Любовь. Бадминтон. Пандемия. Смерть

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

На этот раз я буду говорить серьёзно. Откровенно и даже грубо. Прежде было одиночество, прежде была отверженность, прежде страдалось из-за брезгливости во взгляде. Сейчас это ощущается как горе. А горе делает тебя серьёзным. Остались силы лишь на откровенность. Я всё скажу. Ты не закатывай глаза, не делай выводов, не смейся. Я знаю наперёд, что ты решишь, кому и что ты скажешь. И знаю, что во всём ты ошибёшься. Сентиментальность трезвого ума. Игрушечный помешанный. Парализованный маньяк. Скривишь лицо опять и на вопрос: «Я сдался и иссох?» – ответишь снова «да». Мне всё равно. Я в горе. Там, где я ною, я не ною, я констатирую нытьё.

 

 

Любовь

 

На случай, если предстоит неожиданное приключение, в рюкзак я уложил пакетик соли, слегка надкусанную немецкую булку, бритву, шведско-русский словарь и дружеское назидательное письмо. Серый конвертик был крошечный, подходящий разве что для переноски в нём монет, мандариновых шкурок или красной рябины. Так что письмо пришлось всё смять... а впрочем, с балкона так неприветливо дует, даже гудит. И выходить в него в таких условиях совсем не хочется. Лист хоть и был скомканный, но сам текст получился прямой и лаконичный. Чего тут размазывать по тарелке, когда речь идёт, может быть, даже о спасении молодой жизни. Он обещал меня найти, но я знаю, что искать не станет. И как я мог забыть, что раньше он ходил с косичкой. Ничего я о нём не помню, а забыть не могу. Я думал, можно сказать, злорадно верил, что волосы у него растут плохо, редко и колюче, и этого он в себе стесняется. Ничего я о нём не знаю. Не знаю, как бабушка стучала его палкой по спине, не знаю, зачем весной сереют его губы, не знаю, что мне делать с солью в рюкзаке, кому отдать, кому она не навредит.

 

Бледные волосы на груди делают тебя эфемерным. Я куплю маленькую черепашку, ты притворишься умилённым, потому что так должно. Посади меня в машину на переднее сиденье. Этого достаточно. Посади меня в машину на переднее сиденье. Надень очки и предложи свозить меня на шашлыки. Этого достаточно, чтобы я забыл тебя. Со своим рюкзаком ты сам похож на черепашку. Но он тебе мал, как детский черепаший панцирь. Он всегда застёгнут. Не хочу туда заглядывать, ничего интересного там нет. Черепахи не умиляются. Ты хоть покричи на меня. Черепахи сердятся только на тех, в кого верят. Я это в книжке читал. Я читаю. Каждые две недели, перед ужином. Он что-нибудь спрашивал обо мне? Спрашиваю, потому что ты мог ему сказать про меня такое, что бы не сказал про меня мне.

 

Я никогда не любил конфеты, торты, всегда просил маму пожарить мне картошки. Картошечная душа. И он такой же. А когда я увидел в его в холодильнике мое любимое молоко, понял, что это родной человек.

Артём Синецкий. Синецкий. Синецкий. Это красивая фамилия, ты знаешь? Не политическая, не экономическая. Это фамилия хорошего, доброго, талантливого человека. И свободного.

Уже другой Артём. Я отказываюсь принимать человека, которого нельзя подловить. Артёма невозможно подтолкнуть к такой мысли о себе, которая его удивит. Он настолько себя разобрал и изучил, что это знание о себе стало его идеологией, а идеология лишает тебя свободы и способности к импровизации.

При первом взгляде на этот текст тебя прихлопнуло недоумение: «И что здесь могло так на меня подействовать?». Но чуткий человек между строк чувствует секретное знание успеха, которое всё склеивает.

 

Всё будет правильно! А расстроился я потому, что после такого вечера мне снова стало не для кого писать, мне стало не с кем мысленно разговаривать, ничто меня больше не вдохновляет. Я снова брошу прибираться в комнате, я не буду писать стихи на стенах балкона, наверное, я даже откажусь мыть руки.

Фильм про адвокатов оказался сухим и скучным, как сама юриспруденция. Хотя, справедливости ради, я читал о людях, которые находят элегантность искусства и в законах. Это чувствуется, когда человеку рядом с тобой не радостно. Господи, да и разве это новость какая, откровение? Нет, ну что ты. Но оставалась надежда на стены, увешанные вырезками из модных журналов. А в приклеенных к потолку воланчиках была самая настоящая вера покорить тебя, переубедить. Вдохновение. Искусство во всём. Вот по чему я буду скучать.

Уже в лифте, стыдливо взглядывая на свои примятые шапкой волосы, я понимал, что вечер весёлым не будет. Интересно, после какой моей части человек начинает бояться рассматривать дальше. У каждого будет свой ответ. Кому-то неловко станет от обуви, кто-то побрезгует зубами, кто-то почувствует себя особенно одиноко, глядя на мою залысину. Ничего из этого простить нельзя. Грустный, глупый, не сделавший себя человек. У таких внешний недостаток – набухший и вылупившийся символ обезображенной души. Ещё раз повторюсь, им ничего простить нельзя, такими у тебя есть полное право брезговать. «Выпуклый символ обезображенной души». За такую фразу можно и пощёчину простить. Перетерпев одну лишь ночь, ты получишь живого, вдохновляющего тебя друга, он лучшее из тебя достанет, и в тот же день ты растворишься в своей страсти. Закончится этот ветреный, холодный, серый вечер, умирающие люди рассосутся, или ты их перестанешь замечать, как и всё ещё мёртвые деревья. И всё же руки у тебя лучше смотрятся в цвете. А рукопожатие у тебя хлюпкое. Пальцы всегда холодные, аристократические.

Всё правильно ты чувствуешь, не открывайся сломленной ординарности, жёстко защищайся.

Из обезвоженной чёлки я сплету косичку. Пусть она ползёт по полу и натыкается на грязные носки. Окна зашторю, батареи на полную, губы пересохнут, желудку полночи ещё предстоит расщеплять кусок сыра. Забыл пережевать, отвлёкся. Простите.

А ты перетерпи. Смелее отказывай. Не стесняйся обидеть. Хоть что-то мне известно. Я был таким же.

 

Вчера мне снилось, что я сижу в школе, ставшей бомбоубежищем. По лестнице спускается мой любимый со своей подругой. Я тут же начинаю делать березку, чтобы привлечь его внимание, а потом укладываюсь на живот. Он подходит ко мне, ложится мне на спину, тепло дышит, просовывает мне подмышки руки и имитирует в шутку секс. Потом слезает, смотрит на подругу, посмеивается и уходит. А я остаюсь лежать на полу с широко открытыми неморгающими глазами, не двигаясь, не дыша и не зная, что мне делать со своим несчастьем.

 

 

Бадминтон

 

Казалось, что его там никогда и не было. Кусок ребра. Куда мог деться кусок ребра? Откуда эти шрамы? И где я был, когда проспал целые сутки? Что за шары висели над полями? И что за треугольник в небе? Как мог их только я заметить? Куда смотрели доктора, куда смотрела моя мать, когда пропал кусок ребра? Зачем она сидела у окна всё моё детство? Кого ждала? Тот треугольник, те шары над полем? А их дождался я. Так вот всегда бывает. Но не завидуй – я без куска ребра все эти годы. Кто тронет – тот остолбенеет. Он может улыбаться, он может лечь на корт, облокотиться на руку и улыбаться. Но даже если тронет он меня когда-то, решит ощупать шею, щеки, рёбра. О, рёбра! Они последней каплей станут. Могу шутить, могу носить серёжку с розовым единорогом, могу подать ему волан и улыбнуться. Но рёбра без куска себя... это последней каплей станет. Всегда он в розовой толстовке, с трусами белыми и сильными ногами. Одно меня утешить может – он бедный, он не состоялся. А я живу и трогаю своё ребро одним и тем же пальцем. Хоть бы потрогал кто, спросил, поцеловался.

 

Ты и хочешь это исправить, но не помнишь – что. Мне дыма из трубы достаточно. Облака оставьте тем, кто трудится, кто облагораживает людей. Тем их оставьте, кто ещё безумен, кто умеет вдохновляться.

Стоя лицом к стене в углу спортивного зала, он держался за нос, тяжело дышал и, как бы вам и себе объяснить его состояние... Он думал заплакать, он был в ужасе от того наказания, которое вступило в силу, ему было стыдно, он паниковал и вспоминал, как в прошлый раз наказание растянулось на всю весну. И что он мог сделать? Как доказать, что в него можно верить? В углу хоть и становилось уже спокойнее и, хоть унижение и было сурово и заслужено, хоть оно и оглоушило его на десять минут, но выяснилось, что наказание это было вовсе и не наказанием, его простили и любили по-прежнему. Это не значит, что от него не устали; если предположить, что он надоел, что он обуза – да, так и есть, ошибки здесь нет никакой.

Да что с ним сегодня такое? В конце концов, это не вежливо – заставлять людей вокруг задаваться этим вопросом. Но что он мог сделать? Услышать доброе слово, слово внимания, он мог. А вообще он устал быть немощным, хотя слабость свою недостатком не считал, даже гордился тем, откуда она происходит, её родословной. Просто устал.

 

Грязная ситуация получилась, пошлая. Ну зачем ты мне это всё наговорила? Зачем позволила себе такую разнузданность, такие вопросы? И зачем я тебя так участливо слушал? Я же знал с самого начала, что всё пошлостью одной и закончится. А знаешь ты, что я могу подойти к человеку и похвалить его серёжки? Сказать, что они всегда характерные, и что это редкость огромная, когда человек умеет слышать свою личную красоту. А сколько раз я говорил вдохновляющие речи! Стоит человек, глаза отводит, только спасибо отвечает, а сам расцветает. Знает ведь, что и сам так думать привык, да забыл уже, потому что от других не слышал. Я всё жду такого момента подходящего, когда скажу ему, что не видел ещё так красиво извивающихся и спускающихся внутренних уголков глаз. Расскажу про слёзное мясцо, покажу ему метисов. Узнаю, были ли у него в роду калмыки. Причём я такой момент точный выберу, так деликатно скажу это, границы не перейду. Неловко никому не станет, только приятно всем. И вот такому человеку ты это всё наговорила. И отвечать заставила. Да наплевать мне и на бадминтон, и на Адель, и на вакцину вашу. Я в другую машину хочу!

 

Так я и думал. Зачем вы меня мучаете? Сколько вы ещё будете вдвоём приходить? Да ещё и с чаем в руках. Вы сидели, что ли, где-то вместе? Разговаривали? О чём разговаривали? Обо мне, что ли? Презираете меня, а друг друга уважаете. А я вас всё равно люблю, хоть вы меня и мучаете. Вы думаете, я зачем в помятой футболке на деревянный пол смотрю? Там дыры и краска блестит, а я о вас думаю. Я ведь знал, что вы вдвоём придёте, раз до сих пор не пришли по одному. Но этот чай в руках. А знайте, что и я чай пил, может быть, в то же самое время, что и вы. Мне звонили, писали, и всё чтобы закабалить. Я не говорил уже с пятницы. А вы всё парочкой приходите. И в машине наверняка смеётесь. Будет время, когда из всех он тебя на переднее сиденье выберет. А обо мне вы подумали? Я как к этому должен подготовиться? Ну и смейтесь. Я вас всё равно люблю. Каждого, но не вместе. Все вы оба одинаковые. Почему вы все выбираете его? Через несколько лет, по утрам, он будет лежать на кровати и разгадывать ребусы.

 

 

Пандемия

 

Мне сегодня приснилось, что я в будущем, новая цивилизация. Я уже женщина, которая прямо в свадебном платье приехала в лагерь сценаристов. Но на самом деле, сейчас я понимаю, что это было какое-то высокое духовное собрание. Как минимум, кружок философов.

Меня представили как первую трансгендерную женщину, которая смогла забеременеть. На меня все смотрели, как мне казалось, с осуждением, так что я решила отшутиться, упала с кровати и прокричала, что хоть я и беременная, но всё равно бухаю.

Главная наша наставница-инопланетянка с длинными, жёлтыми, жилистыми руками в браслетах и кольцах. Она задала нам тему «стекло». Мы должны были что-то написать про стекло. Остальные накидывали идеи, а я молчала и думала. В итоге я взяла наставницу за руку и попросилась высказаться. Я сказала, что стекло у меня ассоциируется с чистотой, прозрачностью. И предложила написать текст про человека-грязь, который оказался посреди стеклянного куба, боясь сдвинуться с места, ведь каждое движение уведёт стеклянный куб всё дальше от своей первоначальной чистоты. И вот этот человек-грязь стоит, умирает от бездеятельности. Я предложила рассказать о такой дилемме. Наставница как будто по ходу моего рассказа несколько раз была близка к тому, чтобы рассмеяться. Актриса Зендая сказала что-то вежливое в поддержку. А я хотя бы что-то предложила. Потом мы посмотрели за окно, увидели там американский Сенат и сменили тему.

 

Под окнами жгли газеты. Сперва их сложили веером, а потом жгли. Особенно запомнился один, который всё прыгал на левой ноге и от газеты прикуривал. Разглядеть остальных нельзя было: все в дыму и сгорбленные, ни одного тела прямого, ни одной цельной линии. Полиция всё не ехала, свет в окнах не загорался. Как будто целая улица была эвакуирована. Тут главное, что невозможно никакого выхода, ты не предскажешь ни кульминации, ни простого завершения. Остаётся смотреть сверху и ждать. Лишь бы тебя не тронули. Какое-то новое лицо стоит поодаль, маленькое, в берете и всё хихикает. Всех зарезали, а его не заметили.

 

Ночью снилось, как мужчина высунул из балкона автомат и начал отстреливать людей. Дважды за день разные люди в разных частях одного города так поступили. К счастью, в нас ни разу не попали, но страх умереть был сильный. Не хочу умирать, совсем не хочу. Но что же это за мир такой, где посреди города бытовым явлением стало отстреливание людей?! Снилось, как друг за другом ухаживали старенькие бабушки. В бывшей квартире на Героев-Сибиряков забыл спрятать обратно в шкаф женские вещи. Бежал быстрее домой, пока отец не вернулся с работы. А он уже там борщ ест, телевизор смотрит и ничего не замечает.

 

Трактор снова катится вокруг храма. А значит, жизнь начала налаживаться. Тяжёлые были месяцы. Рукав вместо людей полз по эскалатору. По тротуару ходили только высокие девушки с крошечными юношами. Где-то я его уже видел раньше. Ах да, он до этого был без ног и просил милостыню. Лужа залеплена одуванчиками, очистить лужу некому. В лесу бадминтонисты прячутся, меня не взяли, зря, я рассказал бы про одуванчики.

 

Погрела яйцо и приложила его к настороженному, испуганному, жалостливому глазу. Лежим лицом к лицу. Всё жду, когда проснётся и укусит. Ты в старости, точно как в детстве, начнёшь бросаться на мои глаза, решив, что я с тобой играюсь. А я просто моргаю, могу и не моргать. Всех победил в гляделки. Я чемпион. Я лучший из людей. Из тех, кто разрешает мне играть с собой в гляделки. Таких не много. К среде останется четыре.

 

Я ужасно устал от того, насколько хорошо люди сейчас осведомлены о себе и других людях. Мы изучили психологию, прекрасно знаем все наши мотивации и точно расшифровываем причины своих и чужих поступков. Правда в том, что мы почти ничего не знаем о себе, ещё меньше мы знаем о других и почти ничего не знаем о мире. Так что хватит выстраивать своё поведение вокруг той крошечной правды, что нам известна, и давайте лучше сфокусируемся на нашей глупости, расслабимся и будем дурачиться!

Хлеба хочу. И ни о чём другом думать не могу.

В доме напротив дерутся голые люди в красных боксёрских перчатках.

 

 

Смерть

 

Кто-то для подстраховки носит с собой перцовый баллончик, а у меня на случай жизненных трудностей всегда с собой в кармане лежат... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2021 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: