Моя борьба

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2024:

 

На чтение потребуется 25 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

«… и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

 

Екклезиаст. 1:9, 1:10.

 

 

Альбертштрассе, самый центр Дрездена. Да тут пешком быстрей дойти, чем на машине, учитывая время поиска парковочного места. Карл взял повестку, ещё раз прочёл её. Нет, чего-то не хватает. Чего может не хватать в обычной полицейской повестке, предписывающей такому-то гражданину явиться в такой-то кабинет в назначенное время. Стандартный казённый бланк, заполнен верно. Много раз исполненное действие – написать, вручить. Но что-то свербит. Адрес, фамилия, время, всё точно, вперёд. Карл ещё раз перепроверил данные, прошёлся по кабинету, зачем-то провёл рукой по рабочему столу. Полицейская чуйка не давала покоя. Да, понял, чего не хватает. Вытащил из кипы бумаг делопроизводства папку с надписью: «Бёзер 1933-76». Это копии архивных документов для работы по программе люстрации бывших работников гестапо и штази. Открыл, стал перебирать находящиеся там бумаги, зачем-то взял одну из копий распечатанного текста допроса. Для чего она сейчас, спустя полвека? Показания какого-то Гюдера. И зачем, спрашивается, восьмидесятилетнему старику эта бумага? Следователю, ветерану гестапо и штази напомнить о допрошенном им пятьдесят лет назад подследственном? Бред. Но одну из копий допроса Карл всё же сунул себе в портфель и, да, теперь всё на месте, можно идти, отправился на искомый адрес.

Альбертштрассе, самый центр Дрездена. И несмотря на занятость, ведь на службе, ведь надо прежде всего доставить и вручить повестку, Карл свернул к дворцу Галереи. Именно сейчас, бросив все служебные дела и обязанности, он направился смотреть картины, словно праздно разгуливающий турист? Жители мест и городов со знаковыми, имеющими общемировую ценность достопримечательностями, обычно аборигены таких мест и городов вообще не замечают той самой знаковости и ценности, ради которой люди со всего мира едут к ним. Большое видится только на расстоянии, а потому иные коренные парижане ни разу за всю свою жизнь не бывали в Лувре, а многим обывателям Каира недосуг добраться до Пирамид. Жители города на Эльбе не исключение. Нет, Карл, конечно, был в «Галерее старых мастеров». Один раз, пятнадцатилетним школьником, на обязательной, заменившей урок истории, экскурсии. Чего там великого, по телевизору всё ярче и интересней. Но сейчас он как заколдованный шёл в дворец Галереи. Что называется, ноги сами вели.

Залы, полотна, смотрители, охрана и толпы туристов со всего мира. Всё не то, мимо. Как-то само собой Карл оказался в небольшом зале с Ней. Сел на небольшой диванчик перед объёмным полотном. Люди мимо проходят, кто-то, задержавшись, долго и пристально осматривает картину, некоторые – совсем мельком, «был, видел» и пробегают дальше. Пожилая пара, сидящая рядом с Карлом, обнявшись любуется шедевром. Группа японских туристов, слушая гида, осматривает, фотографирует, снимает на камеру и через несколько минут, по команде гида, организованно и послушно проходит дальше. Потом подходят англоязычные туристы с гидом, затем туркоязычные, потом, кажется, югославы. Волна за волной туристы со всего мира, приезжая в Германию, посещают Дрезден, Галерею, смотрят на картину в этом зале и проходят дальше. А Карл, уроженец Дрездена, не может сдвинуться с места. Уже и пожилая чета, молча любовавшаяся шедевром, покинула диванчик, а её место заняли бабушка с внучкой-подростком, полячки, обе смотрели на полотно неотрывно, тихонько переговариваясь. Ушли и они. Карл тоже почему-то встал и в этот момент вдруг вообще перестал замечать кого-либо. В этом зале, наполненном людьми, находятся только он и Она. Это для всех остальных есть общеизвестное, особо ценимое, надёжно охраняемое и безумно дорогое полотно «Сикстинская Мадонна», написанная Рафаэлем Санти в 1512–14 гг., масло. А для Карла сейчас это прикосновение к Вечности, отблески которого доверили запечатлеть Мастеру в возрасте Христа. Это не Карл Цукюнфтигер, тридцати одного года от роду, полицейский из Дрездена, смотрит на одно из бесчисленных изображений мифической мадонны. Это ангелы Вечности привели одного из бесчисленных, ничем не примечательных обывателей к Ней, это Она смотрит на него. У каждого свой Крест, у Девы Марии был свой, какой-то есть и у Карла. Сейчас он просто стоит как заворожённый, неотрывно глядя в Её глаза и безмолвно роняя слёзы. Сколько он так стоял, сколько прошло времени, разве оно вообще существует в Вечности? Наконец Карл, словно услышав команду, огляделся по сторонам, на людей. На выходе из зала с шедевром Рафаэля обернулся, улыбнулся, будто старым добрым знакомым, персонажам с полотна и быстро зашагал прочь. Он на службе сейчас, повестку надо вручить, некогда достопримечательности осматривать.

Через двадцать минут полицейский стоял перед дверью квартиры заслуженного ветерана следственного дела. Два долгих нажатия на кнопку звонка, слышны шаркающие шаги, и дверь наконец открылась.

– Вольфганг Бёзер, тысяча девятьсот десятого года рождения?

– Да, это я, чем обязан?

– Вам надлежит завтра в десять утра явиться в отдел полиции, вот повестка. – И Карл подал хозяину квартиры повестку. – Вообще-то пустая формальность, но всё же рекомендую вам посетить нас лично. Уж кому-кому, а вам объяснять о законопослушности, я думаю, не стоит. Вы сможете, здоровье позволяет?

– А вы, молодой человек, меня раньше времени не хороните, моего здоровья для законопослушности хватит. Чем расписаться? – Сухонький, невысокий старичок взял из рук Карла шариковую ручку и чиркнул свой автограф в указанном полицейским месте на повестке. Карл оторвал по линии надреза бумагу и сунул в портфель часть с росписью, другую отдал старику.

– И ещё, вот возьмите, вдруг прочтёте, может, даже вспомните чего. – Карл достал из своего служебного портфеля четыре листка копий машинописного текста, отдал их и молча, не прощаясь, ушёл.

 

 

*   *   *

 

Вольфганг Бёзер закрыл дверь, прошёл в комнату, несмотря на дневное время, включил настольную лампу. Сел за стол, надел лежавшие под лампой очки и стал рассматривать сначала повестку. Ну вот, объединители Германии добрались, значит, и до него. Вызывают в полицию для уточнения данных. Так и написано – уточнения. Что, хотите выяснить, как можно было после службы в гестапо попасть на службу в штази? Профессиональные следователи нужны любой власти. Это для публики меняют вывески государства, а суть вещей в организации порядка в государстве и обществе не меняется. Так было всегда и везде. Но сейчас щенки, дорвавшиеся до власти, хотят потявкать на матёрого служаку-пса, посвятившего свою жизнь охране государства и общества, безупречно служившего верой и правдой, без единого взыскания за сорок три года работы следователем. Идиоты, если б не такие, как Волфганг, то и ваши родители не родились, всё растворилось бы в хаосе и беззаконии. Кто же так дела ведёт, «сможете ли прийти, позволит ли здоровье?», бездари и разгильдяи. Ничего, сходит он к вам, преподаст урок профессионализма и законности. Затем раздражённый старик взялся за листы машинописи.

Копия распечатки допроса некого Альберта Гюдера от 08.05. 1941. Это ещё к чему? Профессионально, за многие десятилетия, разработанная и увеличенная память многоопытного следователя стала слой за слоем добираться до нужной точки служебного архива в собственных нейронах. Май сорок первого, Германия, ведомая вождём, на подъёме. Только что, в апреле, играючи разделались с Югославией и Грецией, заносчиво бравировавшими своей независимостью. Надавали затрещин надменным британцам на Крите и преподали урок военного дела бездарным итальянцам. Очередной всплеск всенародного восторга и восхищения вождём. Ах, какие прекрасные были времена, ведь могли, и всё получалось! Молодой, да, тридцать один год ему, молодой и очень работоспособный Вольфганг преданно служит Родине в отделе гестапо родного Дрездена. Участвует в допросах подозреваемых, пишет много отчётов, да, тогда, в мае, из-за дефицита металла ещё временно скрепки пропали во всей стране, приходилось сшивать нитками листки показаний и отчётов. Весна была тёплой, в апреле сады цвели, а по осени был большой урожай яблок. А ещё в начале мая… Есть, вспомнил! Гюдер это пожилой школьный учитель. И он запомнился молодому следователю своим абсолютным спокойствием. Ни до, ни после, пожалуй, вообще за всё время службы и в гестапо, и в штази Вольфганг Бёзер не встречал столь спокойного и уверенного в себе подследственного. Потому и вспомнил его сейчас. В то жёсткое, общеизвестно жёсткое время, а по-другому тогда никак, сидя перед наводившим на всех ужас следователем гестапо, обычный с виду школьный учитель-очкарик с одышкой сердечника, который, казалось, должен был заведомо бояться и терять сознание от страха, был улыбчив и безмятежен. Обычно, да всегда, подследственные активно пытались спасти себя. Клялись в верности идеям и целям страны и её гениального, безгрешного руководства, немилосердно оговаривали всех и вся, заливисто доносили и безбожно врали о любых пустяках, лишь бы выпутаться из крепких объятий спецслужб. Крайне редко встречались идейные противники, изображавшие из себя обречённых на подвиг героев. Но спокойно, подкупающе искренне и обезоруживающе чисто улыбающихся в мрачно-суровых кабинетах дознания – не было. Да, он запомнился именно этим, своей умиротворённой улыбкой и безмятежностью. Он вообще не стал ничего говорить, а лишь спросил у грозного следователя, сколько ему лет. «Тридцать один? Возраст Христа, это прекрасно. Разрешите, господин следователь, я всё в письменном виде изложу. Все свои противоправные, на ваш взгляд, деяния и всю вину перед великой Германией. Я просто прекрасно знаю методы дознания вашей службы, а потому, для облегчения процесса, прошу дать мне бумагу и чернила, я всё сам напишу. Это будет быстрее и проще для всех». Изумлённый таким олимпийским спокойствием подследственного, молодой служака предоставил ему запрашиваемое. Узник, достав из кармана пиджака, видимо, более подходящие для письма очки, поменял их и принялся писать. Писал около получаса, молча, всё так же чуть улыбаясь. Окончив, встал, опять поменял свои очки, заложил руки за спину и повернулся к двери, на выход. Помнится, ошеломлённый такой уверенностью подследственного, Вольфганг послушно нажал на кнопку вызова конвоя. Прочитав «показания», следователь, от одного взгляда которого заключённые падали в обморок, смачно выругался. Ещё вспомнилось, подумал тогда: «кто ж кого допрашивал?». Следующего допроса Гюдер не выдержал, отключился со второго удара, остановилось сердце. Дело закрыли. А Вольфганг потом ещё долго не мог оправиться от профессионального позора перед самим собой, всё искал ошибку в собственных действиях. Почему Гюдер его не боялся, его, за спиной которого столь яркая слава репрессивной мощи гестапо и всей великой империи, совсем не боялся жалкий пожилой и тщедушный очкарик с одышкой, школьный учитель физики? Как же так, где он, представитель законной власти, ошибся? Вместо страха и ужаса лишь умиротворённая, всепонимающая и всерастворяющая улыбка, словно это сам следователь на экзамене у какой-то неведомой Силы, взирающей на неразумного ученика со своих запредельных и недостижимых простому человеку заоблачно-даосских высот.

Тогда, полвека назад, молодой Вольфганг, помнится, прочтя те четыре листа, исписанные без единой помарки аккуратным учительским почерком, посчитал текст насмешкой и издевательством и лично над ним и над всей мощью репрессивной системы государства. Может, сейчас, уже значительно превзойдя возраст того улыбчивого насмешника, что-то изменится?

 

 

«Я благодарю Вас, господин следователь, за любезно предоставленную мне возможность спокойно изложить свою позицию на, как Вы выразились, мои противоправные действия. Я прекрасно понимаю, что живым отсюда уже не выйду, поэтому напишу всё как есть, напрямую, обо всех своих преступлениях. Считайте этот текст моим завещанием. Дело в том, что моя Родина, милая сердцу Германия, сошла с ума. Мой народ, в подавляющей массе своей, заразился безумием нескольких отпетых негодяев и мелкотравчатых проходимцев. И у меня нет другого определения тому, что сейчас происходит в нашей стране. Как можно было ставить во главе государства явно выраженного психопата и его шайку?! Ведь ещё в тридцать третьем году было ясно, что они неизлечимо больны. Понятно, приведший Гитлера в рейхстаг, выживший из ума старик Гинденбург хотел лишь одного – покоя. Но все остальные, почти весь остальной народ, как можно было поддерживать такое безумие? Теперь у всех этот диагноз. Помните, всё началось с ярких военных парадов? Давно известно, что чем ярче парады, тем больше будет трупов. Мы живём, пока ещё живём и активно, многие – отчаянно соревнуясь друг с другом, развиваем цивилизацию смерти. В центре, самом ядре нашей страны и социума находятся зло и разрушение, насилие и смерть, это ось нашего бытия. Мы обречены, мы, поддавшиеся влиянию безумцев, живём злом и ненавистью, развиваем зло, распространяем его по всему миру и вкладываем в своё потомство. Нас самих неизбежно раздавит под гнётом собственного, непрерывно продуцируемого нами же зла. Чудес в физике, как известно, не бывает. Всё строго, в рамках жёстких законов. Что, мы устали от бездарных горлопанов Веймарской республики, и нужна была твёрдая рука для наведения порядка? Мы согласились обменять свободу на достаток, стабильность и безопасность. Мы поверили первому встречному шарлатану, обещавшему нам бесплатный рай на земле. Сейчас мы хуже питаемся и одеваемся, страшимся завтрашнего дня, и прячемся от бомб английской авиации. Загляните в школьный учебник физики, там эмпирически, опытным путём доказывается закон сохранения энергии. Описывается простейший опыт соударения шаров, который можно поставить в домашних условиях. И если вы сеете зло, то обязательно в итоге его же и получите, оно никуда не исчезнет. Вы избавляетесь от любого даже намёка на инакомыслие и свободное творчество, зачищая ментальное поле социума до стерильности. Выдавили из страны своих крупнейших учёных, мыслителей и писателей, интеллектуальное достояние всего мира. Избавились от независимо мыслящих, не поддавшихся общей заразе психического разложения, на благо Германии, разумеется. Пропагандисты всех уровней истошно вопят о том, что любить Германию значит ненавидеть остальных, ведь мы, немцы, самые великие, а кругом только враги. Гнобя и преследуя евреев, никто не задумывается, что вы сами, провозглашая свою особость, исключительность и богоносность среди всех остальных народов, идёте по пути уже давно «богоизбранных», а потому притесняемых почти три тысячи лет за свой националистический снобизм. Куда пошли, немцы, зачем? Ведь по-настоящему сильному и великому народу, как и любому по-настоящему сильному человеку, не нужно кричать и доказывать своё величие. Оно и так проявляется в спокойствии и уверенности при любой ситуации.

Вообще, моя главная претензия к нынешней власти – это взращивание, культивирование и поощрение в обществе самых низменных, разрушительных чувств человека. Да, они есть в каждом из нас. Злоба, зависть, мстительность и обидчивость, гордыня, лживость, трусость и высокомерие. Сейчас эта грязь поощряется на высшем уровне, расцвели и стремительно размножаются самые зловонные ростки человеческих пороков, которые человечество на протяжении всей своей истории считало грехами, от которых надо избавляться. А мы, ведомые «великим вождём» и его приспешниками, гордимся ими. Позор, немцы! А какое лицемерие при избирательном правоприменении! Когда все называют второго человека в рейхе Гесса «фроляйн Анна», за его откровенный, общеизвестный гомосексуализм. А остальных, нетрадиционно настроенных, ну, ошиблась природа с полом, отсылают в лагеря перевоспитания, откуда ещё никто из них не вернулся. И где же ваша хвалёная, безупречно точная расовая теория, когда вы союзничаете с якобы неполноценными итальянцами и японцами, а города как бы расово близких британцев безжалостно бомбите. Из конституции, выстраданной миллионами жертв Великой войны, вы сделали половичок даже не для прихожей, а для уличного входа в общественное здание. Вся юриспруденция подчинена целесообразности текущего момента и спущенных сверху директив. Простой обыватель абсолютно беззащитен от любого доноса или оговора недоброжелателей. Да, по законам популяции, подавляющее большинство любого социума ведомо. И вы тащите всех, почти всех немцев в ад. И апофеозом морального разложения общества стало всеобщее восхваление войны. Этого самого отвратительного и ужасного действа людей, которые уже перестают быть людьми, убивая друг друга. Время затмения разума и расцвета безнаказанности, время, когда откровенные садисты и упыри вдруг становятся героями и объектами для подражания. И лишь немногим удаётся не впасть в это безумие. Знаете, мне очень нравится творчество Эриха Буша, он самородок, талант, умница и убеждённый пацифист. И я всегда, возможно, предвзято, неприязненно относился к Марлен Дитрих, считая её выскочкой и пустышкой. Но она не согласилась плясать своими стройными ножками в пропагандистских фильмах, прославляя нацизм и войну. Не продалась, хотя, учитывая её популярность, наверняка предлагали озолотить с ног до головы. И теперь она имеет для меня ту же ценность и уважение, что и Буш. Они оба не согласились обслуживать преступный режим, и это главное. Черта между теми, кто за жизнь, и теми, кто за войну и смерть, – все остальные заслуги, равно как и пороки, меркнут перед ней, главной разделительной чертой общества. К сожалению, у меня нет возможности ни покинуть безнадёжно отравленную злобой родную страну, ни действенно бороться со злом, живя на родине. Что я могу? Я стар и немощен, мне шестьдесят два года, у меня больное сердце, и нет никакого влияния на народные массы. Здраво оценив свои скудные возможности, я решил не лезть на рожон, не кричать на всех углах: «Немцы, одумайтесь!». Что толку, кто меня услышит, тем более, поймёт? Всё моё открытое противостояние злу продлилось бы не больше пяти минут. Тогда я надумал, прежде всего, самому не проявлять рвения, а по возможности и вовсе избегать театральных визгов «хайль!», не участвовать в доносительстве и прочих новых забавах морально разлагающегося общества. Если бы кто знал, как это теперь трудно, особенно работая в школе! Ведь за подрастающее поколение чиновники от НСДАП взялись особенно рьяно. Буквально с пелёнок детям вдалбливается идея расового превосходства арийцев и ненависть ко всем остальным. Школа стала пылающей передовой на идеологическом фронте одурманивания детей. И как-то нелепо и глупо детям пытаются внушить, что настоящие арийцы выглядят так-то и так. И это всё под портретами Гитлера, Гесса, Геринга, Геббельса. А ничего, что все рассуждения о внешнем виде арийца абсолютно не вяжутся с внешним видом ваших вождей, вот же, сравните с портретами, карикатурами на ваш идеал арийца. А ничего, что антропологами научно доказано изначальное первородство негроидов. А европеоиды – это лишь одна из жизнеспособных мутаций изначально единой негроидной расы. Сказки о том, как необходима немцам новая территория, которую следует отнять у различных недолюдей из низших рас, какие-то абсурдные, псевдоисторические несуразные доводы за это. Бесконечное территориальное расширение Германии! Опомнитесь, безумцы, возьмите любой учебник истории. Когда-то монголы завоевали бо́льшую часть известной ойкумены. Где они, завоеватели мира, сейчас? Распылились, ассимилировались и исчезли без следа среди завоёванных народов. Что сейчас Монголия, переходящая из рук в руки то китайцам, то русским? Унылая и нищая пустошь на задворках мира, с вымирающим и без того малочисленным населением. А ведь наверняка и Чингисхан некогда провозглашал тысячелетнюю империю. Вперёд, немцы, на рельсы безудержного экстенсивного развития, к полному растворению! Ещё детям бесконечно забивают головы собиранием немецких земель и всего немецкого народа. Дескать, как стонали бедные немцы под властью чехов и поляков, незаконно оккупировавших их исконные земли. Поляки и чехи, вновь обретя свою государственность, конечно, болели детскими болезнями любого новосозданного государства. Переписывали свою историю, изобретали себе героев, якобы боровшихся за независимость. Пытались всем доказать, что действительно имеют право быть отдельной державой. Перебесились бы и успокоились. А теперь спросите судетских немцев, сильно ли они рады такому освобождению, при котором их сыновья обязаны служить в Германской армии и погибать на полях Франции и в горах Норвегии и Греции? А осчастливленные жители Данцига, которые теперь боятся ходить по улицам родного города из-за непрекращающейся борьбы всенародного польского сопротивления с оккупантами? Помогли братьям-немцам, спасли от польского засилья? И так во всём. Если вождь и партия требуют, значит, надо внушать детям, что дважды два будет ровно столько, сколько нужно вождю и партии, здравый смысл не для нас. Германия, Гитлер и немцы это одно неделимое целое! Спрашивается, а как же немцы до рождения этого самого вождя умудрились появиться? А после неизбежной когда-то смерти вождя всем покончить с собой, всё? А когда вождь заболеет вдруг, всем в кровать ложиться? Ну полный бред, но именно это и вдалбливают в неокрепшие умы школьников. И бороться с этим можно лишь тихим саботажем. Так подать материал, чтобы дети, прекрасно чувствующие фальшь, тебе не поверили. Например, что все научные открытия совершались только германскими учёными. Закон земного тяготения записали безвестные немцы, а не Ньютон. Периодическая таблица элементов никакого отношения к Менделееву не имеет, это просто плод немецкого творчества, народный фольклор. Вот так и живём в этом театре абсурда. Простите за сумбурность и бессвязность моего текста, но так много хочется сказать, а времени так мало. Я долго думал, как же мне бороться со всё нарастающим количеством лжи и насилия в обществе. Ведь даже просто живя в этой стране, платя налоги, делая покупки, уже поддерживаешь, пусть и косвенно, государство-агрессор. Зло можно победить только добром. Я организовал в школе кружок «Делитесь добрыми делами». Это и стало моей борьбой. Но – не выискивая врагов и виноватых, плюясь злом и ненавистью, как фюрер в своём низкопробном пасквиле, а собирая друзей и раздавая добро, стараясь вызвать у людей добрые эмоции и побудить их к созиданию. Делать добрые дела просто так, без вознаграждения, без рекламы и славы, без деления на правых и виноватых, своих и чужих. Везде и всюду пытаться снизить уровень агрессии в обществе. Убирать мусор и сажать цветы и деревья во дворах нашего города. Взять шефство над одинокими беспомощными стариками и оказывать им посильную для детей помощь. Проводить школьные концерты в госпитале. Своими силами изготавливать и ремонтировать учебные пособия и инструменты для школы. Делать плакаты с фотографиями шедевров нашей Галереи и вывешивать их в общественных местах. Организовывать дворовые самодеятельные концерты жителей этих самых дворов. Вдоль Эльбы мы посадили небольшую аллею яблонь, и в этот год они, наши красавицы, уже цветут! В меру сил, везде и всюду надо бороться со злом, капля за каплей орошать души жителей нашего города добром. Меня много раз заставляли привязать деятельность кружка к гитлерюгенду и НСДАП. Я то прикидывался блаженным идиотом, то просто игнорировал такие настойчивые предложения, от которых нельзя отказываться. Итог известен – я здесь. Почти два года, с начала войны, шла моя борьба со злом. Я пытался помочь людям, пытался направить детей по пути добра и созидания и, сидя здесь, ни о чём не жалею из содеянного. Я жалею лишь, что моей стране и народу предстоят ещё чудовищные испытания. Ведь безумцев невозможно остановить разумными доводами, они живут в другой реальности и тащат туда всех остальных. И хотя бы раз вкусив кровь, вампиры будут отныне охотиться за ней всегда, пока их не уничтожат. Германия не остановится завоеванием половины Европы, как сейчас, она будет стремиться сожрать весь континент. Бесконечные кризисы приведут к катастрофе. Рано или поздно дойдёт до самоубийственного шага, войны с такими монстрами, как СССР или США. Уже сейчас гуляет невесёлая шутка, что война случилась оттого, что её никто не хотел, а потому теперь оптимисты учат английский язык, а пессимисты – русский. Да, всё закономерно, Германия рано или поздно будет побеждена и раздавлена. Наверняка достанется и Дрездену, надеюсь, горожанам хватит ума спасти сокровища из Галереи. Чем сильнее мы морально деградируем, тем тяжелее получим возмездие. Нашу судьбу опять будут решать победители, только национальный позор и унижение будут гораздо сильней, чем от предыдущей войны. Но чем сильнее нас унизят, тем больше у нас будет шансов очиститься от нынешнего безумия и возродиться на созидательной основе, навсегда оставив в прошлом разрушительные умственные завихрения о своей исключительности, богоносности и имперском реваншизме.

Я боролся со злом как мог, хотя и сделал ничтожно мало. Ещё раз благодарю».

 

 

 

*   *   *

 

В десять никто не пришёл, в одиннадцать Карл позвонил Бёзеру, трубку никто не взял. Надо сходить, проведать старика, закончить начатое в рамках программы люстрации дело о деятельности бывшего работника штази.

Полицейский долго звонил в дверь, затем стучал – безрезультатно. Уже собираясь уходить, Карл дёрнул ручку двери, и она подалась, дверь открылась.

– Господин Бёзер! Господин Бёзер, алло, хозяин, вы здесь? – Тишина.

Карл вошёл в квартиру и сразу же почувствовал неприятный запах. С которым, по долгу службы и благодаря уже десятилетней практике, был хорошо знаком. Запоминающийся специфический запах разложения человеческого тела, пока ещё едва ощутимый, «свежий». В дальней комнате квартиры, на аккуратно застеленной кровати, поверх покрывала лежал старик, одетый в парадную форму офицера штази, обутый в начищенные до блеска уставные туфли. Глаза закрыты, руки по швам. Полицейский приподнял закрытое веко, потом чуть разжал рот безжизненного тела и увидел маленькие осколки стекла на внутренней стороне потемневшей губы трупа. Понятно – яд принял.

Карл прошёл на кухню, тщательно вымыл руки, открыл все форточки квартиры и позвонил в родной отдел полиции дежурному. Пока ждал врачей и коллег, ходил по квартире, разглядывая жилище ветерана спецслужб. Удивительный для одиноко живущего восьмидесятилетнего старика порядок и чистота. На кухне вымыта и разложена по местам вся посуда, мусорное ведро пустое и чистое. Холодильник отключён и также вымыт. В стиральной машине тоже пусто. Санузел в идеальной чистоте. В обеих комнатах нет ни единой не прибранной вещи. Одежда в шкафу, книги на полках. Книг много, очень много, два вместительных, от пола до потолка стеллажа. Почти всё – спецлитература по криминалистике. Несколько томов Гёте и Фейхтвангера. Несколько томов – словари и разговорники английского и русского языков. Перед кроватью с трупом – чемодан. В нём бесчисленное количество грамот, поощрительных служебных распоряжений, служебных удостоверений, в отдельном увесистом пакете – государственные награды с удостоверениями. От третьего рейха, от оккупационных властей советской зоны, от ГДР. За безупречную службу, за добросовестный труд… Но это Карл увидел потом, а сначала взял в руки вчерашние четыре листа распечатки допроса Гюдера, лежавшие поверх пакета с наградами. На последнем листке, в конце текста, появилась надпись, сделанная красным карандашом: «Ты победил, Гюдер».

Потом приехали врачи и коллеги из участка, были проведены стандартные процедуры и действия, врачебный осмотр тела, потом полицейский осмотр, сделаны несколько фотографий, заполнены отчёты, вынесено тело. Перекрыты краны водо- и газоснабжения, отключено электричество, найдены ключи от входной двери, её закрыли и опечатали.

Карл решил не ехать с сослуживцами в участок. Выйдя из здания, прошёл по Альбертштрассе, центру Дрездена, до Эльбы. Неспешно бродя вдоль реки, обдумывал произошедшее. Рад ли он смерти этого бывшего следователя гестапо и штази? Да нет, любая смерть – это всегда плохо. Но Вольфганг Бёзер сам провёл над собой суд, вынес приговор и привёл его в исполнение. Правильно ли Карл поступил, что напомнил старому служаке о его службе нацизму? Конечно, правильно. Никому не нужна кровь и смерть таких стариков, и не надо оттаптываться на их могилах, но всем нужно, чтобы зло назвали злом. Чтобы все, всё общество, знали об этом, могли вовремя распознать и никогда не допускали подобного тому, через что прошёл немецкий народ за эти более чем полвека. Чтобы ни в Германии, вновь единой стране, лишь теперь закончившей свои послевоенные мытарства, чтобы больше ни в какой стране мира ничто подобное не повторилось. Никогда! Это непросто, за это надо бороться, каждому на своём месте, и тогда даже самые слабые ростки добра неизбежно пробьются через любую твердыню зла. И Карл Цукюнфтигер, полицейский из Дрездена, тридцати одного года отроду, будет бороться, это его крест.

Карл пошёл вдоль реки по небольшой аллее яблочных деревьев. Огромных, старых деревьев, усыпанных цветом. Как красиво! Кто-то посадил их очень давно, делился добрыми делами, просто так, для души, а значит, для людей. Хорошо бы продлить аллею, посадить ещё много молодых плодовых деревьев, пусть цветут и плодоносят.

 

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» сентябре 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: