Миниатюра (записки жены снайпера)

Мама… Мама! Она стояла на пороге и улыбалась – такая же красивая и молодая, какой запомнилась мне с детства, с копной кленово-рыжих волос и золотой россыпью веснушек на круглом кареглазом лице… Будь я на месте отца, я бы столь же незабвенно влюбился в эту говорливую мудрую хохлушку – строгую, но неизменно всепрощающую и до сумасшествия обожающую младшую дочку…

Она снова молчит – уже который раз за последние пару лет, что снится мне. Опять молчит и качает головой, словно хочет сказать мне что-то, но не может. Я подхожу и обнимаю её:

– Ты за мной?

Она снова качает головой:

– Зима будет долгой…

В ту ночь я спал беспокойно, а он всю ночь рассказывал мне о Солнечной системе, вращении планет и звёзд. Вчера это, кажется, были динозавры, а позавчера – геологическое строение Земли. А неделю назад он и вовсе сыграл со мной злую шутку. Ксенька была на два года старше меня, но гулять нам всегда приходилось вместе – так договорились наши родители, а Денис с Русом уже возомнили себя взрослыми и брезговали играть с младшим братом. Впрочем, это «вместе» было чересчур формальным для двух дошколят: Ксенька всё время бубнила о чём-то со своими куклами, а я бегал, стрелял из палки и думал. Как раз в тот самый день, неделю назад, Ксенька впервые вынесла во двор куклу-мальчика и принялась разыгрывать с ним и его мнимой подружкой целые спектакли, неизменно оканчивавшиеся свадьбой, поцелуем и рождением пупса, которого она тоже предварительно вынесла и спрятала до поры в кармане.

– Не так, не так! – наконец не выдержал я, вдоволь насмотревшись на её «представления».

– Что не так? – Ксенька надула губы и вскинула брови.

– Всё не так. Они у тебя целуются, а потом появляется пупс. Так не бывает. Дети от поцелуев не рождаются!

– Много ты понимаешь! Я видела, как мама с папой целовались на кухне, а потом у них Лёня родился! Я знаю, о чём говорю!

– Ничего ты не знаешь! – буркнул я. – Дети появляются, когда папа входит в маму.

– Что? – Ксенька округлила и без того круглые зелёные глаза.

Я пожал плечами и подробно описал ей всё то, о чем узнал накануне от своего странного ночного лектора. Она расплакалась и тут же убежала домой. В тот же вечер нас посетила её мама, и они с моей мамой долго шептались на кухне, охали и вздыхали.

– Дима! – мамин голос не столь часто становился стальным, но в такие секунды мне было по-настоящему страшно. – Зачем ты рассказал Ксюше, откуда берутся дети?

– Хотел, чтобы она знала правду. А то вырастет и очень удивится…

– Дим, – мама присела на корточки и обняла меня за плечи, – а сам-то ты откуда это знаешь? Ты ведь у меня даже читать ещё толком не умеешь…

– Мне рассказали…

– Кто тебе рассказал?

– Я не знаю…

– Дим, я не буду ругаться, – голос мамы смягчился, и она поправила свои рыжие пряди, выбившиеся из-под косынки. – Я просто хочу знать, кто этот мерзавец, что рассказывает такое трёхлетнему малышу. Отец тоже должен с ним познакомиться. Кто это?

– Он мне приснился, его голос… он мне каждую ночь что-то рассказывает – про животных, растения, про разные страны, вот и про людей тоже… и показывает… я видел…

– Что ты видел? Ты нас с отцом видел?! – мама не на шутку перепугалась.

– Нет, ночью во сне мне показывают кино – как растут деревья, как гуляют в Африке животные, как Кутузов победил Наполеона… как появляются дети…

– Ты не врёшь мне?

Я помотал головой и уже был готов расплакаться, но мама снова обняла меня:

– К психологу… нам с тобой надо к психологу.

Психолог появился через пару недель. Постучал карандашом по столу и начал подробно расспрашивать о моих снах. Для верности даже детали уточнял – видимо, сомневался, что я не вру. Но голову всё же себе решил не морочить и прописал какой-то травяной настой – горький и совершенно бесполезный.

Однако фильмы по ночам не прекратились, напротив, стали ярче и отчётливее проступать на фоне будней, но мама больше о них не узнала – на ближайшие два года она была избавлена от этого.

Когда я прибежал со двора, вырвавшись наконец от Ксеньки, мама сидела на постели, подперев щеку покрасневшим кулаком с уже морщинистой, рано состарившейся кожей, и надрывно плакала. Звуки, издаваемые ею, больше напоминали стон или рёв, и я замотал головой, уже зная, что произошло: когда я уходил гулять пару часов назад, она как раз собиралась звонить в часть насчёт отца.

– Что? Что с ним?

– Дима, Дима… – только и всхлипывала она, размазывая слёзы по круглым щекам. Плечи её тряслись. Это была её первая потеря. И моя первая потеря тоже.

– Витя… Витя… он…

Откуда-то в комнату вбежали Денис с Русом, в кроватке заворчала и захныкала Лара, а я стоял и вспоминал «фильм», увиденный двумя днями ранее.

Это был фильм про войну. Отец был сапёром.

На ночь его заперли в сарае – неслыханная для тех мест роскошь. Виктор и сам не понял, почему удостоился её, впрочем, удар ногой в грудь быстро привёл его в чувство и избавил от иллюзий. Объяснение напрашивалось весьма прозаичное: во дворе дома в силу каких-то причин не было выкопано традиционной ямы, а оставить пленника на улице они не рискнули.

Его взяли несколько дней назад под Мармолем. Они едва успели отойти от базы, как попали под огонь душманов, и из восьмерых в живых осталось только двое. Лёшу, раненого, бросили умирать на месте, подобрав лишь Виктора – тот, так и не освоив дари, научился, однако, понимать общий ход мыслей говорящего: засада была организована исключительно на него, он был им нужен живым.

Оставшаяся часть пути прошла как в бреду: его гнали по жаре, попутно избивая и постоянно наливая водки, не давая практически ничего из еды. От алкоголя его начинало мутить, он еле держался на ногах, раны моментально облепляли мухи: «обычная рабочая обстановка», – со смехом сказал бы он, если бы только мог посмотреть на ситуацию здраво. Дорога заняла около трёх дней, хотя Виктор и сбился со счёту, путая день с ночью в алкогольном полубреду, и сарай места назначения показался ему раем. Его не накормили, но появилась хотя бы призрачная надежда отдохнуть в тени без не прекращавшихся возлияний. Тем не менее, ночь прошла как в тумане – ему удавалось забыться на короткие отрезки времени, но при этом постоянно что-то вызывало резкий выброс адреналина в кровь, провоцируя пробуждение: крики за дверью, шорохи в самом сарае, кошмарные видения, голод и ноющая боль…

Наутро его вывели во двор, где уже толпилось несколько душманов в ожидании бойни. Накопившаяся слабость в ногах от голода и ран дала о себе знать, и Виктор рухнул на землю, едва шагнув из сарая. Пинками его подтолкнули в самый центр толпы, где стояли двое мужчин. Одному из них было около сорока, лицо его исказилось злобой и ненавистью, лишь только он завидел Виктора. Казалось, он едва сдерживался, чтобы не пристрелить его тут же на месте. Второму было далеко за семьдесят, и он даже не смотрел в сторону Виктора, сделав вместо этого несколько шагов на дрожащих уже старческих ногах и смачно сплюнув. Вслед за этим он толкнул первого, давая, таким образом, понять, что можно начинать «разговор».

– Знаешь его?! – резко заорал первый по-русски, ткнув фотографию в лицо Виктора, тот лишь помотал головой, не узнавая красивого кареглазого юнца.

– Не помню такого, вас же много тут…

– Не помнишь?! Лжёшь!

Виктор снова помотал головой и уткнулся лицом в землю: он давно понял, что разговоры тут бесполезны, эти люди задают вопросы только для галочки и исключительно риторические, ответы им не требуются.

– Хорошо, значит, не помнишь, говоришь? Тогда я тебе скажу, – в тот момент Виктор, к собственному удивлению, отметил лишь практически полное отсутствие акцента у говорящего. «Наш вуз», – мелькнуло у него в голове. – Его зовут Азлан, и это единственный сын Мохаммада, – он схватил Виктора за волосы, заставив поднять глаза на старика. – А ты его убил!

– Когда это было? – слабо пробормотал Виктор.

– Год назад. Мы год тебя вычисляли!

– Это война, друг. Здесь каждый кого-то убил. Держу пари, что и сам ты приложил руку к смерти моих друзей.

– Он был безоружен и просил пощады, а ты его застрелил. Нур Али, скажи, ведь ты видел это! – говорящий подтолкнул вперёд сутулого бородатого паренька, мявшего в руках добытую где-то советскую пилотку с облезлой звездой. Парень судорожно закивал, не сводя глаз с говорившего, губы его дрожали, в глазах тонул страх.

– Не помню такого, – покачал головой Виктор. – Я вообще редко за винтовку берусь, друг – в основном за лопату да провода…

Сорокалетний схватил Нур Али за плечи и бешено затряс:

– Говори! Говори, что ты видел!

Парень, заикаясь от страха, выдавил:

– Он убийца, я видел. Стрелять, Азлан падать, ружья нет.

– Слышишь? Ты слышишь это?

Виктор снова уткнулся лицом в землю:

– Вы вправе ему верить, он ваш товарищ. Только и мне смысла врать нет никакого – вы же все равно меня прикончите, что так, что эдак. Может быть, он и подорвался на моей мине, тут я ручаться не могу, да только не стрелял я в него, я вообще впервые вижу это лицо.

Сорокалетний о чем-то быстро зашептал Мохаммаду. Тот погладил жидкую бородку и покачал головой, потом вдруг быстро бросил несколько слов, развернулся и ушел в дом. Первый стоял как громом поражённый.

– Кажется, он поверил тебе, русский, – он нагнулся к Виктору и перерезал путы на руках и ногах. – Ты можешь быть свободен, он отпускает тебя.

Процедура явно не доставила говорившему удовольствия, лицо его сморщилось от злобы, впрочем, он ничего не мог поделать: по всей видимости, Мохаммад был старшим и более влиятельным членом группы.

Виктор поднялся сперва на колени, зарыл лицо в ладони и пару минут просто громко и глубоко дышал, потом встал во весь рост и в этот самый момент краем глаза уловил злобный и хищный блеск во взгляде стоявшего у окна Мохаммада. Тот шевелил губами, вероятно, бормоча что-то себе под нос, а его землистая рука с сухой, словно пергамент, кожей и грязными ногтями, судорожно сжимала кусок черной материи. Виктор вздрогнул и подошёл ближе, пытаясь разглядеть, что именно делает старик, но последний поспешно повернулся к нему спиной и отошёл от окна.

Через неделю Виктор подорвался на собственной мине.