. Ребёнком она была поздним и единственным. Осиротела ещё до свадьбы. Невестой нигде не гуляла, всё ухаживала за родителями, но в девках не засиделась.

Приближалась зима, когда Катерина явилась к Шамариным.

– Даш, отдай мне Райку на воспитание, – начала она сразу у калитки. – Ты ж меня знаешь, баба я толковая. Своих нет и уже не будет. Ваньку не дождалась, хоть ребёнка воспитать. Что ж я пустоцветом живу!

Дарья вытерла руки о подол и поправила тонкую, не по погоде, косынку.

– Чё, это не будет! Ещё замуж выйдешь. Ты у нас какая красавица, и здоровая, и хата от мужа досталась! Завидная невеста!

Махнула на неё рукой Катерина.

– Не, не выйду. Невеста тоже! Сколько девок молоденьких, а женихов нет! Не до таких, как я. – Она опустила свои большие красивые руки. Ветер трепал её светлые волосы, выбившиеся из цветастого платка. Солнце светило ей в лицо, и она жмурила синие глаза, хмуря богатые брови.

Райка слышала разговор и с трепетом ждала решения тётки. С одной стороны, ей страшно было уходить из дома: тут она всех знала и привыкла. С другой стороны, Катерина давно ласково обращалась с Райкой: то пряник откуда-то достанет, то косыночку подарит. Девочка про угощение тётке не рассказывала. А на косынку женщина только плечами пожала: «Носи. Нового у нас ничего нет».

– Да и не хочу я, – вздохнула гостья, – замуж больше. А деточку хочу. У тебя своих пятеро. Отдай мне Райку, – упрашивала она. – Я её к вам завсегда отпускать буду.

– А! – ухмыльнулась Дарья. – А мать вернётся? – Она искоса посмотрела на Катерину.

– Вернётся – отдам, не моя же. – Она огляделась по сторонам и, не заметив Райку, продолжала: – А не вернётся – кто о девочке позаботится? У тебя своих забот хватает. А ей уже десять. И одёжку надо, и учиться! Отдай.

Дарья колебалась. От Проскофьи пять лет известий нет. Отец где-то лежит в безымянной могиле. Сирота её племянница.

– Ладно, – натянула рукавицы Дарья и начала собирать дрова. – Давай у неё спросим. Захочет – пусть идёт. А нет – заставлять не буду, всё же братушкина кровинка. Ничего от него не осталось.

Райка, услыхав такой расклад, потихоньку убежала за сарай. Спряталась от всех. Сердце колотится, и страшно ей, и отчего-то радостно. Смотрит она, как корова медленно траву жуёт. Большой живот у Бурёнки. Нагуляла летом она телёнка. Вот родится он, мамка покормит его, и заберут бычка или тёлочку. Отдадут в чужой дом. И уже не вернут. «А я всегда могу сюда приходить. Только что мне тут делать? Мой дом дальше по улице, где папка с мамой жили, меня растили, Анютка родилась. Чужая я здесь». Впервые подумала Райка о своём положении. «Чужая Катерине. Только как она за меня просила! Она одна, и я одна. Вместе уже будет не так горько нам с ней». Разболелась голова у Райки. Мысли крутятся как волчок, не зацепить, одни эмоции, всё смешались воедино, не разобрать. Стала она косынку развязывать. Ослабляет узелок, а сама думает, что Катеринин это подарок. «Хорошо, должно быть, жила она с мужем. И еды у неё, поди, больше нашего. И места побольше. Ладно, пойду к ней. Вернуться всегда успею».

– Райка! Райка! – кричала тётка. – Куда запропастился этот чёрт?

– Я здесь, – отозвалась девочка и вышла во двор.

Женщины молча смотрели на неё. Райка виновато опустила голову. Тётка заворчала, что девочка опять сапоги перепачкала. Катерина только улыбалась, глядя, как ребёнок неловко с ноги на ногу переступает.

– Тётя Катя тебя к себе жить зовёт, – наконец сказала Дарья, – пойдёшь?

Сердечко, которое билось птичкой в груди, вдруг успокоилось, затихло всё в голове. Стало так ясно и ровно внутри. Райка хотела ответить, но только кивнула головой. Слова застряли в горле. Вдруг появилось желание убежать, но Катерина позвала к себе. Райка застыла, не зная, что ей делать.

– Ну, иди собирайся, раз так, – сказала ей тётка. Райка рванула в дом, захлопнула за собой дверь и зарыдала. Слёзы лились и лились по лицу, а она, в оцепенении, продолжала молчать.

– Давай недолго, сейчас сразу и пойдёшь, – услыхала она и кинулась собирать скудные пожитки. Несколько тетрадок, карандашей, букварь, пара каких-то вещей, из остального она давно выросла, мамино письмо, папина металлическая коробочка из-под леденцов, в которой он хранил табак, вот и всё. Огляделась. На столе ничего. На кровати теперь её сестра одна спать будет. Или подселят младшую. Это теперь её не касается.

Райка вышла во двор.

– Немного у тебя вещей, – весело заметила Катерина. Девочка ещё крепче прижала их к себе.

Проходя мимо тётки, Райка остановилась. Дарья обняла её крепкою рукой и, Райке даже показалось, всплакнула.

– Ну да ладно. – Она легонько оттолкнула племянницу. – Приходи, не забывай, не чужие ведь.

Катерина хотела помочь девочке нести ношу, но Райка не выпускала ничего из рук.

Дом Катерины был далеко, на другом конце деревни. Хата, как и все, небольшая, в одну комнату с деревянной переборкой для спальни. Перегородка не доставала до стены, и создавалось впечатление общего большого пространства. Посреди находилась печь. За нею кровать. За стенкой ещё одна. У входа стол с буфетом. Здесь и готовили на печи. В комнате стоял ещё один стол для гостей.

Катерина провела девочку за печь.

– Тут тепло. Здесь будешь спать? – Райка согласилась, рассеянно оглядываясь вокруг. – За столом уроки учить будешь. Клади всё на стол, – Райка удивилась, – потом разберёшь. Пойдём, чай попьём.

Пили из высоких керамических чашек, расписанных петухами. У Шамариных были только белые металлические кружки с отбитыми краями да ручками. Ели пустые блины, но свежие и ещё даже тёплые.

Райка осматривала стены. Напротив входа висел портрет мужа Катерины. С него смотрел ещё совсем молодой мужчина с открытым взглядом немного прищуренных глаз. Этот взор неотступно преследовал повсюду. В любой точке комнаты казалось, что хозяин избы внимательно наблюдает. И в хитром изгибе век виделось, что ему известны все проказы и тайны ребёнка. Пониже карточка, где они были вдвоём. Иван на ней выглядел счастливым, а Катерина сдержанно серьёзной и обжигающе красивой. И ещё чьи-то родители.

– Ну, ты пока осваивайся, а я пойду управляться. – Катерина поставила кружку на стол и засобиралась.

– Я могу помочь, – вызвалась Райка.

– Ещё поможешь, – остановила её женщина, – пока привыкай.

Катерина ушла доить корову, собирать дрова для печи. Райка осталась одна в доме.

Сбоку в буфете блестели рюмки и пузатые разноцветные кружки. За нижними дверцами вкусно пахло хлебом и вареньем. За печкой капал рукомойник. В отгороженной комнате кроме кровати стоял высокий шифоньер во всю стену с тремя дверцами. Райка не смела туда входить. Медленно она прошла в большую комнату, взяла со стола папину коробочку и письмо матери, легла на свою новую кровать и прижала вещи к груди.

Подушка оказалась мягкой, от покрывала пахло мылом. В доме было тепло, тлела печь. В тишине равномерно тикали часы. Всё было настолько хорошо и спокойно, что начало казаться ненастоящим. Звуки отдалялись. Райка уснула.

С Катериной они быстро подружились. Женщина старалась для девочки как могла. Та в ответ всё делала, чтобы не огорчать её.

Зимой заболела учительница. Школу распустили. А ближе к весне в деревню приехал новый педагог. Звали её Фурс Мария Васильевна. Она оказалась немного постарше Катерины. Собранная, энергичная, новая учительница единственная в деревне ходила в сапогах, вместо фуфайки носила пальто и шапку, на волосы, собранные в пучок. Платья у неё было два: синее и коричневое, разного фасона, пока неизвестного местным бабам.

Поселили учительницу в Райкином доме. Девочка ревниво смотрела на знакомые окна, проходя мимо, стараясь избегать встреч с неизвестным человеком.

Мария Васильевна приступила работать в две смены. Дисциплины в классах не было, но ребята побаивались новую учительницу. Фурс решила не терять этого шанса, сразу всё взяла в свои руки, рассадив учеников так, чтобы забияки не отвлекали тихонь, сильные могли помогать слабым. Она начала знакомство с детьми, записывая себе в блокнот какие-то пометки. Однажды ребята попросили её тоже рассказать о себе. Эта идея им показалась забавной.

– А почему у вас такая странная фамилия? – спрашивали ребята. – Бабы говорят, что вы еврейка, и у вас всю семью расстреляли, а вы из Германии сбежали.

– Сама ты еврейка! – прокричал кто-то в ответ. Дети зашушукались. Послышалось недовольное сопение.

Мария Васильевна внимательно слушала их. Она то улыбалась, то хмурила брови, думая, что ей ответить.

– Ну и сказочницы ваши мамы, – наконец произнесла она, прикрывая ладонью порозовевшую щёку. Пальцы у неё дрожали. И дети начали смолкать при первых же её словах.

– Фамилия моя совсем не еврейская, а имеет древние церковные корни, с абсолютно славянским происхождением.

– Так значит, вы из поповких? – подшутил кто-то. Дети хотели захохотать. Но Мария Васильевна их остановила.

– Моя фамилия так стара, что, возможно, была ещё и до крещения Руси, когда и попов, как ты говоришь, не было.

– А когда это было? При царе Горохе? – не унимались ученики.

– Ну православие на Русь принёс князь Владимир, из Византии, а не царь Горох.

Дети засмеялись. А неугомонный ученик смутился и притих. Множество глаз следило за каждым движением молодой женщины.

– А правда, что Бога нет? – снова проснулся непоседливый ученик.

– Я могу на твой вопрос сказать лишь одно: если слово есть, то и есть то, что оно обозначает. Люди не придумывают слов просто так.

– Значит, есть и приведения? – зашептались девчонки.

– А почему мы его не видим?

– Ну мыслей мы твоих тоже не видим, – рассмеялась Фурс. Ребята тоже веселились. Казалось, что они прониклись уважением к новой учительнице, и не только не решались срывать её занятия, а всячески останавливали тех, кто рад был бы это сделать.

Райка не ходила в школу. Пока старая учительница болела, она свободно вздохнула, что её не станут принуждать к учёбе. После появления Фурс детей поделили строго на классы, и девочка снова попадала к младшим. Проходить опять этот позор Райка не желала. Катерина только тяжело вздыхала. Ругаться с ребёнком она не стала, а научить её ничему не могла.

И всё же однажды Райка встретилась с Марией Васильевной. Это произошло на дороге, недалеко от школы. Фурс возвращалась с работы, Райка шла за ней. Она пристрастилась подглядывать за уроками второй смены. Там рассказывали много интересного. Ребят её возраста в это время на улице не было, и ей становилось скучно. После занятий она тайком пробиралась домой, чтобы избежать насмешек детей.

Учительница заметила маленькую тень за своей спиной, замедлила шаг, и Райке ничего не оставалось, как поравняться с ней. Пришлось и здороваться.

– Здравствуй, – ответила ей учительница, – что-то я тебя не видела в школе. Как тебя зовут?

Девочка пожалела, что не смогла улизнуть от неё.

– Райка.

– Какое красивое имя. Так почему же ты в школу не ходишь?

Райка не отвечала, продолжая злиться и на себя, и на учительницу.

– А где ты живёшь? – не отставала от неё учительница.

– У тётки Катерины, – процедила сквозь зубы девочка.

– У тётки, – повторила женщина, – а родители твои где? Мама?

– Нет родителей! – зло почти закричала Райка, – мамка уехала, папку убило. А вы теперь в нашем доме живёте, – тут Райка прикусила губу.

Мария Васильевна призадумалась. Она изучала маленькую девочку. Но перед ней стоял не по годам взрослый, совсем не робкий ребёнок. Странно было, что она не посещает занятия. Одета Райка была хорошо, добротно, сразу видно, ни в чём девочка не нуждалась. Сердитая Раиса тоже внимательно разглядывала учительницу. На остальных баб та похожа не была, и одежда другая, и речь. Смеяться над ней и назидать, по всей видимости, женщина тоже не собиралась, что девочку очень порадовало.

– Красивые у тебя родители, – неожиданно сказала Фурс. – Их фотокарточка на стене висит. Ты не подумай, я ничего у вас не трогаю. И скоро съеду. Вот отремонтируют мне комнату при школе…

– Да живите сколько хотите, – перебила её Райка. – Живите, пока мамка не приехала, – уже спокойнее добавила она. Ей было приятно услышать ласковые слова в адрес родителей.

– Спасибо. – Учительница с любопытством смотрела на Райку. – Так чего же ты в школу не ходишь? Сразу видно, что ты сообразительная и боевая. Вот как держишься с незнакомым человеком.

Раиса посмелела от похвалы.

– А чего они смеются? – обиженно ответила девочка.

– Смеются?!.. – Женщина слегка пожала плечами. – Дети всегда над чем-нибудь смеются. А ты не слушай, – предложила она, – ставь цель и иди к ней. Мало кто что про тебя говорить будет, ты сама себе начальник. Сильные люди, конечно, слушают других, но решения принимают сами.

Райка собиралась спорить с Фурс, как это делала с тёткой Дарьей и Катериной, но последние слова учительницы упали в нужную почву. Они ещё не дали ростков, но и не погибли. Раиса интуитивно чувствовала что-то новое в этом незнакомом человеке, что-то такое, в чём она нуждалась, даже не понимая определения этому, и вот наконец встретила.

– Ладно, Раиса, приходи к себе домой, когда захочешь. Расскажешь мне про своих маму и папу. А я про своих. – Учительница весело засмеялась и пошла дальше.

Райка хлюпала по расплывшейся дороге к себе. Весна дышала с каждого деревца, с каждого куста. Вдруг захотелось чего-то нового, необычного, но она не могла даже сама понять, что с ней происходит. Ноги вязли в грязи, ветер обдувал морозной влагой. Почему-то захотелось петь и смеяться, но вместо этого только заблестели глаза и защекотало в носу.

Ночью она ворочалась, не могла уснуть. Ветки черёмух бились в стекло. За перегородкой не спала Катерина.

– Ты не заболела? – утром спросила девочку женщина.

– Нет… Просто меня позвала… Я вчера встретила эту… новую учительницу. Она позвала в гости… ко мне домой. Можно? – вдруг спросила Райка.

– Конечно, можно, – облегчённо улыбнулась Катерина. Хотела что-то спросить, но передумала.

 

 

 

5.

 

 

Райка вошла в знакомую комнату. Здесь ничего не изменилось, только на столе появились стопки тетрадей и книг. Кровать была аккуратно заправлена. Рядом с ней на стене висела вешалка со вторым платьем учительницы. В спальне родителей всё было как в тот день, когда уезжала мама с сестрой.

– Я сюда захожу только пыль вытереть, – заметила Фурс, убирая книжки и тетрадки. – Давай пить чай! У меня варенье есть, вишнёвое.

Они пили чай. Райка всё оборачивалась, разглядывая комнату, которую давно не видела. Учительница не сводила глаз с девочки. Вот на стуле папин свитер. Мама вязала, да не закончила. Уехала. Оставила на потом. Не наступило его время. Так он и висит никому не нужный. Нет больше папки. Да и вернётся ли мама сюда? На комоде у окна папина гармошка. Он часто играл на ней. На все праздники папу звали. Даже когда собирался на фронт, сыграл для Райки весёлую песню. Пел и смеялся, а мама тихо плакала за печью, укачивая маленькую Аню.

– Это твоего папы инструмент?

Райка молча покачала головой.

– Наверное, твой папа был добрым и весёлым человеком.

Девочка удивлённо уставилась на учительницу. Никто с ней не разговаривал об отце с той самой похоронки. Тётка поплакала тайком и всё, будто и не было его вовсе.

У Райки навернулись слёзы.

– Да что вы знаете о нём?! Вы же ничего не знаете! – закричала девочка и бросилась к подушке на своей кровати. Постель пахла учительницей. И она расстроилась ещё больше. Ничего у неё не осталось! Ни папы, ни мамы, ни сестры, даже в её доме живёт чужой человек, спит на её кровати.

Фурс подсела к ней, хотела погладить по голове, но остановилась и продолжила.

– Да, ты права, я ничего не знаю о твоём отце, но ты не единственная потеряла на войне близких людей. У меня под бомбёжкой погибли все… – Учительница притихла, сглотнула ком в горле, потом тяжело задышала через открытый рот. – Снаряд попал в дом в нашу квартиру. Знаешь, это так странно, вокруг столько квартир пустых, а он попал именно в нашу. И не оставил никого, ни мамы, ни папы, ни сестры с её сыном. У тебя есть этот дом, который полон воспоминаний, а мне даже прийти некуда. У тебя есть надежда, что мама с сестрой где-то живы, и вы можете встретиться. А у меня осталось только осознание того, что ничего нет. Но надо продолжать жить, учить детей, помогать вам строить будущее. Ведь вы наше будущее.

Девочка перестала всхлипывать и серьёзно посмотрела на женщину.

– А в каком городе вы жили?

– В Сталинграде.

Райка вытерла слёзы и переспросила.

– Прям в самом Сталинграде? И оттуда к нам?

– Да нет, нас в самом начале эвакуировали, когда бомбёжки участились. А вот семья моя навсегда там осталась.

– И куда же вас увезли?

– Южный Урал. Башкирия. Слышала про такое место?

Райка с трудом представляла себе Сталинград. Башкирия в её понимании находилась где-то за пределами страны. А Урал вообще был границей мира, за которой ничего совсем не было.

– А моя мама тоже на Урал уехала, – с надеждой вставила девочка, – может, вы встречались?

– Может, и встречались, – ровно отвечала Фурс, – но я ведь не знала, как она выглядит. Там много народу. Всех не упомнишь! Но человек живёт надеждой, и ты ею живи.

– И вы ею живёте? – оживилась Райка.

– Я живу будущим моих учеников.

– Да какое у нас будущее? Картошку копать да коров доить! – отмахнулась Райка.

– Ну, не скажи, – возразила женщина, – каждый человек для чего-то нужен. У каждого своя роль в свой черёд. А моя задача вас подготовить к встречам с разными испытаниями, научить вас решать непростые задачи. В жизни пригодятся не только арифметика и письмо. Чтоб человеку расти, ему нужно в первую очередь понимать себя, научиться понимать других. Неграмотному человеку очень трудно в жизни, даже чтобы найти маму, надо уметь читать, писать, разговаривать…

– Да что ж, я говорить не умею! – всплеснула руками Райка.

Фурс рассмеялась.

– Умеешь, но мало говорить, надо уметь выразить свои мысли, грамотно составить документы, понимать, куда и к кому тебе обратиться.

Райку впервые посетила мысль, что она и в самом деле может однажды, когда повзрослеет, отправиться искать маму и сестру. Но для этого ей, действительно, надо уметь и читать, и писать, не бояться спрашивать людей, знать, о чём спрашивать. Ах, какой огромный мир был за пределами её села! Как далеко находился тот самый Урал и как велик он казался Райке! Было страшно и волнительно, но ещё страшнее было не встретить никогда больше своих.

– Вы научите меня? – слёзно попросила Райка, – я буду очень-очень стараться!

– Если ты захочешь, то можешь перевернуть мир, – заулыбалась учительница.

– Прям уж-таки мир! – засомневалась девочка.

– Ну да. Надо только правильно определить точку опоры.

– Это как? – удивилась девочка.

– Ну, это… – Фурс пробежалась взглядом по комнате, – вот стол ты можешь перевернуть?

– Нет, конечно, он тяжеловат для меня, – отвечала Райка.

– Всё сначала кажется невыполнимым. А если подумать? Подставить под него черенок и надавить на один конец?

Райка много раз видела, как вывозили навоз в алюминиевой ванне из стайки. Наполняли её доверху и тащили в конец огорода, а потом переворачивали. Поднять её нельзя, тяжёлая. Наклонить тоже невозможно. А если под неё засунуть лопату или вилы, и надавить, содержимое тут же опрокинется на землю.

– Поняла, – согласилась девочка.

– Ну, так с любым человеком, – обрадовалась Фурс, – помоги ему поверить в свои силы, и он перевернёт мир. А когда человек найдёт опору внутри себя, то он сможет изменить не только самого себя, но и всё, что его окружает.

Райка заворожённо слушала, не понимая и даже не желая понять, что удерживает её у этого человека. Этот маленький бойкий чертёнок впервые в жизни встретил того, чьё мнение оказалось выше и авторитетнее мнения самой Райки. А Фурс упоительно рисовала картину будущего, где девочка живёт с мамой в большом городе. Не зная этого, учительница уже перевернула зыбкий мир в душе ребёнка и нашла ключи от её закрытой от всех души.

 

 

 

6.

 

 

Райка проснулась от белоснежной тишины, струившейся из окон. Комнату заполняли серые сумерки. Не было слышно ни ветра, который накануне рвал деревья, ни вообще ничего. Мир снаружи словно уснул, и проснулась только одна Райка.

– Раечка, погляди на улицу, – позвала Катерина встревоженным и восхищённым голосом одновременно.

Девочка живо выпрыгнула из тёплой постели и на цыпочках проскочила к окну. За стеклом на неё смотрел снег. И только небольшая голубая полоска сверху светилась солнечным днём.

– Замело так замело, – простонала Катерина. Она вышла из комнаты в шерстяных носках и шали поверх ночной рубашки. Растрёпанные белокурые волосы женщина не успела прибрать. Вот уж три года Рая живёт у своей тёти Кати, и всё не налюбуется её красотой. Она цвела, как цветёт, безнадёжно и страстно, цветок поздней весной. Вот-вот налетит ветер и оборвёт его лепестки, и исчезнет мимолётная красота. Женатые мужики и молодые парни заглядывались на женщину. Но Катерина и не замечала их. Догорало её время. И она, зная это, всем сердцем любила свою Раечку, не задумываясь ни на минуту о том, что однажды её может забрать настоящая мать.

Больше семи лет девочка не видела свою маму. Тёткины дети подросли. Теперь они виделись и в школе, и на базаре, и у сельсовета. Не было нужды ходить к Шамариным.

– Не замёрзла, Раечка? – кутаясь зябко в шаль, прошелестела Катерина. – Чай, пол-то холодный. Не стой босая. Приболеешь. Рожжество на носу. – Райка прыгнула в кровать под пуховое одеяло, пошитое ей тётей в подарок на день рождения. – Сейчас затоплю.

– Чем же вы затопите, тётя Катя? Дом во как занесло! Дрова-то не найти.

– Не переживай. Я всегда оставляю на утро у печи, чтоб просохли. И ещё в сенцах у двери. – Она открыла поддувало и начала кочергой сгребать золу. Потом вынесла её в сенцы и ссыпала в ведро. Забросила дрова на тлеющие угли и поправила заслонку трубы. Печь ожила и заговорила, потрескивая и пыхтя.

Катерина снова засобиралась в сенцы, теперь уже за дровами. Но Райка опередила её, вступив в тёплые валенки, снятые с печи.

– Давайте я.

– Куда? – возмутилась Катерина. – Иди одевайся.

– А вы?

– А я по-быстрому. – И она снова вышла в сенцы. Большой клуб морозного воздуха ворвался в хату и расползся по дому ледяным туманом.

Райка пошла к себе одеваться. На пол грохнулись новые дрова. Запахло берёзой, и елью, и морозной кружевной свежестью.

Раиса была уже не маленькой девочкой. Недавно ей исполнилось тринадцать. Она вытянулась и походила на ивовую веточку. Лицо её засыпало прозрачными веснушками. Волосы отросли в длинную косу. Пальцы окрепли от постоянной работы в земле. Она сохранила прежнюю подвижность и открытость. Худенькое тельце состояло не просто из кожи да костей, а из самых прочных в природе жил.

Она оделась потеплее: чулки, рейтузы, длинную шерстяную юбку с вязаной безрукавкой сверху.

– О! Куда это ты собралась? – удивилась женщина.

– Снег чистить, – задорно ответила девушка.

– Сне-е-ег? – передразнила её тётка. – Давай завтракать. Потом и пойдём.

Они доели вчерашнюю картошку с жареным луком. Пили крепкий чай и смотрели в окно. За снежной стеной где-то наверняка беспокоился голодный скот.

После трапезы они обе взяли совок для золы, пустое ведро и пошли прорывать себе ход из снежной тюрьмы.

Снег был сыпучий и непослушный. Он скатывался обратно в дом. Райка и Катерина отважно разгребали его, отбрасывая в стороны и наверх. Вскоре у них получилась площадка вокруг крыльца. Дом засыпало почти на два метра. Но в стороне от строений и заборов снегу было значительно меньше, и едва доставало Райке до груди, а Катерине было вовсе по пояс.

Прокопав ход до забора, женщины выбрались на улицу. Там шумел трактор и множество людей. Дорогу уже успели расчистить.

Весь день копошились деревенские в снегу. Коровы грустно молчали в загонах, равнодушно пережёвывая солому с настилов и слизывая снег. Собаки оголтело носились без привязи. К вечеру задымились трубы бань и домов. Бабы ставили опару. Все готовились к сочельнику.

 

 

 

7.

 

 

Райка собиралась на колядки. Катерина суетилась вокруг неё, кутая потеплее. «Рано тебе ещё», – приговаривала она. Девочка возмущалась, но молчала, хмуря брови.

У дороги её ждали подруги. Здесь были две сестры, девушки шестнадцати и семнадцати лет, дочка Катерининой соседки, на два года старше Райки, и старшая Шамаринская дочка. Они возбуждённо смеялись, их голосистый перезвон разливался в морозном воздухе и плыл вверх к круглой луне. Молодёжь направилась по домам. Решились заходить только к знакомым.

Всюду ужинали большими семьями. Богатыми столами не хвастались, но каждая хозяйка загодя пекла и стряпала, поэтому среди обычных блюд из картошки и солений красовались аппетитные булочки, поджаристые калачи, ватрушки с белоснежным творогом и ароматные пирожки. Девушки стучали в дверь. На вопрос: «Кто там?» – под дружный хохот самая смелая отвечала: «Коляда! Коляда! Открывай ворота!». После непродолжительной возни в доме из раскрытой двери выливался яркий свет и манящий запах угощений. Девушки скромничали, не проходили, стыдливо приплясывая на улице. Но взрослые звали их в гости, совали домашнюю стряпню и благодарили за поздравления.

В первом же доме их встретил подпивший хозяин. Он пустился в пляс с молоденькими гостьями. Хозяйка насилу усадила его за стол и принялась угощать гостей. Они смущённо опускали глаза и толпились у входа, не решаясь пройти. Раздухорённый глава семейства рвался в провожатые. Жена его не пускала. Зато пошёл провожать хозяйский сын. Парень брёл поодаль и просился в компанию носить угощения. Девчонки хихикали и ничего не отвечали ему. Вскоре к нему присоединились ещё двое из соседних дворов.

Сначала юноши шли следом, присвистывая и играя друг с другом в снежки, толкались в сугробы и всячески дурачились, привлекая внимание. Потом все незаметно слились в одну большую компанию. Среди них появился ряженый. На голове у него была шапка с торчащей отовсюду соломой. Она закрывала его лицо. Старый тулуп он вывернул наизнанку и подпоясался солдатским ремнём.

Ряженого теперь пускали вперёд. Ошарашенные хозяева расходились в стороны, пропуская пританцовывающих девушек с колядками. У дверей оставались парни, притопывая ногами и гогоча. Тихий семейный ужин прерывался вихрем весёлого озорства. Раззадоренные парни шутили всё откровеннее. Девчата отвечали им нескромным смехом. Райка веселилась со всеми от души.

Вся братия прибыла к дому сестёр. Выяснилось, что одна из них уже улизнула со своим женихом.

– Ну, всё, мы гадать, – блестя глазами и заигрывая, прощалась вторая сестра.

Парни запротестовали.

– А с нами как?

– А мы вас с собой не звали! – смеялись над ребятами подружки.

– Так позовите! С нами лучше будет! – Они громко захохотали. Но девчата были непреклонны.

– Не мужское это дело! Всё только испортите.

Разочарованные молодые люди ещё долго шумели под окнами, пока не получили проклятия от соседской старухи под несмолкаемый лай местных собак. Ребята ответили ей неприличной частушкой и удалились. А девчата подглядывали за своими провожатыми из-за занавески в доме, тихонько шушукаясь и хихикая друг с другом.

Взрослых дома не было. Они ушли на праздничный ужин к родственникам.

– Сейчас чаю попьём и примемся гадать, – таинственным шёпотом сказала хозяйка дома.

– А может, у тебя что покрепче есть? – спросила Катеринина соседка.

– Ты что! Мамка узнает – никогда больше не пустит колядовать и гадать.

После делёжки добычи подруги взялись за основное дело торжественного вечера. Обычно гадали до Старого года. Но самой волшебной ночью считалась именно эта, Рождественская.

Решили начать с газеты. Каждая взяла кусок и смяла его руками. Потом комок поджигали по очереди и смотрели на тени на стене. Пламя плясало перед ними на подносе, отбрасывая причудливые картинки. Одна увидела коня, решив, что жених её будет конюхом. Другой показался то ли сугроб, то ли стог сена. Дружка у неё не было, и было решено, что нынче встретит суженого.

– Ой, Райка, смотри, это колодец! Ты, видимо, у колодца жить будешь!

Девушка разглядела тень, похожую на колодец.

– Но ни у моего дома, ни у Катерины колодца рядом нет.

– Зато в другом месте есть! – Девчата засмеялись, а Райка немного покраснела.

Колодец смялся и рассыпался. Образ растворился, и казалось, что всё привиделось.

Потом стали лить воск на воду. Большой таз поставили на стол и капали свечой. Воск застывал фигурками. Каждая вертела свою судьбу, пытаясь угадать, что это значит.

– Ой, глядите, у меня сердечко получилось!

Девчонки с завистью посмотрели на неё.

– А у меня – сундук! А у тебя опять стог! – Подружки снова разразились смехом. – Наверное, к беременности!

– А у тебя, Райка, что вышло?

Райка вертела свою восковую фигурку: то ли это была большая лежащая собака, то ли поезд, то ли ещё неизвестно что.

– Собака – это хорошо. Это к другу.

– Или дружку? – не успокаивалась девушка со стогом.

– Нет, не к дружку, а к другу. Человек такой преданный, верный, хороший друг на всю жизнь.

– Да на кой мне друг? – отложила фигурку Райка. – Лучше бы сундук выпал.

– Хороший человек дороже денег. – Хозяйка дома взяла фигурку, повертела. – А может, и поезд, уедешь от нас.

Девушки снова веселились. Сквозь смех одна сказала.

– К колодцу!

Потом кто-то предложил пойти в баню гадать на суженого. Но, во-первых, баня оказалась холодной. Во-вторых, это было страшно. В-третьих, ещё много чего другого интересного не попробовали.

– Давайте лучше валенки бросать через забор!

– Это как?

– А вот так, поворачиваешься спиной к забору и бросаешь. Коли он подошвой к дороге ляжет – уйдёшь из дома, или дорога какая ждёт, а к забору – так ещё дома останешься.

Стали бросать валенки. Поднялся шум, визг. Прыгали на одной ноге. Дарьина дочка и до забора не докинула. У остальных перелетел валенок, да упал подошвой к дому.

– Дай я тоже! – закричала Райка.

– Рано тебе! – отвечали ей. – Куда ты собралась?

Но она уже подкинула вверх валенок и понеслась за ним на улицу. Он лежал у самой дороги и смотрел носом на неё.

Почему-то радость охватила девушку. Припрыгивая, девчата надевали валенки, стряхивая с них снег.

Райке вдруг вспомнилась мама. Как она ласково обнимала её, и девочка прижималась к её мягкому животу, вдыхая тёплый запах маминого тела. Веселье как рукой сняло.

– Чего ты загрустила? – удивлялись подружки. – Пойдём семечки грызть.

Вернулись в хату. Побросали фуфайки и платки. Валенки покидали на печь. Хозяйская дочка сняла противень с семечками. Сели кругом стола и принялись лузгать.

– А в прошлом году мы в бане гадали, – начала одна.

– Опять ты со своей баней!

– Да нет! Там другое, – замахала девушка руками, – выходишь из бани, стоишь к ней лицом и глаза зажмуриваешь, представляешь суженого. А сама в одном полотенце. Зад мёрзнет. Если почувствовала, что тебя коснулся…

– Кто? – перебили её.

– Да кто, суженный! Если рука вроде голая, то бедняк твой суженный. А коли рука волосатая, вроде рукавицы, то при деньгах.

Девчата притихли, а потом брызнули смехом.

– Дуры вы! Это парни вас голых трогают! А вы – «суженный, суженный»!

Смеялись долго, до слёз, пока не услышали, как скрипнула дверь в сенцах и в дом вошли две женщины.

– Мама! – воскликнула хозяйка. – Уже вернулись?

Второй оказалась Катерина.

– Тётя Катя, можно ещё? – по-детски начала Райка.

– Нет, Раечка! Погадали и домой. Ты ещё в баню не ходила. Пока горячая, помойся.

По дороге Катерина всё спрашивала, как погадали да колядовали. Райка взахлёб рассказывала про тени из бумаги и валенок. Но с особым азартом девушка говорила про колядки, про шутки парней и о ряженом.

– Как, говоришь, его зовут? – поинтересовалась женщина.

– Виталька, – выдохнула девушка и отчего-то покраснела. Катерина в темноте не заметила, но почувствовала что-то новое в голосе. Она ничего не ответила, только внимательно посмотрела на взрослеющую девочку.

Райка помылась быстро. Баня уже не была жаркой. Тепло стало в ней мягким и расслабляющим. В хату она вернулась посвежевшей и утомлённой. Вечер показался ей длинными, всё в нём смешалось, и с трудом можно было разобрать, что происходило на самом деле, а что она выдумала сама.

– А ещё есть гадание на полотенце, – сказала Катерина, подливая крепкого чая. – Ты своё полотенце на печь не клади. Убери под подушку и спать. Тебе сон приснится, ты его запомни. Ночь сегодня необычная, Рождественская.

После чая с малиной сон разморил обеих окончательно. Мягкая тёплая постель проглотила Райку. Полотенце она свернула и положила под подушку. Закрыла глаза и хотела уснуть. Но сон не шёл. Она вспоминала подруг, гадание, колядки, парней, баню, уборку снега. Картины в голове сменяли одна другую, пока девочка не провалилась в темноту ночи.

А на утро она открыла глаза и сразу вспомнила про вещий сон. Но он, словно в тумане, ускользал от неё, оставляя только неясные очертания. Райка побежала к Катерине. Ей так хотелось всё рассказать. Казалось, ей привиделся такой насыщенный сон, но стоило только начать всё выстраивать и пересказывать, как выяснилось, что и говорить особо не о чем.

– Тётя Катя, тётя Катя! Послушай, пока помню!

Тётка лежала у себя и дремала. Сквозь сон, она облокотилась, и полузакрытыми глазами моргнула.

– Говори.

– Будто живу я в доме, вроде этого, но почему-то колодец рядом. Я вчера колодец нагадала себе на тени. Двое ребят вокруг меня бегают, беленькие: мальчик и девочка. А я грустная сижу у колодца, и платок на мне чёрный.

Катерина испуганно быстро села.

– А ещё что помнишь?

– А больше ничего. А это что значит?

– Ну что значит, замуж выйдешь, у колодца жить будешь и двое детей у тебя.

– А платок почему чёрный?

Катерина молчала.

– Тётя Катя, скажи. Всё равно узнаю, – уговаривала Райка.

Узнает ведь, подумала женщина, и вслух добавила:

– Овдовеешь.

– Как овдовею? Война ж закончилась! Может, что другое значит.

– Может, и другое, – отмахивалась тётка. – Глупости всё это. А больше ничего не видела?

– Нет, не видела, – задумчиво произнесла Райка. Потом вдруг вспышкой осветилось в памяти: – Маму видела. Мне кажется. Но лица не помню. Просто, знаю, что мама. И две девочки рядом с ней. Одна беленькая, как я. Другая чёрненькая совсем, как цыганка.

– Может, сестра твоя?

– Да нет. С чего бы! У сестры волосы, наверное, как у мамы, белые, или, как у папы, русые. А у той чёрные были.

– Ерунда всё это, забудь.

Но Райка не отставала.

– А ещё гадания есть?

– Есть, – утомилась от неё Катерина. – Иди на улицу. Кого встретишь – молчи. Слушай, что тебе скажут, то тебя и ждёт.

Райка мигом оделась и убежала к тётке Дарье. Та намывала полы после вечерних гостей.

– Что пришла в такую рань? – начала она. – Постой там, я домою. Или позже забегай.

Райка помолчала, подождала, может, ей ещё что скажет тётка. Но Дарья занималась своим делом, не замечая гостью. Райка и убежала обратно к себе.

Катерина выслушала девушку.

– Вроде как уехать ты должна. Только вот ума не приложу: куда? – озадачилась Катерина.

– Вот, и валенок упал к дороге.

– Ох! – тяжело вздохнула женщина.

В окно стукнул снежок.

– Это ещё кто?

Обе выглянули. У дерева стоял вчерашний ряженый. Он весело лепил второй снежок. Катерина ему показала кулак. Парень выронил снег. А Райка уже пулей летела к гостю.

Катерина сердито покачала головой. После обеда женщина собралась к Егорычу, отцу Витальки.

Мужчина чистил загон, широко размахивая вилами.

– А, Катерина! Сама пришла! Я ж тебя не домой приглашал, а ко мне в кабинет… поговорить. Ну да ладно.

– Ты мне мозги не пудри! – строго ответила Катерина. – Я к тебе по делу.

– Так и я к тебе по делу, – масляно продолжал мужчина, скидывая рукавицы. Он быстро оказался рядом с женщиной и полез обниматься к ней.

– Ах ты, старый чёрт! – Катерина треснула ему оплеуху и отскочила.

Тот на некоторое время растерялся.

– Старый не старый, а нравишься ты мне. – Он провёл рукой по горящей щеке, словно приласкал ладонь любимой женщины, сузил глаза и ухмыльнулся.

У Катерины и бровь не шелохнулась. Видала она таких.

– Тебе жена должна твоя нравиться

– Жена это одно. А ты другое дело. – Он приблизился к Катерине и попытался взять её за талию, но женщина ловко увернулась и схватилась за вилы.

– Заколю, ирод! – закричала она.

Егорыч остановился. Но не Катерина испугала его. Он заметил жену, выходящую из избы. Катерина увидела его замешательство, услышала скрип снега и бросила вилы.

– Что тут у вас? – издали спросила жена Егорыча.

Катерина ледяным взглядом окатила мужчину и отвернулась от него.

– Разговаривали про вашего Витальку. Смотрите за ним, чтобы не морочил голову моей Раисе.

– Ишь, ты, – разобиделась на Катерину женщина. – Ещё указывает! Моей Раисе! С каких пор она твоя? Кукушка ты бездетная!

Катерина напряглась, ощетинилась и зло сказала в сторону обидчицы:

– Пока она со мной живёт – она моя. И я за неё в ответе! А ты про своих детей переживай, а не про чужих! И за своим мужиком смотри лучше! А то наделает ещё детей, и не заметишь!

– С кем это наделает?! С тобой, что ли? – прошипела женщина. – Только и знаешь глазами своими стрелять и волосами путать чужих мужей! Убирайся отсюда на все четыре стороны! Хоть следом за своим Иваном! – разошлась баба. Егорыч хотел было вмешаться, чтоб угомонить жену, но получил от неё по второй щеке. Лицо у него совсем побагровело. И тут он закатился смехом, что разозлило его благоверную ещё больше. Она принялась колотить гулящего мужика и кричать что попало. Он уворачивался от неё, но продолжал смеяться.

Катерина поняла, что делать здесь больше нечего. Спасать свою Раису придётся самой. Виталькины родители ей не помощники.

Рассерженная и обеспокоенная она шла домой. Закрыть Райку – убегать начнёт. Запретить видеться с парнем – не уследишь. А он взрослый, что там у него на уме. Не жениться же собрался. Да девчонка совсем ещё Раечка. Егорыч с бабами под носом у жены крутит, Катерине прохода уже полгода не даёт. А жена злится на него, ещё и отомстить через Райку захочет. Так в невесёлых мыслях женщина дошла до Шамаринского дома.

– Привет, Катерина. Давно не видела тебя. Как дела твои да у племянницы?

Дарья была вся в заботах. На печи кипело бельё. Рядом с ним скворчала сковорода. На столе кипа вещей для починки, ножницы, нитки, лоскутки. Хата стояла в пару и ароматах будущего обеда. Женщина, уже вспотевшая от работы, вытерла влажный лоб, убирая прилипшие волосы под косынку.

– Да беда у нас, Даша. – Катерина присела на табурет у входа.

– Что за беда? – обеспокоилась хозяйка.

– Рая загуляла с Виталькой, сыном Егорыча. – Она опустила голову и плечи.

– Сильно загуляла? Она ж девчонка совсем! – Дарья тоже опустилась на стул. – А он, кобель! Ему ж, поди, шестнадцать уже! Что, ровню не может уговорить?

– Да уже несколько раз поймала вместе! Пока гуляют. Но дело молодое. Если так дальше пойдёт, то в подоле ещё принесёт.

– Да ну тебя! – отмахнулась родственница. – Смотри за ней лучше!

Катерина развела руками.

– Да разве всё усмотришь?

Дарья вытерла руки о фартук и принялась за шитьё.

– А к Егорычу подходила?

Катерина ещё больше согнулась и опустила взгляд.

– А-а-а! Щучий хвост! И к тебе лезет? Точно, яблоко от яблони… – Дарья прилаживала заплатку на детские штаны. – Замуж тебе надо, Катя!

Гостья вздохнула.

– Знаю. Не хочу, но знаю. Да и за кого тут идти! Мужики наперечёт, не за парня же молодого!

– Не за парня, – заплатка соскальзывала, руки швеи дрожали. – Уезжать надо вам. В город. Там и работы больше, и Райка пристроится. Может, дело какое освоит. Не всё же коров пасти да в земле копаться.

Катерина её внимательно слушала. Ей тоже стало душно. Она расстегнула одежду и развязала платок.

– И в какой же город нам прикажешь ехать? А жить где будем? А хата? Я там чем займусь?

– Найдёшь работу. Ты и шить умеешь и стряпать. Пристроишься при школе какой или больнице. Их сейчас много развелось. А ехать вам надо в Острогожск, на родину Проскофьи.

Катерина закачала головой.

– Боязно мне.

– А здесь не боязно! – перебила её Дарья. – Этот кобель тебе прохода не даёт. Гляди, из колхоза вылетишь. И Райке жизнь поломают. А за хату не переживай. Дом у тебя хороший, найдём покупателя. Дорого не продашь, но на какое-то время денег хватит.

– А не получится? – не сдавалась женщина.

– Получится, – как отрезала хозяйка. – А не получится – вернётесь, у Райки жить будете. Может, пока эти сволочи успокоятся, или девонька наша поумнеет.

Катерина с грустью понимала, что решение это верное, хоть и хлопотное. Здесь её ничего не держало. Да и Раисе надо было проложить дальше путь.

Через несколько дней Катерина объявила Райке, что они едут в Острогожск.

 

 

 

8.

 

 

Поезд не успел тронуться, а Райка уже спала крепким сном. Она обняла свой чемодан, как подушку, согнула ноги, сжалась и даже уменьшилась, словно извинялась за свою слабость. Состав трясся и кряхтел. Народ гудел, но шум постепенно стихал и уплотнялся, будто тяжёлый туман, опускался вниз и оставался где-то по углам. Платок у девочки давно сполз на шею. Из-под юбки торчали валенки. Райка беззаботно спала.

Катерина сидела напротив и глядела на свою радость. Впереди был ещё долгий путь в неизвестность. Сбоку от неё, прижатый к стене, стоял её чемодан. Она устало облокотилась на него, но от волнения не могла сомкнуть глаз.

Смутное чувство сожаления о потерянном удобном жилье не покидало Катерину.

Дом помогла продать Дарья. Он принадлежал мужу, и всё там напоминало о нём и их коротком счастье. Надо было идти дальше, всё оставить, отпустить и двигаться вперёд.

Два немецких трофейных чемодана были выменяны на базаре за немолодую корову. С молоком было хорошо, но сейчас удобные чемоданы стали важнее, решила женщина.

Дом купили не сразу. Женились молодые из соседней деревни. Родители позаботились о них. Продала его Катерина вместе с вещами и мебелью. Кое-что отдала Дарье, у неё пятеро, им всё сгодится. Кое-что свезла в Райкин дом, за которым приглядывала Дарья.

Вещей с собой брали немного. Те небольшие деньги, что были выручены с продажи имущества, Катерина вшила в одежду себе и Райке. Всё было продано наспех, сумма получилась скромная, но женщина рассчитывала, что на первое время хватит, пока обе не пристроятся где-либо.

Райку долго уговаривать не пришлось. Как только она узнала, что едет в родной город матери, воспрянула духом и вся засветилась. Виталька продолжал крутиться возле их хаты, но Раисы часто не бывало дома. Она бегала без конца к учительнице. Фурс настраивала её на дальнейшую учёбу и получение профессии. В городе, говорила она, не то что здесь, чему-нибудь научишься. Жить будешь с чужими людьми. Держи свои мысли при себе. Не злись. Не бунтуй. Не нравится – молчи, выслушай и сделай по-своему.

Мария Васильевна за три года обучила девочку письму и чтению, арифметике и немного географии. Писала Райка с ошибками, но складно могла сочинить письмо. Читала медленно, но вполне осиливала большие тексты. Вот считала она легко. Знала, где находятся и Ленинград, и Курск, и Краснодар, и Урал. Катерина была спокойна за девочку и очень гордилась её умениями и знаниями.

В начале марта, пока не развезло окончательно дороги, Катерина с Райкой собрались в путь. Повёз их на колхозной телеге старый возничий. Егорыч начал было возмущаться за эксплуатацию государственного имущества. Но его жена быстро убедила председателя двукратным ударом скалкой по хребту. Ей поперёк горла стояли его похождения по бабам. А Катерину она особенно сильно не любила, и была рада больше всех её отъезду.

К тому же возница объявил, что едет аж в сам Тамбов, и брал различные небольшие заказы. Девки просили ткани, бабы мыло, а мужики табаку, потому как своя махорка давно была скурена.

Выезжали рано, около шести утра. На улице ещё было по-ночному темно и холодно. Райку положили на мешки с семечками. Всюду торчала солома. Сверху накрыли шинелью со споротыми погонами. Она была подарена старшим сыном возницы для обогрева в дальних поездках.

Провожатых собралось немного. Дарья с детьми обнимала Райку, поливая слезами племянницу. Шамарин курил в стороне, изучая колёса телеги, и иногда недовольно что-то бормотал. Чуть не опоздала Фурс. Она сунула Райке несколько химических карандашей и тетрадей.

– Чтобы писала мне обо всём. Я там указала свой адрес, – строго сказала она дрожащим голосом.

Витальку не пустил отец. Парень готов был удрать, несмотря на родительский запрет. Но вмешалась мать. Супруги снова поругались, и пристыженный жених остался дома, выслушивая их брань.

Сначала ехали знакомым полем вдоль старой реки. Утро чернело кругом и виделось больше не глазами, а памятью.

Вскоре деревни растворились в темноте, и телега выкатилась на широкую дорогу, делающую изгибы вдоль лесов и лугов.

Лошадь шла медленно. Однообразно не менялся пейзаж. И Райка уснула. Когда она открыла глаза, розовые волны стелились по белому снегу, зажигая макушки деревьев, и радовали взор.

– А далеко нам ехать, дед Игнат?

– Полторы сотни километров, – поправил шапку возница. Он, очевидно, начал кимарить, когда его застала врасплох Райка.

Девочка посмотрела на Катерину. Та спала, свернувшись калачиком. Райка укрыла её своей шинелью, и женщина тут же растянулась под нею.

– А сколько это часов? – Девочка подсела к деду. Ей хотелось поговорить.

– Часов шесть. Может, пять. Как пойдёт, – недовольным голосом отвечал Игнат. Дед пытался собраться и взбодриться. В узле рядом с собой он откопал флягу. Она была горячая.

– Попей, – предложил он Райке. Там оказался крепкий чай с малиной. Дед протянул ей железную кружку.

– И мне плесни.

Они пили молча. День только начинался, и впереди предстоял немалый путь. Но внутри, то ли от чая, то ли от общего молчания и единения друг с другом и с сонным утром, всё согревалось, теплело и зажигалось, как лес от солнечного света.

– Я часто езжу этой дорогой, – уже бодрее сказал Игнат, – туда – зерно, яички, оттуда – ткани, конфеты, мыло, соль.

– Много людей повидали?

– Много, – дед вздохнул. – Все деревни пустые, одни погосты. Вона, смотри, стоят, на нас глядят, будто мы в их смерти повинны.

Вдоль берёзовой рощи тянулись ряды деревянных табличек. Стволы деревьев тряслись на холоде, дрожали их пальцы на ветру, а неподвижные свежие надгробия молчаливо и устрашающе застыли в этом мире непрекращающейся жизни. Ветер шуршал вдоль рядов, сдувая с них снег. Сколько людей!

Райка испуганно затаила дыхание и еле смогла прошептать:

– А где же сама деревня?

– А нет больше деревни. Мужики воевать ушли. Бабы и дети померли, кто с голодухи, кто от болезней. Два дома на всё село.

– А к кому же мужики вернулись?

– Да никто не вернулся. – Игнат украдкой смахнул слезу. – Из моих троих только старший и пришёл, а младшие даже жениться не успели. – Он громко отпил чай.

Райка закусила губу. Она видела, как беззвучно рыдает дед, и боялась помешать ему, и стыдилась его и своих слёз.

– Это мы как у Христа за пазухой жили. Голодали, жрали что попало, но не дохли. А тут мне такие истории рассказывали. С голодухи-то кору берёзовую жарили на солидоле. Поумирали все дети в одной избе. Шесть человек. Мать сама не ела, всё им. А всё попусту – один за одним ушли. Она от горя вся высохла, кости одни, но жива. Хоронит их, слёзы льёт, и ничего её не берёт, ни голод, ни болезни, ни горе, Бог не прибирает.

Райке страшно стало проезжать мимо могил. Дорога поворачивает, и кажется, будто они вокруг кладбища едут, а таблички поворачиваются им вслед и не отпускают.

– Чего ты трясёшься? – спросил у неё дед. – Замёрзла или страшно? На вот, – он кинул ей старое одеяло, – укройся. А бояться не надо. Немцев победили, и с голодом и разрухой справимся. Нас так просто не сломаешь. Тут, говорят, стали детские дома привозить из Курска, Ленинграда, Донецка. Детей там тьма. А кормить нечем. А у нас тут земля богатая, всё родит. Выкормим и их. Это ж и наши дети – советские. Мужиков у нас мало осталось. Считай, каждый третий погиб. Работать вам, бабы, придётся, и рожать, и воспитывать. Так что, вы себя берегите. Не для себя – для народа, для будущего.

Уже расцвело, когда Катерина зашевелилась.

– Надо перекусить, – предложила она.

– Останавливаться не будем. Давайте на ходу, – ответил ей дед.

Женщина из вороха соломы достала корзину с едой. Всё остыло уже. Ели варёную курицу и солёные огурцы.

– Половину проехали? – уточнила она.

– Скоро будет и половина. Вам спешить некуда. Поезд в ночь. А мне ещё дотемна вернуться надо.

Вторую часть дороги молчали, каждый занятый своими мыслями. Деревни становились всё крупнее и чаще встречались на дороге. Слышались человеческие голоса и лай собак. И вот наконец показался Тамбов.

 

 

 

9.

 

 

Город был окружён Алдокинским болотом. Кочки с крошечными озёрцами промеж них тянулись вдоль Цны до самого Рыбхоза. Там река разливалась широкой гладью, вдоль берегов её хаотично и очень плотно были раскиданы хозяйственные постройки. Стоял устойчивый рыбный дух. Снег уже всюду сошёл, и земля уныло чернела, не радуя глаз. Рабочие, как муравьи, везде деловито сновали, не обращая внимания друг на друга.

Вдруг Цна увильнула в сторону, и впереди показались первые жилые дома. Они, к разочарованию Райки, мало отличались от деревенских. Деревянные некрашеные избы с окнами, одетые в резные наличники, будто в застиранные воротнички, выходили одной или двумя сторонами на улицу, что было единственным отличием в глазах девочки. Забор, высокий и плотный, местами с облупленной зелёной краской, местами разобранный, скорее всего, на дрова, тесно прилегал к строению, являясь как бы его продолжением. У большинства домов торчали две трубы, а местами даже три и четыре, к удивлению деревенской гостьи.

Появились бетонированные дорожки вдоль домов. Никаких привычных взору лужаек, луж и полянок не было. Да и сама дорога становилась твёрдой и практически гладкой, без ухабов и ям.

Постепенно улица расширилась, словно город раскрывал объятья и хотел поглотить гостей в своей обычной суете.

Дорога разделилась на четыре полосы. Между ней и тротуарами появились редкие стройные деревья. Строения выросли до второго этажа, но, по-прежнему, оставались деревянными, со следами зелёной краски.

Игнат сказал, что закончилась Астраханская. Дальше бежала Пролетарская – одна из шумных улиц Тамбова. Поперёк заманчиво сворачивали и убегали вглубь другие улочки, более мелкие, их становилось всё больше.

И вот телега въехала на какой-то чудной маленький мостик через вырытую здесь непонятно для чего, довольно широкую, но мелкую канаву.

– Дальше старый город, – торжественно объявила Катерина.

– А откуда ты знаешь? Мостик – граница? – удивлялась Райка.

– Граница – ров, окружающий старую крепость.

Девушка удивлённо посмотрела на жалкую канаву, смутно представляя её рвом для защиты крепости. Да и последующие улицы не вызывали в ней ни трепета, ни восхищения. Хотя, конечно, эта часть Тамбова больше походила на городскую застройку в представлении Райки.

Проезжая часть была вымощена брусчаткой. Рядом с деревьями появились фонарные столбы. Двухэтажные дома внизу оделись в камень. Наличники привлекали своим кружевом. И вскоре дерево исчезло с улиц вовсе, и девочку окружали только каменные дома.

Таких строений Райка не видела даже на картинках. Все первые этажи были заняты магазинами, лавочками, мастерскими, аптеками, столовыми. За тусклыми окнами и витринами мелькали люди. Они бегали из одной двери в другую, будто это была какая-то игра. Бабы с корзинками и сетками жужжали шмелями. Мужчины в шинелях без погон и ремней что-то носили в больших тюках и мешках. Дети воробьиными стайками перелетали с одного места на другое.

– Дальше меня на телеге не пустят. Идите, бабоньки, сами. – Дед поставил на землю чемоданы. Катерина держала в одной руке корзинку с остатками еды, другой крепко вцепилась в Райку. – Вон за той улицей будет Районная, – указывал возница, – там и найдёте вокзал.

Женщины направились вперёд, а дед позвал к себе молодого паренька на костыле. Только сейчас Райка заметила, что у него не было ноги ниже колена. Несмотря на это, мужчина ловко взвалил на себя мешок и понёс его в ближайшую дверь.

В дороге ноги затекли, и поначалу идти было нелегко. Но непривычная красота и нескончаемая возня вокруг отвлекали от боли. Ровными рядами тянулись великолепные дома с колоннами и балконами в торцах. Невиданные арки украшали окна и дверные проёмы.

Женщины здесь ходили не только в платках, но и в беретах. Вместо серых телогреек у всех были разноцветные пальто, а на ногах – потёртые сапоги. Мужчины тоже всё чаще встречались в пальто и свободных чёрных брюках.

Среди всего этого великолепия Райка заметила на одной из улиц сильно разрушенное здание. Оно чернело, как кострище на цветастом лугу, возвышаясь в небо цветком с оторванной головой. Стальные трубы и пруты торчали из него рыбьим хребтом, пугали и вызывали отвращение.

Глядя на него, девочка начала замечать и другие повреждения. В одних окнах ещё не до конца отклеили ленты, в других зияли разбитые стёкла, в некоторых местах на домах были сколы, трещины и другие изъяны от снарядов и взрывов.

– Что это? – прошептала Райка, указывая на сгоревшее здание.

– Драмтеатр. Его взорвали немцы.

– Немцы были в Тамбове?

– Нет. Наши не пустили. Но немецкие самолёты несколько раз бомбили город.

– Зачем? Тут же нет военных? Только мирные!

– Потому и бомбили, что тут люди. Много людей. Самое, наверное, большое количество госпиталей было здесь. Вот они и бесновались. Да и заводов в городе много. Чего только не делают в Тамбове! И снаряды, и мины, и вагоны ремонтируют. А сколько одежды пошили нашим воинам! А скольких накормили! Ты знаешь, сколько людей сюда приехало по железной дороге? И зерно сюда везли, и лекарства. Немчура вплотную к Тамбовщине подошла, но наши дальше не пустили. Вот и были мы вроде как в тылу, а на самой передовой.

За высоким зданием гостиницы показался вокзал. Он и в самом деле напоминал крепость. Несмотря на все потрясения, строение сохранило своё царское величие. За почти сто лет оно совершенно не изменилось, разве только исчез великолепный ресторан в одном из крыльев со сверкающим хрусталём и белыми накрахмаленными скатертями.

Катерина и Райка вошли в вестибюль с высоким потолком. Здесь находились кассы. Катерине надо было купить билет до Воронежа. Везде тянулись длинные очереди. Женщина повела девочку в зал ожидания. Слева комната была переполнена. Чемоданы, корзины, тюки стояли прямо на полу. На них сидели, лежали, спали, ели, читали письма, разговаривали. В правом крыле было множество детей. Они, притихшие и напуганные, молча следили за всем вокруг. Там же повсюду находились калеки. Кто без руки, кто без ноги, они сидели на многочисленных стульях и оживлённо делились друг с другом новостями и переживаниями.

Под потолком висела грандиозная и совершенно пыльная люстра, придавая таинственный вид всему помещению.

Забили механизмы часов на башнях северного и южного фасадов, объявляя полдень. Хотелось есть, но Катерина спешила купить билет.

– Ладно, попьём горячего, и управлюсь с билетом, – решила она, ведя Райку к столу с огромным самоваром и пышной буфетчицей в уставшем белом чепце. Чай оказался кстати. Доев содержимое корзины, Катерина сложила один чемодан на другой и усадила сверху Райку.

– Никуда не уходи. Я не скоро, так что жди меня, – наказала она и скрылась в высокой резной арке вестибюля.

Совсем рядом с Райкой прошёл молодой солдат. Его поддерживала за руку юная миловидная девушка. Крупная коса выглядывала из-под её берета, старое пальто казалось большим на ней. Он сильно хромал, скрипя новыми сапогами. А она рядом с ним бесшумно ступала в своих простеньких сапожках. И всё же девушка показалась Райке самым красивым человеком, которого она видела в своей жизни. Девочка стыдливо натянула широкую юбку на свои огромные валенки и поглубже спряталась в фуфайку, так что над воротником осталась одна косынка.

– Не могли бы вы подвинуть свои чемоданы совсем немного? – вдруг обратилась девушка к Райке. Она вытащила из-под стола у стены какой-то ящик и усадила на него бойца.

Райка слезла со своего места и задвинула чемоданы поближе к стене. Красавица ей мимолётно улыбнулась и занялась парнем.

– Ты должен поехать в Симферополь. Он самый лучший врач в нашей стране. Знаешь, какие чудеса он творит? – Она вытащила аккуратно сложенную газету из сумки и развернула её. Со страниц глядел пожилой седовласый священник в очках, короне и с огромным крестом поверх чёрной одежды.

– Вот только к попу я ещё не обращался! А других нет? – возмутился солдатик.

– Да ты что?! Какой же это поп?! Это Святитель Лука!

Юноша брезгливо отодвинул газету.

– Да по мне хоть папа Римский!

– Вот бестолочь! – рассердилась на него хорошенькая мордашка. – Ты знаешь, сколько он людей спас? Скольким хотели руки-ноги отрезать, а он не дал.

Боец недоверчиво посмотрел на неё.

– Поп оперировал?

– Да не поп он, сколько тебе говорить! И священником был не всегда. Сначала он выучился на врача. Много ездил по стране. Жил в Чите во время русско-японской войны. Ты хоть знаешь, где это, Чита? – Парень закачал головой. Он не знал. А девушка с напором продолжала: – В Симбирске жил, Курске, Переславле-Залесском. – Райка слышала знакомые и неизвестные ей названия. – А здесь, в Тамбове, он заведовал военным госпиталем. Только два года назад на родину в Крым уехал.

– А чего же, если он хороший врач, в попы подался?

– Точно не знаю, – развела руками девушка. – Любовь у него несчастная была. Может, поэтому. Он женился в Чите на медсестре. А раньше в сёстры всё из знатных семей были, с образованием. Говорят, большая красавица была, и особенная.

– Чем это? – ухмыльнулся парень.

– Обет безбрачия дала. Двоих видных женихов отшила. Всё врачи. А Ясенецкий её смог покорить.

– Кто-кто?

– Ясенецкий. Войно-Ясенецкий. Хирург. Это он потом имя Лука взял. После революции его в Ташкент сослали. Вроде ссылки. Он же из интеллигенции был. Отец его собственной аптекой в Киеве владел. Доктор чудом избежал расстрела. А жена его в Ташкенте от туберкулёза умерла.

Лицо девушки светилось тихой восторженной грустью.

– Что у этих богатых всё не как у людей?! Жёны мрут! Они куда-то бегут!

– А у кого-то сейчас по-другому? – пожала плечами девушка. – Он всегда много работал. Каждый день оперировал. Говорят, многим даже зрение спас. Но много испытаний перенёс. Бабушка считает, что он святой. Без веры так тяготы не перенести. Он и в тюрьме сидел.

– Да ладно, священник и в тюрьме!

– Да, – отважно защищала доктора девушка, – по ложному обвинению в убийстве.

– Дыма без огня не бывает, – отмахнулся боец.

– Знаешь, как народ был всегда за него?! Народную любовь на ровном месте не завоюешь. Его когда из Ташкента забирали, жители города на рельсы легли, чтобы доктора оставили. А он в то время уже епископом был. А когда жил в Сибири, работал единственным врачом на всю округу. К нему за несколько месяцев записывались. А он всех лечил и благословлял на выздоровление, – девушка опустила глаза, – за это его в Заполярье отправили. Но народ бунт поднял, требовали вернуть врача.

– Вернули?

– Вернули. Говорят, он в лесу молился. Церкви-то все позакрывали. А во время войны с немцами открыли снова. Вот и у нас он и в госпитале трудился, и в Покровском храме архиереем служил.

Солдатик и дивился рассказу своей подруги, и сомневался.

– А откуда ты всё знаешь? – он хотел закурить и уже было поднёс папиросу ко рту, но огляделся по сторонам и убрал её за пазуху.

– Он и меня спас. – Девушка подняла рукав до самого локтя. Там в ямке был большой шрам.

– Что это?

– Думаешь, ты один воевал! – засмеялась девушка. – Это Святой Лука меня оперировал.

– Царапина, поди, – отмахнулся солдат.

– Да нет уж. Это сейчас она царапиной кажется. Мне тогда тринадцать лет было. В первый год войны фашисты часто в разведку к нам прилетали. Бомбили станции вокруг. А в тот раз сбросили бомбу в центре. Это я потом узнала, что она была осколочная, чтобы побольше людей покалечить.

Папка мой тогда воевал под Воронежем и хотел нас с мамкой и бабушкой отправить в Иваново. Мы ждали его и решили ужин побогаче приготовить. Пошли на базар за гусем. Тогда ещё большого голода не было, и на рынке продавалось всё.

Базар раскинулся на площади перед драмтеатром. Мы уже домой возвращались. Бабуля гуся в газете подмышкой держала, в одной руке сумка с картошкой, другой меня вела. Вдруг всё загудело, затряслось. А потом грохот, пыль, копоть. Мы упали. Я видела, как бабы бежали в канавы и юбками накрывали головы.

А потом всё как в тумане. Я встала и сначала разглядела солдатика. Молоденький такой, худенький. Ползает на коленках, баранки с земли собирает. У самого из ушей и носа кровь капает на руки и баранки. А он собирает и трясётся. Мне так жалко его стало.

А затем я заметила мальчишку. Он, наверное, был моим ровесником. Он лежал на спине, и из живота у него, – девушка дрогнула и даже всхлипнула, – кишки. Понимаешь? А рядом с ним скрипка лежит. И ей ничего. Деревяшка, пустышка, и ей ничего. А он лежит и смотрит, будто куда-то в небо, в облака.

Я помню, что закричала. Звала бабушку, но она не отзывалась. Вдруг я заметила её среди пыли. Она была на боку и прижимала к земле гуся. Вся покрытая пылью и землёй, а из живота у неё осколок. Я кричу, тормошу её. Она глаза открывает и ничего не понимает. Стала я с неё пальто снимать, толстое такое, с ватной прокладкой. Оно-то её и спасло. Застрял осколок в вате, прошёл сквозь одежду и поцарапал ей живот. Только оглушило её здорово.

Как мы добрались, не помню. Только дома мама заметила мою рану. Это кусок кирпича под кожу прошёл.

Я ходила на перевязки в госпиталь в моей школе. Сама стирала бинты. Часто пропускала их. То бабуля заболеет, то тревогу объявят. Аж в сорок четвёртом году поступила в госпиталь с опухшей рукой. Никто и подумать не мог, что там кусок кирпича. На перевязке у меня нашли белого червя. Точно не знаю, что это, но руку решили ампутировать. Мне шестнадцать. Страшно. Мамы рядом нет. Она брюшным тифом заразилась и лежала в другой больнице.

Врачи шепчутся между собой, но ничего не делают, будто ждут кого-то важного. В палату вошёл пожилой, солидный врач с окладистой бородой. Так я и познакомилась с моим спасителем. Осмотрел он меня и сразу принялся оперировать. Что-то укололи мне в руку. После операции домой отпустили. А я слабая, голодная, еле дошла.

Вот такой шрам на память мне остался.

Солдат молчал. Райка тоже внимательно слушала.

– И что же, он и мне ногу спасёт? Отрезать мне её никто не собирается, а ходить я без посторонней помощи не могу.

– Надо попробовать, – уверенно сказала девушка. – Надо сначала всё попробовать. И верить. Святитель Лука говорил, что надо обязательно верить. Мы все во власти Божьей. Если чего-то очень хочешь, надо не отчаиваться и сделать всё, что в наших силах.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: