Прозрачный мир

Предзимье

Ноздреватый ледок и осока,
Чуть заметный туман, а вдали
Чертит ворон озябший высоко
Чёрный контур по краю земли.

Мир прозрачен, и вечен, и прочен,
Ровно тянет дымок на юру –
Позабыть ли, как вечер пророчит
Ясный отсвет зари поутру.

Позабыть ли последние клики
Парохода на стылой реке
И карат драгоценной брусники
На едва отогретой руке.

На стрелке

Ты помнишь воду? Зеленели
Вдали тугие берега,
Мы плыли рядом и без цели
Считали синие стога.

Был взгляд твой ломок и прозрачен,
А голос тих, и для меня
В нём каждый отзвук обозначил
Всю прелесть прожитого дня.

Ты помнишь воду? Тёплый ветер
И неба лёгкая кудель,
И это чувство, что на свете
Бывает редко у людей.

А в стороне, за стройным бором,
Где лоскут поля да кусты
Сошлись стремительным узором
На миг церковные кресты.

Ты

Ветром зацелованная ива
Распустила кудри по реке –
Так бывает просто и красиво
Проплывать на утлом челноке,

По реке рукой пускать барашки
И на мелководье впереди
Видеть твою тонкую рубашку
С ветреным распахом на груди.

Свет

Ты мне сон рассказала, я помню –
Словно сам я, грибник половчей,
Тебе доверху кузов наполнил
Звездопадом июльских ночей.

Ты с ним шла по окошенной тропке,
И от крайнего стога, вослед
Я смотрел, как до самой слободки
Ты несла этот собранный свет.

На Покше

А на Покше камыши, камыши,
А по Покше всё стога да стога,
Ветер высохшей мерёжей шуршит
И относит запах рыбы в луга.

Помню лёгкую дремоту в тиши,
Когда гуще над водою комар,
И никто на всей земле не спешит,
Только звёзды чаще падают в яр.

* * *

А тополя уже грустят,
Хоть листопад уже далёко,
И занавески шелестят
Из приоткрытых в лето окон,
А тополя уже грустят.

А я стою у той черты,
Откуда видится былое,
Зеленокудрое, родное,
Смеются лица и цветы,
И я стою у той черты.

А тополя уже грустят.
Желтеют первые прожилки –
Там в них невидимые пилки
Живое режут наугад,
И тополя уже грустят.

А я стою у той черты,
Где тёплый дождь и пёстрый зонтик,
И с ним вот-вот растаешь ты,
Как та черта на горизонте,
И я стою у той черты.

На кордоне

Мне как прежде и вольно, и грустно,
Щиплет щёки крещенский мороз,
Тишина, разве полозом хрустнет
Припозднившийся до ночи воз.

Скрипну по двору лёгкой походкой,
Млечный путь над избой, как река,
Чудный месяц серебряной лодкой
Против ветра скользит в облака.

Ни дымов, ни собачьего лая –
Всё леса да леса без конца,
Только сосны согласно кивают,
Да шуршит снеговая пыльца.

Вот и снова на дальнем кордоне
Я живу, как отшельник, один,
Грею воду в железном бидоне,
Чищу ветошью свой карабин.

И как прежде, и вольно, и грустно,
Когда просто идёшь налегке,
И забытое первое чувство
Сторожит в голубом сосняке.

Ямщик

Трясёт кибитку на ухабах,
В пыли не видно ямщика,
От частокола смотрят бабы:
Кого несёт издалека?

А ямщику до них нет дела –
Свернул ермолку набекрень,
И кроет рысью очумелой
Второй десяток деревень,

Летит стремглав, вожжами вертит,
Глядит в дугу кореннику,
И, заморясь, российский ветер
Хватают кони на скаку.

Разбойный свист пространство колет,
Рябые вёрсты шелестят,
И солнцем выжженное поле
Вобрать никак не может взгляд.

И так весь век: по дальним весям,
Родным – ни слова, ни строки,
Всегда с какой-то странной песней
И злым чутьём на кабаки.

Вот так и живём

– Я утро забыл в глаза, –
Глухому Слепой сказал,
Но тот не услышал, нет
И не дал ему совет.

А сам глубоко вздохнул
И молвил:
– Забыл я гул
Проспектов и площадей,
Забыл разговор людей.

И понял тогда Слепой,
Что рядом живёт такой,
Как он же, искатель грёз,
Лишь грустью в иное врос.

И сели они вдвоём
Грустить под чужим окном,
Чтоб их пожалел другой,
Но в доме том жил Немой.

На стрелке

Слушаю звук шагов,
Поскрип из-под ступни,
С ильменьских берегов
Смотрят сюда огни.

Синий, нездешний свет
Гладит виски и лоб,
Сколько я долгих лет
Думал о нём – и вот:

Кажется, где-то там,
В гаснущих окнах дня,
Сняли квадраты рам,
Сели и ждут меня.

Наёмник

Меня ведут. Темно и пусто,
Лишь у затылка ходит ствол –
Его холодное искусство
Швыряет козыри на стол.

Не надо плакать, петь, смеяться,
Ни ненавидеть, ни любить,
А надо просто не шататься,
А надо просто ждать и жить.

Немеют лоб, спина и руки,
Горит обломок языка,
И ловит ухо в каждом звуке
Сухую отповедь курка.

Таких, как я, пора к итогу,
Я жил не так, а так не мог –
Не зря отводят от дороги
И на глаза кладут платок.

К седой стене, согнув колени,
Стою обветренным лицом,
Дрожит земля, и вот мгновенье,
И стало меньше… подлецом.

Чеченский вальс

В высоких слоях атмосферы
Больная старушка жила,
Лечили её офицеры,
Кормили её снайпера*.

Висели над хатой «вертушки»,
Сочились лощиной СОБРы*,
И падали, падали «сушки»
В сиреневый фартук горы.

В зудящую оторопь окон,
В прошитый скалой окоём
Старушка смотрела в бинокль,
Оставленный ей Шамилём.

В высоких слоях атмосферы
Молилась, как будто в Раю,
Чтоб вновь уцелеть офицерам,
И вновь ускользнуть Шамилю*.

Сгибая болезные кости,
Просила остуды от ран,
Сначала крестилась, а после
Листала потёртый Коран.

Нельзя без Любви и без Веры
Вылечивать паству свою
В высоких слоях атмосферы,
На небе, почти что в Раю.

Год атак

                      «Я убит подо Ржевом» /Александр Твардовский/

Взглянул, как угли мне вдавил
Под сгибы скул, под струны жил,
Взглянул – и роту в полный рост
Под жар свинца, под холод звёзд.

И только бег, и только ритм
Огней, проклятий и молитв,
И только сердце – раз и раз,
И смысла нет, и есть приказ.

Пусть рубит в рост, пусть в клочья рвёт,
Взахлёб срываясь, пулемёт:
Увы, нам выпал этот крест –
Быть вечной болью этих мест.

Пределом русских пустырей,
Тоской сирот и матерей,
Упрёком Гению страны,
Пятном на карте всей войны.

Смешеньем плоти и свинца,
Стальных ошмёток и лица.
Здесь сорок армий полегли (!) –
Три слоя мяса и земли.

Как будто взглядом мне прожёг
Изломы рук, разбросы ног:
Пока не сдал позиций враг,
Был целый год таких атак.

Мясной Бор

В Мясном Бору – не на погосте,
Когда ночная мгла густей,
На сотню вёрст мерцают кости
Убитых немцами людей.

Они здесь шли снимать блокаду –
С полмиллиона набралось, –
Шли без разведки, скопом, стадом,
Шли наудачу, на авось.

И вот в Бору, где на болотах
Осинник чахлый да ивняк,
Ход необученной пехоты
На пулемёты принял враг.

Кругом кустарники да пади –
Нигде не спрятаться, не встать,
А с высоты калибры садят,
И самолёты бреют гладь.

Они здесь шли. И их не стало,
И даже не было вестей,
Лишь через годы замерцало
Болото фосфором костей.

Сюда потом по буеракам
Солдаты вымостили гать,
По ней ходили мы с собакой
Их медальоны собирать.

Близ чёрных ям – не на погосте,
В разгар долиственной весны,
Я понял, складывая кости –
Зачем назвали Бор Мясным.

– Их здесь легло полмиллиона, –
Сказал копатель Ушаков. –
Две сотни длинных эшелонов
Красивых, крепких мужиков.

Исчезли все. Легли, истлели,
Никто их здесь не хоронил,
Над ними певчие не пели,
И даже братских нет могил.

Как сходит снег – не на погосте –
Когда погаснут небеса,
В Мясном Бору мерцают кости…
И этот свет слепит глаза.

Георгины

Георгины мои, георгины,
Отцветают, бледнеют, шуршат –
От насмешек довольной калины
Умереть до предзимья спешат.

Всё в природе вот так – на контрастах,
На борьбе ареалов и стай,
Не успеешь почувствовать «Здравствуй!»,
А уже долетает «Прощай!».

Мир красив, но не ясен, как руны,
Как хожденье пасхальных фигур.
Сотни лет мы витаем в лакунах
Документов, религий, культур.

Сотни лет мы растим огороды,
Гладим кошек и держим собак,
Но причин появленья природы
Не дано нам постигнуть никак.

Скоро станем под звёздные сени
Собирать корабельную рать,
Но едва ль человеческий гений
Сможет замысел Бога познать.

Почему так калина лукавит?
Отчего так торжественен лес?
Отчего так волнует и давит
Журавлей отступной благовест?

Георгины мои, георгины,
Не понять ваш поспешный уход,
Как и это довольство калины,
И злорадство холодных болот.

Сон

                «Бог знает чем…» /Михаил Лермонтов/

Приснится же такое! По болотам,
Под пулями, катая желваки,
Спасаясь от ужасного кого-то,
Он двигался упрямо вдоль реки.

По кочкам, по затопленным подлескам,
Сквозь пагубу естественных преград
Он двигался к спасительной «железке»
По запахам, по звёздам, наугад.

Он двигался бессонно, неустанно,
Без обуви, без кепки, без еды,
Не веря ни в ниспосланную манну,
Ни в хлебы, ни в библейские плоды.

Приснится же такое! Я – в дорогу,
До Храма, где у Господа спросил:
– Кто путник этот, выкрест босоногий,
Что нас своим безверием смутил?

И был мне голос, из-под горних сводов
Он эхом расходился по земле:
– Никто из смертных не смущал народы,
Ты просто снился самому себе!

Антиурбанистическое

Сжечь мосты за собой – и к людям
Пить росу с клеверов в лесу,
А иначе вот так и будем
На тахте ковырять в носу.

И иначе вот так и сгинем
Среди пышных ковров и фраз…
Если б знали, какой он синий
Божий мир вдалеке от нас!

Бомж

Две трубы гидроцентрали
Поражают грацией –
Их недавно обмотали
Теплоизоляцией.

Но пустынна эта местность,
Безразлична Городу,
А на трубах Неизвестный
Прячет слёзы в бороду.

Трубы греют только снизу,
Сверху зимник дует,
Он на трубах русский кризис
Каждой клеткой чует.

Так и сгинет в свои сорок –
Ни угла, ни ксивы,
Неприкаянный осколок
Рыночной России.

Н.А. на восьмидесятилетие

Зачем так много в никуда?
Зачем прошло? Зачем отпало?
Ни сосен этих, ни пруда –
Ах, если б всё опять сначала!

Опять идти под сенью крон
Слегка разболтанной походкой
И чуда ждать со всех сторон,
И церковь звать «подводной лодкой».

Ах, если бы ты опять ко мне
С холодной кружкой наклонилась –
Я помню камушек на дне
И губ сливеющих остылость.

Зачем прошло? Зачем идёт
Зачем уходит безвозвратно
За часом час, за годом год –
И так восьмидесятикратно?

Но надо верить, и тогда
К нам всё вернётся, всё приснится –
И дочкин крик, и мамин взгляд –
Всё повторится, всё повторится!

Комментарий к сборнику стихов «Прозрачный мир»

 

 

 

Сборник назван так по одной из строк стихотворения «Предзимье», которое его начинает: «Мир прозрачен и вечен, и прочен…». Условно его стихотворения можно подразделить на три составные части: пейзажная лирика, философские стихи и фронтовая поэзия. С моей точки зрения, пейзажные и философские стихи особого смысла не имеют. За ними традиции любимых мною Бунина, Блока, Тютчева, Рубцова и личный опыт долгого общения с миром природы и… с прекрасным полом. Что касается чисто мужских стихов, то, полагаю, их более полному восприятию помогут некоторые мои пояснения.

Стихотворение «Чеченский вальс», или «В высоких слоях атмосферы» приснилось мне в начале этого века, после окончания чеченской войны, тесного общения с омоновцами, в очередной раз вернувшимися из Чечни и Дагестана. У них не было профессионально написанных стихов о Чечне, всё сплошное, отчасти напыщенное любительство под бренчание на гитаре. Я попытался сделать это иначе. Стихотворение написано под вальсовый такт: та-та-та, та-та-та, та-та-та! Написано густо, особенно вторая строфа: «вертушки» – наши вертолёты, крокодилы, иногда – «МИ-8»; СОБРы – бойцы специализированных отрядов быстрого реагирования; «сушки» – штурмовики и бомбардировщики «Су-24» и «Су-25», которые выкуривали боевиков из горных массивов; «сиреневый фартук горы» – весенние подножья гор, сплошь цветущие алычой и прочим. Остальное, думаю, понятно.

Стихотворение «Наёмник» навеяно рассказами одного капитана, воевавшего в Карабахе на стороне азербайджанцев. Он чудом выжил, а после того, как вернулся в Кострому, долго переживал, переваривал увиденное и совершённое там. Порой он жалел, что вернулся живым.

Стихотворение «Год атак» – это реакция на прочитанные документы и свидетельства о печально знаменитой Ржевской битве, о которой до недавнего времени было принято молчать. Одному Твардовскому в своё время кое-что разрешили:

 

Фронт горел, не стихая,

Как на теле рубец,

Я убит и не знаю –

Наш ли Ржев наконец?

 

По данным наших военных историков, под Ржевом за почти полтора года погибло порядка двух миллионов(!) наших солдат и офицеров. Поля подо Ржевом были усеяны ими буквально в три слоя. Михаил Ножкин так и пел: «Три слоя, три слоя, три слоя…». Даже Сталин (единственный раз за всю войну!) выезжал туда после того, как немцы этот маленький городок земли Тверской оставили. Мы его так и не взяли, оставив там народу больше, чем в Сталинграде и под Курском.

Стихотворение «Мясной Бор» написано недавно по воспоминаниям 70-х годов прошлого века, когда я работал там учителем русского языка и литературы. Я всё видел своими глазами, у меня там на минах дети подорвались, а потом я ходил в тамошние леса на раскопки останков русских и немцев, на поиск солдатских медальонов и оружия, которое мы вымачивали в керосине. По медальонам мы устанавливали имена погибших, потом их хоронили в Бору, в братских могилах. В ту пору чиновники нам мешали, утверждая, что «имя его неизвестно». Именно тогда приезжавший к нам русский поэт Юрий Кузнецов написал:

 

Здесь сатана. Его расчёт холодный –

Заставить нас по нашей простоте

Стирать черты из памяти народной

И кланяться безликой пустоте.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение декабря 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.