Четыре месяца: последняя практика преданности гуру

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Не существует мужчин, не существует женщин. А пальцы это двери. Ты открываешь их и видишь: в указательном – бабушка, в среднем – дедушка и внучка, в безымянном – обезьянка, в мизинце – ваза с цветочками. В большом же лежит то ли мертвый, то ли спящий толстый бородатый мужчина. Зуб у него один, рот приоткрыт, из дёсен течёт кровь.

 

Известно, что самая чистая кожа всегда на смуглой спине полуголого электрика. Все это знают, а он на мелководье ножки полощет. В каждых светлых джинсах я слышу его смех, в каждом вопросе о свободе я вижу его сутулость. Волосы на оголенных лодыжках пахнут шоколадом с отпечатком его зубов. Почти уже дойдя до края крыши, собравшись прыгать, поскользнулся и упал в лужу духовности. Зима.

 

Не существует прошлого. Не существует будущего. Не существует времени. Есть лишь память о настоящих моментах. В прошлом календарном году их было четыре. В наступившем планируется одиннадцать. Облупившуюся краску на железном шлагбауме ревновать не к кому. Можно подсмотреть в бинокль, как ты медитируешь на дерево? Если да, подскажите, где продают бинокли после девяти часов вечера. При свете дня широкий таз себя стесняется. Грязные носки в нём уже не помещаются. Терпите те, кто небрежно брошенные. Летом вас отвезут искупаться в озере. Сняв носки, не бойтесь в воде нащупать спину лошади. Проверьте, не оставлены ли на ней иероглифы. Только пятки должны быть голые! Не кричите. Это озеро тихое.

 

Возникло ощущение, будто мы встретились. Нет, не проходит боль со временем. Это чудо! Я уже почти спала, когда мне позвонили и сообщили, что опухоль рассосалась. Но утром начала стягиваться обратно. Разве бывает такое? Прежде что-нибудь подобное фиксировалось? И что, совсем не болело? Столько лет над диагнозом ломали голову, никакой опухоли до прошлой ночи на рентгене не было. Что вы сделали? Какой аппарат использовали? Чем подсвечивали?

Нет, не проходит боль со временем. Некомфортно, но до чего же гениальное изобретение! Подарите коньяк создателю. Нет, не проходит боль со временем. Но теперь мы знаем, что это опухоль. Вот, смотрите сюда – голос за голосом она отсасывается. Слышите? На её место тишина становится. Скоро вы и полюбить сможете. У меня нет только того, к чему я не готов. А в остальном, если задуматься, моя жизнь великолепна.

Интересно только. Подслеповатый человек, который аппарат прикатил, понимал, что делает? Лукавый врач.

 

Хожу по комнате. Ногами хожу. Правой и левой. По очереди вперёд. Вся такая человек-человек. И думаю. Сначала для него думала, а потом вспомнила, что мне ведь и самой это нравится. Лукавый врач. Отработал смену и уволился.

 

 

*   *   *

 

– Вы странный.

– В хорошем смысле?

– Я бы сказала, что ваши глаза, обувь, речь, куртка и выбор напитков должны принадлежать пяти абсолютно разным людям. Ваши глаза пили бы воду, ваша обувь говорила бы об экзаменах, у вашей речи глаза карие, ваша куртка кроссовки бы выбрала, а ваш напиток меня не послушал бы. Мне скучно смотреть на недоумение. Я жутко нетерпеливая. Определитесь уже: я противна вам или вы влюбляетесь? Ну решайтесь же! Ладно. Давайте завтра в то же время на кассе встретимся. На вашем месте, я бы только глаза и куртку оставила. Иначе я другому мужчине комплимент сделаю. Диалог уже отрепетировала. Он тоже сперва испугается. До чего же вы все медлительные!

 

Всё, что могла, я сделала. Теперь тебе решать – вечерами пиво пить или тренировать объятия.

 

 

*   *   *

 

Последний вечер вещих снов.

Ты помнишь, когда в последний раз всматривался в тишину? В ней нет разноцветных букв, пакетов, окурков или жвачки. В моей тишине темно, холодно и снежно. А в твоей?

Тише-тише! Зачем вы застучали? Я только вошёл. Меня пугает этот звук. Он уже не животный, а машинный, что ещё хуже. Проверил сегодня свои артерии. На них одна единственная холестериновая бляшка. Зачем нужно было начинать курить, раз всё равно одна?

Во сне совершенно неподготовленный я пришёл сдавать экзамен по спорту. Мне оставалось разделаться только с этой дисциплиной. Незакрытый спорт только и отделял меня от получения диплома и новой жизни. Но почему-то я совершенно отказывался за него браться. Первый вопрос в билете был про влияние морковного салата на организм спортсмена, а второй про радость. Ничего об этом я не знал, собирался пойти за спасением в интернет, но экзамен прервался. Все засуетились, побежали в коридор: кого-то случайно застрелили. Утро же я начал с новостей об Алеке Болдуине...

Но было ещё два сна. В первом – фотография. Пара. Он стал кучерявым, она без изменений. Он сзади, она спереди. Он её обнимает. А под фото трогательно русскими буквами написана английская фраза. Там было «ай уил лав ю форэвер». Смотрелось это всё неправдоподобно. Казалось, что английский им не нравится, ничего писать на нём они не станут...

Третий сон. Я знал, что его сюжет случится сегодня, но всё равно поехал.

Понял я всё, понял. Давно понял, но не хотел быть слабым. Да и подчинись я подсказкам сразу, мне не хватило бы времени расщепить эго и научиться любить скромно и смиренно. Времени так и не хватило. Но это установка на будущее. Теперь вы отстанете? Дальше я сам.

Днём смотрел передачу о зависимости от курения. Незадолго до этого навсегда исчез Андрей. И уже неделю мне ничего не будет сниться. Четвёртую же зависимость закончит я. Четвёртую зависимость заканчиваю я.

 

 

*   *   *

 

Игра во врага и спасителя. Потерянная беседа. Я запомнила каждое слово его.

 

– Следующее письмо ты найдёшь, развернув листы крабовой палочки. Ты прочитаешь? Это в последний раз.

– Нет.

– Эта сетка здесь всегда была? А зачем? А это туалеты? Они работают? А здесь справа что-нибудь продают? Ты не знаешь?

– Где?

– В этих ларёчках. А?

– Не знаю.

– Ты что ж без шапки-то! Разве можно тут без шапки. Сфотографируй меня на пьедестале. Я Эле пошлю. Только чтобы первое место было видно. Помнишь Элеонору?

– Да.

– Поражаюсь, как ты столько вещей помнить можешь! Интересно, что ещё ты знаешь. Но ведь теперь не расскажешь?

– Не расскажу.

– Ммм. У меня на морозе каждый раз сопли текут. И я помню вкус деревенских сосулек. Ты такие не пробовал! А годы рождения людей не помню. Павлик говорит, что у меня суть игрока. Ну хоть не стыдно больше. Раз суть! Мне нужно много новых игр придумать. Так я и освобожусь. В детстве, перед сном, я крошечные фигурки зверей вокруг себя раскладывала, одеялом их накрывала и представляла, что мы с ними разговариваем. Павлик послушал и назвал чудом, что я вообще выжила. Умный человек. Мне его слушать нравится. Он в багажнике пять топоров возит и считает, что в Матрице всё точно поняли. Он одержимый. И я одержимая. А ты из обоих миров. Каждый день таких людей не встретишь, вот мне и голодно. Не могу тобой насытиться. И лицо у тебя красивое. А у Павлика морда-луна. Как таким толстым жить можно. Ему и гречку есть нельзя. Это я себя ещё сдерживаю. Мне бы больше сказать хотелось. Я вчера пять мыслей забыла одновременно. Ты чего задумался?

– Да ничего. Интересная формулировка. Обдумываю.

– Я тебя раньше таким не видела. Сразу и не узнала. Думаю: «Какой женственный и запуганный молодой человек». Когда ты успел жвачку дожевать? Я не заметила, чтобы ты её выплёвывал. Давай на минутку остановимся. Яиц наелась. Дышать нечем.

– Нет. Идём.

– Ты хорошо меня считываешь?

(Отрицательно покачивает головой)

– Вот мы и пришли тогда. До свидания. Спасибо за разговор. Жалко мне себя. Ребёнка хочу. Семью.

 

 

*   *   *

 

Я люблю играть. А ты? Можно забыть про эту фольгу и придумать игру. Давай прочитаем 22-ю главу «Мастера и Маргариты». Каждый выберет оттуда три любимых слова. Только нужно исключить из игры все предлоги, союзы и местоимения. Читая, нам нельзя пытаться угадать, какие слова захочет или не захочет выбрать товарищ. Здесь уже я полагаюсь на твою честность. Это будет несложно, если чистотой игры ты дорожишь так же, как и я. Свои слова я запишу в блокнотик серебряной ручкой и покажу их при нашей следущей встрече. Что будет дальше? Если совпадёт одно слово, мы исполним желания друг друга. Поручение должно будет включать в себя это слово. Изобретать приказ ты можешь хоть целую жизнь, я буду ждать, оставаясь верной игре. Но, читая, нам нельзя выискивать слова, которые удачно впишутся в будущее требование. Здесь уже я полагаюсь на твою честность. Это будет несложно, если чистотой игры ты дорожишь так же, как и я.

Если совпадут два слова, нам придётся сделать вывод о том, как похожи наши умы. И дальше жить с этим.

Если совпадут все три слова, мы никогда больше друг с другом не заговорим. Здесь уже я полагаюсь на твою честность. Это будет несложно, если чистотой игры ты дорожишь так же, как и я.

Почувствуй эти слова. Они уже готовы. Почувствовать так просто.

Чем бы эта игра ни закончилась, если ты в неё включишься, я буду благодарна.

 

 

*   *   *

 

Текст подступил к глотке и мне пришлось срочно проснуться. На часах было 7:47 утра. Потом стало 6:12. Затем 7:14. То ли сегодня время скачет, то ли я ещё сплю.

 

Позовите врача! Ну чего ты так испугался? Живой я, живой! Только сильно обезжизненный.

 

Ходят слухи, что последнюю неделю в больнице она провела совсем немощной и только страдала. Но это не так. За несколько дней до смерти ей стало лучше. Она приподнялась на кровати, лицо просветлело. Передают, что она сказала: «Я слышу весну. Мне хочется смотреть музыкальные клипы». Вспоминаю, какие иногда она говорила глупости. Плакать больше не хочется.

 

Скажите, тут очень скользко? Ничего не понимаю. Да, не очень. Спасибо.

 

Залезу туда. Залезу. Что же, он один такой? Найду другого, с которым мы друг для друга подготавливались. Есть мужчины прекраснее. Их не меньше четырёх. А то и все девять.

 

Облокотившись на полноводную, растекшуюся в ноги попу, я его разбужу. С азартом исцеленной картавости он заговорит о килограммах, о том, что сдал машину в мойку, о том, что с детства не промахивался. Я расцелую каждый жидкий ус над его пухлыми губами. Он, потерявшись, замолчит. Но глухо загогочет тётка в потолке. Его таксист приехал раньше. Я слышала. Он говорил ученику, что сдал машину в мойку. Ну неужели будут гоготать всю ночь? Я это трансвестит-писательница, я не картавлю, я не талантлива. Вздутая попа спортсмена звучит тише потолочного гогота. Не отвлекайте! Не останавливайте!

 

Посмотрите на меня в последний раз: жирные пальцы от плова, мокрые потом волосы. Шнурки четыре года не развязывались. Холодно сидеть на лавочке. Зубы не сломала энергетиком. Мельниц вживую не видела, мозоль не от пера гусиного, споткнулась спиной об удочку.

 

 

*   *   *

 

В Монако сейчас прохладно и сыро. На беговую дорожку приходится выходить в толстовке и в шапочке. В зале же меня слепят прожектора – надеваю кепку. На улице правую ногу держу вытянутой, а левую сгибаю. В помещении же левая нога вытянута, правая согнута в колене. Уже в раздевалке чувствую, что вот-вот свершится кощунство. Кажется, будто я оскверняю светлое воспоминание. Интеллектуально считаю, что этого стыда не заслужил. Но раз так чувствуется, значит заслужил. Знаю, что это неправильно, быть меня здесь не должно. Я человек преданный. Преданный не месту, не людям. Я человек не преданный. Ухожу. Как себя чувствую? Возвышенно печально. Да, всё сложно. Игорь видит во мне силу. Он ждёт, что я его научу и уйду. Ухожу-ухожу. Но можно выпросить ещё три минуточки? Ногти я успел подстричь в воскресенье. Вернулся домой и захотел сырокопчёной колбасы «Советская». В холодильнике лежит палка, но мне её нельзя, разве что парочку тонких ломтиков. Пока ждал курьера с пиццей, открыл дверь на балкон, обмотал лицо фольгой, надел мамину шубу, перевязал голову косынкой, приставил телефон к детским фотоальбомам и сборнику хокку Басё и закурил у икон под “Songs my mother taught me”. Колбаса на пицце оказалась вялой и пресной. Добавил к ней солёные чипсы, перемыл гору посуды, озвучил видео, почитал и уснул. Утром вынес мусор, заснял для Ноа заснеженный лес, отправил товарищу пародию на мертвых знаменитостей, а потом уже подстриг ногти. До вечера было радостно. Перед самой границей Монако меня узнал бывший одноклассник и заставил вспомнить школьные годы… Ночью придумал игру. Страшно боюсь грядущих праздников. На фоне общего веселья обострится скука. Можно выпросить ещё три минуточки? Я схожу в душ, поменяю белье, а потом уже уйду. Чёрный пакет с картошкой вынес в коридор. Но воняла не она. Вот бы распухли губы! Красные пятна от присосок уже есть на животе и под грудью. Забыл, чему хотел обучить Игоря. Играя в Мортал Комбат, от ностальгии он плачет. Ошибается почти в каждом слове. Наверное, татуировки на пальцах отвлекают от правописания. Чему я его обучить собирался… А вдруг мне сейчас зададут вопрос? А я совсем неподготовленный. Вот и случилось кощунство. Зато в тексте есть эмоция. Ухожу-ухожу.

 

 

*   *   *

 

Интервью, оглушившее глухую интервьюершу.

 

Ты, должно быть, не слышишь, но я в Ростове. Здесь почему-то танцуют и весь день сегодня полотенца с неба падают. Мне говорить громче или чётче? Из-за чего ты переспрашиваешь? Подожди ещё немного, я научусь кататься на коньках, я запою фальцетом. Громче? Говорить громче? Тебе не слышно или ты переслушиваешь? Никто не ожидал, но в конце второго выступления я засмеялся. На той же сцене, с той же песней. В первый раз мурашки бежали, а теперь смешно стало. В первый раз шею свела судорога, а теперь отрыжкой довольствуюсь. Вы посмотрите, до чего человек дошёл! Уже и обещать стыдно стало. Человек он простой, искренний, мне по душе, таким открываешься. Речь грамотная, на фортепьяно играть умеет, бесшумно подкрадывается. Рассуждает логично, справедливо оценивает. Не хватает спокойствия, но обязательно всё получится. Помогает мне издевательскими пародиями, закаляет лукавствами. Мне таким не стать, всё потеряно. Следует дым из трубы научиться описывать. И никому это не показывать. Такое заслуживает уважения. Вы сами-то попробуйте навсегда не двигаться.

 

Хоть и прошу, но вы меня не трогайте. Рассматривала пуговицы, а лучше б вслушивалась. Ни от конфет, ни от яичницы лучше не становится. Дочитаю Гёте и улечу библиотекарем в Финляндию. Для кого я это делаю? Упрямые скептики – все мечтатели. Текст получился обрубленный – что-то не дописано. Скомкали мысль те, кто не разрешает летать над дырами. Не для них пишу, вот они и завидуют. Кто сказал, что обо мне заботятся? Помогите улететь библиотекарем в Финляндию.

 

Одно полотенце подняла, задумалась, но быстро сообразила, как мне выкрутиться. Замахала полотенцем в комнате и закричала отвернувшимся зрителям: «Простите, что смущаю вас своим поведением. Не считайте это наглостью. Я про неё читала – это не она. Точно не помню, но у меня как будто дверь на балконе не закрывается, а дверь в квартиру не открывается. Помогите». Коврик весь в куриных яйцах. Его я переверну. В морозилке два замёрзших яблока. Каждое на голове с ледяной шапочкой. Их я оставлю непотревоженными. Красиво всё-таки. Если кто придёт поужинать, покажу с гордостью.

 

О духовности говорить сложно, потому что устарели понятия. Точнее, за века своего существования они успели раздуться таким количеством определений, что даже в предложении поэтически истинном обречены быть непонятыми в своём точном значении. Услышу «Прощаю» – и вы никогда меня больше не увидите.

 

 

*   *   *

 

Два сна.

 

– А вот этот браслет цвета лунного на камне отблеска.

– Можно потрогать, поближе порассматривать?

– Конечно.

– Красивый какой! Я как раз сейчас перед сном Лунную сонату переслушивала. По правде сказать, даже не верится, что мы вот так просто рядом стоим и твои браслетики разглядываем. Я могла даже пальцем твоё запястье задеть. Это честь для меня.

– Да хватит тебе с ума сходить. Здесь мы всегда приятели.

– Ну не скажи. Вспомни, сколько раз ты мимо проходил, сколько раз я в места заглядывала, куда не получала приглашения.

– Это ведь не от меня зависит, ты же знаешь.

– Знаю. И всё-таки очень мне этот браслетик нравится! Лунный свет, говоришь? Помолчи. Сейчас точнее образ придумаю. Пока думаю, послушай мою о луне теорию. Небо ведь хрупкое, так? Значит, Бог забылся на мгновение и облокотился на него со всей своей известной небрежностью. Старый он. Посмотри, какая кожа на локте потрескавшаяся. До сих пор не могу придумать синее запыленное животное, в котором луна отсвечивает. А сон уже заканчивается. Там уже хозяйка питерской квартиры мне в борщ сметану подкладывает и своей очереди дожидается. Спасибо ещё раз за экскурсию по браслетикам. Теперь буду ждать от тебя подарочка.

 

– Ах, посмотрите, какая у вас картошечка красивая чернозёмная, аккуратная!

– А знаете, кто сажал? Знаменитый на весь мир теннисист из Италии. Мы с ним друзья близкие. Ну куда вы столько сметаны накладываете?

– Кушайте, Игорь, кушайте! Вы через всю деревню убегали от бабушки, а потом к нам на третий этаж карабкались. Это всё, что вы о Питере запомните? Сон и этот, к сожалению, заканчивается. Подумать только! Меня, меня вы выбрали! Сколько мир прожил, а всё для того, чтобы я сметану ложкой в тарелку накладывала да над картошкой воронежской, как сумасшедшая, ахала. А вы, что же, Бог, получается? Знаете, я никакого пиетета перед вам не испытываю. Комедии снимать мечтаете, за комический дар свой переживаете. Вот что скажу я вам. Выбирайтесь-ка вы поскорей из сырой комнаты. Сами ведь говорите, что ни с одним её сантиметром себя не идентифицируете. Писать вам не о чем, только сны и поистрепавшиеся воспоминания. И научитесь наконец хоть как-нибудь с людьми договариваться. Вы же так себя погубите! Чего вы всё ждёте там? О переезде грезите, нас для этой цели призываете. Хорошо, мы вам напомнили. Но теперь соберитесь и двигайтесь. Не напишет он вам, всё потеряно. И поделом, эгоист вы ленивый, с ума сходите… Но вы это не слышите. Проснулись и первым делом на балконе курите. Хороша всё-таки картошечка.

 

 

*   *   *

 

– Что вы запомнили на спортивных соревнованиях?

– Кхм. Не понимала, кем шум производится. Вокруг стояли люди исключительно воспитанные, тихие. Даже между собой не переговаривались. Поодиночке что ли все приехали? Помню, что сиденья для зрителей были чистые. Много белого и фиолетового. Помню возбуждённую женщину из Франции. Она не знала, что спортсмены из её страны в бобслее не участвуют. Из еды что-то вспоминается... Ах да, маковые булочки. В фуникулёре матерились только знаменитости. Хорошо запомнила Бьёрндалена, видела на лыжах Максима Вылегжанина. Купила кружку с Женей Гараничевым. Он эстафету не бежал, и вся толпа ему в тот вечер сочувствовала. Да и всё, больше вспоминать не хочется.

– Я вас не об этом спрашивал. Не скрывайте самое важное.

– Я той зимой представляла, что встречаюсь с Никитой Кацалаповым. Бродила по полдня между стадионами и его высматривала. Взяла с собой в Сочи словарь, зубрила английские выражения. Но никто из норвежцев не подошёл познакомиться. Волонтёр на хоккее сказал, что у меня борода впечатляющая. Но не знаю, была ли это праздничная вежливость или он меня высмеивал. Про булки с маком тоже рассказывать? Как у меня зёрна с волосатой попы не отдергивались.

– Нет, это будет лишнее.

– Завела себе страничку на фейсбуке, чтобы делиться впечатлениями. Удаляла каждый вечер, потому что никто не реагировал. Голландцы устроили концерт в фойе стадиона, где конькобежцы соперничали. Ревновала к их раскрепощённости. А какие молодые мужчины красивые! Я им в глаза заглядывала…

– Но снова никто не откликнулся? И что вы потом сделали? И прошу, со всеми подробностями.

– С Никитой Кацалаповым поссорилась. Он изменил мне со своей напарницей. И так заканчиваю каждую фантазию.

– Со мной так же было?

– О, нет! Ты зацепил все мои измерения. Скажите, доктор, милый, я от страданий зависима?

– Скучно вам. Пугаться любите, поиграть с эмоциями хочется. Перескажите нам всю жизнь свою. С какого момента история начинается?

– За двадцать лет до моего рождения.

– И что случилось тогда? Да вы не бойтесь, обнажайтесь. Быть может, вы нашим героем станете.

– Ну тогда слушайте…

 

 

*   *   *

 

В новогоднюю ночь целуемся в лифте пьяные.

Третий этаж проезжали особенно медленно.

Доехали.

 

– Так. Это не наш этаж. Нам нужно на первый, а потом снова на пятнадцатый.

– Ты ведь не зайдёшь сейчас в квартиру и не начнёшь шутить по этому поводу? Они, конечно, тоже подвыпили, но сразу догадаются.

– Помолчи хотя бы тридцать этажей. Возьми меня за руку. Ну же! Я хочу успеть натрогаться… Можешь никому пока мой подарок не показывать? Вообще не говори, откуда у тебя браслет этот взялся, соври что-нибудь.

– Хорошо. Когда войдём, мне продолжать тебя держать за руку?

– Да, смешно, Андрей. Только не улыбайся. В пол не смотри. И даже не думай сразу начать громко разговаривать. Будет выглядеть подозрительно. В лучшем случае, подумают, что мы поругались там внизу. И конечно решат, будто я что-то сказал неуважительное. Неблагодарный одинокий гость, которого приютила чужая семья из жалости… Давай лучше обсуждать что-нибудь. Придумай тему будничную.

– Кроссовки? Нет, начну про ремонт рассказывать.

– А я тогда про двери буду расспрашивать. Ты даже нетрезвый талантливый. На следующий перекур выйдем по отдельности. После него – снова вместе. И заговори тогда со мной про линолеум.

– Я люблю тебя, Игорь.

– И я тебя. Бабушку в итоге обманули. Вместо металлической двери поставили картонную.

– Ну у нас остались двери оригинальные. Я только покрасил их и глазок поменял.

– Глазок? А что с ним?

– Мутный был…

 

 

*   *   *

 

Об одинокой женщине в послевоенном сне. Кого-то она потеряла. Или в чём-то разочаровалась. Не помню.

 

– Поздно, Игорь. Моя жизнь уже не изменится.

– А ты создай вторую, которой не придётся пересекаться с первой.

 

Гусей было принято тщательно ощипывать во избежание пожаров. Соседка счистила с противня жареную соль, ссыпала её в мешок и стояла с ним у двери моей квартиры. Никто не открывал. Уже три года я не видел, чтобы она надевала красную кожаную куртку или голубое пальто. Остался только шарф. Кажется, что это навсегда.

Не смотри на меня так. Колени болят, стопы болят, лопатки болят, в правом виске стреляет. Сегодня нет сил расшифровывать взгляды.

 

– Я могу что-нибудь сделать, чтобы изменить твоё решение?

– А ты правда не знаешь? Раз так, то вряд ли. Я убеждён, что у тебя бесконечно талантливый ум. И логически рассуждая, если бы ты действительно мог что-то сделать, ты бы уже знал об этом и сделал бы это. А раз не знаешь, значит и сделать ничего нельзя. Но ты всё равно ещё раз подумай. Вдруг раньше тебе было просто лень.

 

Листочек с шифрами потерял ещё в детстве. Без них с неба не падает танк. Но так даже интереснее. Пакет с солью она понесла на мусорку. Каждая улица теперь отгорожена от остальных протянутым на много километров кубиком Рубика. Это новое изощренное изобретение учёных. Как только на стене появляется подрывное граффити, блоки кубика разворачиваются и разрушают композицию. Но я клянусь, что прошлым вечером видел собравшийся вновь зелёный скелет рыбы. А может быть, я просто схожу с ума.

 

 

*   *   *

 

Пока во второй раз чистила зубы, заметила, что за день кровавые нити, вышедшие, как мне кажется, в районе девяти часов утра из обоих уголков правого глаза, добрались до зрачка. Меня это нисколько не напугало. Напротив, даже успокоило теплотой жертвенности. К слову, когда мой муж с расстегнутыми штанами на мотоцикле врежется в дерево, я куплю себе посуду для молока и буду подливать его в чай. Попыталась даже на глаза помедитировать, но отвлеклась на своё в них отражение. Рассматриваешь себя, и глубина зрачка больше не чувствуется. Вспоминаю, что в понедельник предстоит побриться и помыть голову. На воскресенье запланировала разобрать карманы пуховика. Предстоит решить непростую задачку, которая занимает мою голову с середины осени. А ведь уже январь заканчивается. Дело в том, что в левом кармане у меня хранятся три связки ключей. Первой из них я пользуюсь каждый день, второй – раз в неделю, третьей – раз в месяц. Рядом лежат паспорт и носовые платки. Для телефона я тоже предпочитаю левый карман. Правый предназначен для перчаток и масочки. Совершенно очевидно, в чем состоит моё затруднение. Проблема практически не решаемая и характерная для этого времени года. Переложить в правый карман одну из связок ключей боязно, потому что, доставая оттуда перчатки, есть риск выронить другой предмет на улицу. С другой стороны, всякий раз, подходя к дому, невероятно раздражает выискивать в левом кармане подходящую связку ключей, запутавшихся в использованных ещё в ноябре носовых платках. Иногда кажется, что нужные ключи потерялись, и становится страшно. В действительности же они просто застряли в паспорте. Так что в воскресенье мне придётся серьезно задуматься. Ни на какую медитацию времени точно не останется. Впрочем, я уже вдоволь наигралась, три минуты расширяя и сужая зрачки усилием воли. Когда сообщат о гибели моего мужа, у меня будет женская грудь и розовая с цветочками кофточка. Пока же о личной жизни можно забыть. Нетрудно увидеть, что, не щадя себя, ближайшие дни я завалила заботами, практически философскими вопросами.

На первом свидании я буду пересказывать ему истории бабушки. О том, как в деревне воровали фонарные столбы, о том, как лётчики контрабандой вывозили с Севера коробки с чёрной икрой. Меня смутит натренированная улыбка вежливости, но ходу этим ощущениям я не дам. Слишком страшно будет потерять его белые зубы и красивый круглый рот. Волосы будут уложены лаком, кожаная куртка будет старой, но чистой. На соседей, успокаивающих плачущего мальчика по утрам, прыгающих на скакалке днём, и громко занимающихся любовью ночью, я жаловаться не стану. Ворчливость и раздражительность планирую вскрыть спустя три месяца после того, как мы съедемся. Жить будем в небольшой квартире с синими стенами и чёрным стационарным компьютером. Прочие детали начну обдумывать ближе к Масленице. Сейчас следует хорошенько выспаться, чтобы завтра раз и навсегда разобраться с карманами.

 

 

*   *   *

 

Вокруг никого нет. Это не может быть клоунадой. Он не дурачится. Ему не для кого. Он не знает, что в три часа ночи я смотрю на него из окна пятнадцатого этажа. Он не знает, что зимой я бродил под балконами в надежде, что кто-нибудь меня окликнет и пригласит в свою компанию. На парковке нарисована стрелка-указатель. Сейчас он идёт в противоположном ей направлении вперёд спиной. Это ритуал. Он не знает, что я его поддерживаю.

Дерево, трясущееся за свою жизнь, не может ласкаться. Может только То, недавно родившееся, случайно затесавшееся, не помнящее человека. Я привык бояться, что после смерти будет Ничто, такое же, как и до нашего рождения. Но откуда мне о нём знать. Ничто по своей природе неспособно наследить, не может Ничто оставить о себе знания даже в голове гения. А я гений. Говорю это без гордости. Это всего лишь биологическая программа. У муравьев есть солдаты, рабочие, матка. Им не нужен новый смысл, им не нужны гении, им и так хорошо. У людей есть солдаты, рабочие, матка. Но им нужен смысл, им без него не так хорошо. Им нужны гении. А гению нужна свобода. Гений обречён на свободу. Есть два способа борьбы со своим дьяволом. Первый – подавление. Это религиозная аскеза солдат, рабочих и маток. Второй – полное освобождение всего, оттенение своего грязного, злого, демонического культивированием своего гениального. Ты не идёшь к гению в надежде напиться чистейших вод горных ключей. Ты идёшь накормить себя его первобытно бурлящей свободой.

Красиво То, что знает Всё, что знает свою в нём функцию и её реализует. Такое красивое счастливо и спокойно. Оно может грустить, болеть, рыдать, скучать, но это вне Всего. Красива музыка Та, что прочищает в пыльном уме балки Космоса. То космически красивое есть пища, которой вскармливается эмбрион души. В рационе есть и любовь. А любовь это контакт с Тем красивым, которое знает Всё, которое знает свою в нём функцию и её реализует. То не зашуганное ещё человеком дерево – его можно любить. Майтрейи была влюблена в белый Семилистник. Эмбрион вырастает, набирается сил, сливается с твоим телом и становится единственной движущей силой твоей материи. Ты обретаешь свободу.

 

Помните ту знаменитую историю про эритроцит Оксану, красное кровяное тельце, которое насмотрелось на азартную, бойкую жизнь сперматозоидов, решила стать одним из них, сбросила со спины мешочек с кислородом и пришила себе хвост? В общем-то её приняли, и какое-то время было забавно, но когда она наигралась и пошла обратно искать свой мешочек, выяснилось, что ей уже давно нашли замену. Стараясь сойти за сперматозоида, она не только обзавелась хвостом, но обильно пудрилась, чем испортила свою кожу. И нет в теле того, кто смог бы это исправить. Оксана потеряла свою красоту.

Он идёт спиной назад, он не знает, что я смотрю на него из окна, но он знает ритуал, он вспомнил Всё.

Что-то там не То. Есть такой район в Воронеже, где девушки жуют наушники, растрёпанные женщины разговаривают сами с собой, бабушки носят на правом ухе маску, мужчины ходят парами и всегда это пьяные близнецы. Напротив бизнес-центров там сушатся трусы, под балконами грызут семечки, а из окон на это смотрят военные-медики. Книжных магазинов там нет. Меня там нет тоже. Прошло уже четыре года. Вспоминаю разгадывание старых игр Феди. Скучно. Могу только снисходительно улыбнуться, но, в целом, мне скучно.

 

 

*   *   *

 

– Ты что-то хотела?

– Да. Кто-нибудь здесь разбирается в чайниках? Не знаю даже, как сказать. Я так раньше никогда не поступала. Но того, что осталось в бутылке, мне не хватит на целую ночь. Там воды на донышке. Компот прокис, лимонад не покупала с осени. Я вам, кажется, об этом раньше не рассказывала. Про куриц, лом, лопату, брата и про похороны? А почему вы без света сидите здесь? Даже телефоны выключены. Я спрашиваю не из ревности, просто полагается извиниться, если ваш интимный разговор разрушила. Но вы и меня послушайте минутку, уделите внимание, милосердие что ли используйте. Я всю неделю не покидала комнаты, никого не трогала. Дом новый, пятнадцатый этаж. Многоножки ещё не успели завестись – можно долго в темноте сидеть и не бояться никого. Чайник. Чайник. Чайник я сейчас остывать на балконе оставила. Вскипятила воду и пошла с ним стоять на улицу. Постояла, посмотрела по сторонам, скучно стало, да и рукам тяжело. На лавочку не поставишь, кто-нибудь увидит – заругается. А я даже не знаю, как защищаться в такой ситуации, раньше зимней ночью с чайником в руках я не стояла под окнами. Один раз мать напилась и на спортивную площадку пошла рыдать. Там у неё телефон из рук выхватили. А я думала, что никогда не стану такой, не буду так привлекать внимание. И вот стою теперь на улице с чайником. Стою специально под окнами, надеюсь, что вы покурить спуститесь и меня заметите. Но вот сама пришла. И не стыдно совсем! Мне чего стыдиться. Вы разве ещё хуже обо мне подумаете? Ну и о чем вы тут беседовали? Чего сидите такие счастливые? Мечтами делились или целовались может? Ну а теперь вы и ещё ближе станете. Я уйду, появится повод ощутить себя нормальными. Вы даже снисходительный взгляд сыграете. Это, выходит, вы ещё и благородные или мудрые, не знаю, какое тут слово подобрать? Помогите! Видите, у меня истерика! Слушайте про лопату. Быстро рассказываю и ухожу к себе, там у меня на балконе чайник охлаждается, чтобы было что ночью пить. А ещё пришла к вам такая скромная, тихим голосочком, извиняющаяся... Не заслужили вы! Но слушайте мои рассуждения про куриц. И похороны. Как же там, с чего начинается... Курицы видят лопату и думают, что сейчас землю будут копать, а значит, можно червями полакомиться. Конечно, ничего они не думают. Не знаю точно, как это работает. Видят лопату и знают, что рядом корм появится. Боюсь, что кто-то зимой умрёт. Мы хоронили кошку в январе. Брат ломом и лопатой в замёрзшей земле пытался хотя бы крошечную ямку выбить. Потел, рыдал, старался – кошка любимая. Ты что-то хотела? Столько холода. За всё это вы ответственны. За чайник, куриц, лом, истерику. Вы дураки. А я всю ночь буду воду пить прямо из чайника. И счастлива.

 

 

*   *   *

 

Мне нравятся мужчины с глазами Марка Шагала («взгляд лисы в небесно-голубых глазах»). Но во мне нет ничего от Беллы Розенфельд. Большой удачей будет рано умереть и вынудить кого-то своей смертью забросить рисование на год, а после иллюстрировать в пробелах тексты моего блокнота. Но и мужчина должен быть Шагалом только в смысле глаз. Округлый рот я не люблю. Губы, поджатые и безвольно спадающие в бездну глотки, мне не нравятся. Родным я вижу рот, который только что слегка кривился в плаче, потом растрогался заботой и пошёл волнами.

Ребята предложили тему «Космос». Мне было всё равно: любой сюжет я нарисую плохо. Самые комфортные друзья те, с которыми вы точно каждый раз придумаете, как поиграться в творчество. К встречам с ними не нужно готовиться. Девочку я не знал, но она мне подарила книжку «Детективное агентство Дёрка Джентли». Зачем-то у неё их дома было целых две. Максим любил мои глаза и Леди Гагу. Их развлечением было намешать салат, сесть на пол, взять мольберт и рисовать на выбранную тему. Другие две картины были сочным звёздным небом, а у меня – фигурки Кандинского. Ночью все спали на матрасах и в трусах. После салатов никто не рыгал. К рисункам друг друга отнеслись с лёгкой иронией, но уважительно. Вечер прошёл прилично.

Я вот думаю, что агностики это такие же верующие люди, только робкие и поэтому зашуганные атеистами. Что атеист, что человек религиозный – всё это, как правило, ленивый ум, ищущий простой определённости. Разум я считаю эффективным в вопросах сохранения тела, но слишком разросшимся и блокирующим предчувствие и припоминание. Из матрицы, сна Бога и продвинутой компьютерной игры я выберу игру, поскольку синхроничность Юнга, события не от законов физики, а смысла и поле заготовленных подсказок и кодов, к которому мы потеряли доступ. Короче, как будто ты играешь в GTA, вбиваешь шифр и получаешь танк. Но тут нужны эмоции и бессознательное. В общем, разумно объясняя мир, позвольте тому же разуму вам подсказать, что те аспекты мира, уже им понятые и определённые, столь малы, что ответ может быть только «Я не знаю». Не скудное, не латентное, но смелое и насыщенное знанием, снами, припоминанием и предчувствием «Не знаю»!

 

 

*   *   *

 

Вот и всё.

Это случилось в пятницу. Знаю только то, что запомнилось. Там совсем иначе устроено время, там другой часовой пояс.

Почему-то он был полуобнажён. Девочки присвистывали. Он подошёл ко мне впритык и сказал: «Игорь, только не подавай виду. Я сейчас кое-что сделаю, но ты не пались». И он поцеловал меня в щёку. Я помню его холодные губы. А потом он поцеловал меня в шею. Я прижал его к себе, приподнял макушкой головы его челюсть и тоже поцеловал в шею. А потом мы просто целовались. Я помню, как прикусил зубами его маленький, робкий язык. Вроде бы я помню вкус его слюны. Пальцами я помню кожу на его спине и волосы на попе. Затем мы уже оказались в постели под потными, мятыми, спутавшимися простынями. Он лежал у меня в ногах, укрывшись с головой и прячась от людей.

Завидую самому себе.

А здесь у меня шелушится кожа вокруг носа, на лбу вскочили прыщи, редеют волосы, мастерка испачкана табачным пеплом, на толстовке неотстирывающееся пятно от чая, кроссовки окончательно разорвались, пока я задыхался, спускаясь по влажной лыжной трассе. Вот и всё.

 

 

*   *   *

 

Помните историю своего шкафа. Сам он не может. Как мне не раскаиваться за тот мир, где даже самый лучший волшебник, пытаясь заклинанием открыть железные ворота, только подпаливает прутья? За воротами дед, никогда не слышавший синтетической музыки, шуршит в бороде засохшими листьями и говорит: «Прости, Земля. Мы не со зла».

Ночь. Старуха пронзает мне шею шприцем, прежде чем мы протискиваемся в подъезд заброшенного дома. За нами ползёт крокодил, но к нему оборачиваюсь только я: остальные сосредоточены и спешат показать мне, как устроено время. Это такой мир, где человеку, чтобы стряхнуть с глаз лишнее и моргнуть, приходится каждый раз нажимать на кнопку. Я ем кубики рафинированного сахара и размышляю. Я чувствую ответственность перед теми вселенными, которые во сне создаёт мой мозг. Миллиарды лет безумств, безутешного горя, любви, годы отстоявшихся надежд, тротуары, балконы, лужайки и сарайчики, заваленные мечтами, – всё это создавалось ради пятиминутной сцены, где метафорически отобразится ужас Бога перед многоножками или его подавленный страх физической боли. Бог просыпается. А дальше целый мир навсегда остаётся одиноким, растерянным и наивным беспризорником. Чтобы узнать, как устроено время, нужно расслабиться и провалиться в пол, как будто ты засыпаешь.

Ту сигарету я выкурил быстро и суетливо. На улице ночью страшно. Ежи гремели собачьими мисками. Я не видел раньше, как ёж задними лапами вычесывает свои иголки. Я вернулся домой, где бабушка ждала меня досматривать овертайм матча Италия-Австрия. Она сказала: «Я не буду ни за кого из них болеть! Они пили воду из бутылочек и бросали их прямо на поле. Некультурно это как-то». Это мог быть тот самый единственный сон. На всякий случай запомнил.

 

 

*   *   *

 

Я не коплю в голове заготовленных фраз. У меня нет отрепетированных лаконичных ответов. Каждый раз о понятии я думаю заново. Так я избегаю замкнутости в идеологии.

 

Человеку, живущему бедно, причём сознательно бедно, курение недоступно. Ему остаётся только шлифовать стёкла и глотать стеклянную пыль. Красивому мужчине, отказавшемуся от создания семьи, причём сознательно отказавшемуся, измены недоступны. Ему остаётся только варить с любовью грушевый компот, но пить одну лишь кока-колу.

 

Почему женщина с природным уровнем тестостерона выше среднего не может бежать 800 метров, а женщина с ростом выше среднего может играть в теннис?

 

На свой десятый день рождения я пригласил к себе домой половину класса. Друзей у меня не было, во дворе я не гулял, поэтому из игр знал только телевизионные конкурсы. Детей я заставил играть в «Последнего героя». Испытания меня не особо волновали. Я ждал голосования. Дети в закрытой комнате записывали на бумажке имя ребёнка, которого они хотят исключить, складывали её в шкатулку и на камеру поясняли свой выбор. Представьте. Ребёнок приходит на День Рождения, приносит подарок, надеется повеселиться, поесть торта, а ему коллектив практически сразу сообщает, что он здесь самый нелюбимый. И выгоняют из игры. К счастью, никто из детей не был оскорблён, потому что каждый раз первым практически единогласно исключали меня. На этом игра заканчивалась. Потом мы играли в Слабое звено. Ведущая задавала ребятам подготовленные мною вопросы. Все были так увлечены, что никто не обращал на меня никакого внимания. Поэтому я врывался в комнату и выкрикивал уже известные мне ответы, даже не давая ведущей закончить вопрос. Меня выталкивали в коридор и запирали за мной дверь. На моём же Дне Рождения. Я был тиран. Смотреть видеозапись с праздника было стыдно.

В детстве я избегал лягушек, боясь заработать бородавку. Сейчас я жалею, что упустил возможность научиться правдоподобно квакать. Уток вокруг было много, утята даже жили в доме, но крякать я не научился тоже. Мухи лучше куриц: муху сложнее прогнать со двора. Голову ей не отрубишь, из ружья в неё не выстрелишь, на червей она не откликается.

Пол-литра пива я залпом выпил на спор в шестнадцать лет. Восемь лет спустя попробовал вино и шампанское. Курить начал в семь лет, спалился в шалаше и получил ремнём по попе от дяди. Бил он слабо, плакал я лишь из вежливости. Всю ночь затем рвало. Потом уже курил в старших классах для обострения сексуального возбуждения. Мастурбировал, увлекался, забывал о сигарете и обжигал пальцы. Так, один раз я испортил горящим окурком пластмассовый стаканчик, которым в утюг наливала воду мама. Под конец школы я сдал родителям курящих под окном одноклассниц, потому что их целовали красивые футболисты, а меня нет. На резиновой лодке я уплывал на середину реки, переворачивал её вверх дном, подныривал, цеплялся ногами за сиденье, приподнимался над водой и мастурбировал. Открыл сегодня «Что есть метафизика» Хайдеггера. Сплошная игра слов. На двадцатой странице скучных каламбуров со словом «Ничто» закрыл книгу. Иду гулять в лес. Надеюсь, что кто-нибудь сегодня снова упадёт и начнёт смешно оправдываться. В моменте я буду так собой горд!

 

 

*   *   *

 

Как хорошо на свободе, на улице! Сейчас бы сала с хлебом съел. И пускай наказывают, а я эту ночь прогуляю всё-таки. В лес убегу. А может, и не вернуться попробую. Проводят ведь люди как-то в бегах всю жизнь, оглядываются, прячутся, но зато не придётся целые сутки на стуле высиживать. Смеются надо мной, наказаньем дразнятся. Рабы, да ещё и изверги! Самим спать хочется, спина болит, а встать со стула не хватает смелости. Ну убил я человека, случилось на минуту помутнение, сам себя не контролировал. Даже не помню, кого и как убил. Знаю только, что убил, с этого сон начинается. Нездоровый был, но теперь раскаиваюсь. Или правда что-то с головой не то? Вру ведь, не раскаиваюсь. Только обидно, что ошибся, не предсказал последствия. Сейчас всё вижу ясно я, не убью и не приму ответственность. Какой же смысл мне, безобидному, излечившемуся, всю оставшуюся жизнь уродовать?! Не приму я ответственности, гулять уйду, а вы сидите в своих казармах, злые люди, жестокие! С кем поделишься – тут же обзовут сумасшествием. Вы не верьте им, относитесь к вердиктам с подозрением. Всякий раз это значит, что человек не думает, а отдумывается. Отнекивается от предчувствия того, с какой сложной структурой встретился. И вот я, человек-вселенная, сужаюсь до понятий «психопат», «убийца». Как доказать, что намного шире я? Кому не лень вслушиваться в объяснения? Что-то подобное говорил Раскольников. В шесть утра проснусь, сгрызу яблоко, успокоюсь, что никого не трогал я. И ещё полдня просплю – никакой ответственности. Испугалась. Глянула, так неожиданно – передо мной человек стоит.

 

 

*   *   *

 

Если я сейчас умру.

«Знаешь, жить стало как-то нерадостно». Мне это бабушка сказала в ночь на вторник. Безжалостно! Зачем такое говорить? Как я смогу себя утешить, смотря в её закрытые глаза? А глаза у бабушки серо-голубые. Как будто взяли миску творога, насыпали туда сахара, в шерстяных перчатках перенесли её на деревянный стул, под стул накрошили варёных яиц, яйца скормили цыплятам, затем всё это подмели, миску отдали девочкам-двойняшкам, на стул поставили мужа, пока он висел, проверили тетради, перевернули сани, своровали яблоко, положили мне ночью руку на живот, сказали: «У Игорька пусть не болит, а у кошки заболит», вылечили, всё это забыли, взяли краски и смешали серый с голубым. Вот такие у неё глаза. Серо-голубые, но в которых много чего ещё было.

Жить стало как-то нерадостно. А значит, она ещё помнит. Помнит, как отогревалась на печи у своей бабушки. Помнит дым бенгальского огня и пепел в оливье. Помнит, как разносило ветром собранные в кучу опавшие кленовые листья. Один такой сейчас лежит в моём чехле для бадминтонных ракеток. Он дрыгался на тропинке, и я решил, что должен его подобрать. И сразу стих ветер. Потом я видел, как морозом сковало воздух. Всё остановилось, напряглось. Сейчас рванёт! Кто-то успел протиснуться через пробитый купол. Меня в ту ночь тошнило, я выпил лимонад, уснул и пропустил все взрывы. Если я сейчас умру. Что мне сказать? О чём мне рассказать? Задайте мне вопросы. Я подскажу. Спросите про кирпич, про душу, про GTA Vice City, про любовь, про знаки, счастье, атеизм. Спросите! Спросите, как прошёл мой День Рождения, спросите про буддизм, про дёргающийся глаз, про одержимости. Распределите между собой вопросы. Спросите! Как сложно бросить объясняться. Но если я сейчас умру…

 

 

*   *   *

 

Это всего лишь тренировка. Это проверка. Готов ли ты разродиться душой? Будут ли у неё силы оттолкнуться и отправиться в соответсвующий мир?

Я позволяю себе нагло верить, что Земля это огромный инкубатор, а каждый человек с рождения вынашивает в себе Суть. Самая моя большая радость это получить от человека разрешение войти, найти вместе с ним его Код, разобрать всё, что его блокирует, и выработать рецепт по вскармливанию внутренней Гармонии. В каком-то смысле зеркальные нейроны моей души не могут примириться с душой деформированной, заброшенной, пропускающей все здоровые сроки эмбрионального развития. После смерти что из тебя выползет? Взлетит оно и продавит собой матрицу или немощно распластается и будет валяться рядом с твоим же телом?

Это ребёнок, который питается честностью, осознанностью, преданностью себе, искренностью, здоровыми эмоциями, космическим искусством, космической красотой и общением с распустившимися, разлившимися по всему телу душами. Он питается свободой. И от него будет польза. Если правильно его воспитать, он позаботится о тебе в старости. Или уже в молодости. Он наполнит тебя, снимет ответственность с твоего ума и поведёт за собой. А ты расслабишься, развалишься на стуле и раскинешь руки, обнажив свои отретушированные соски.

– Ну что, готова ты стать матерью?

– Да как к этому можно подготовиться?

 

 

*   *   *

 

К наивности невинности.

 

Единственная скрепа в нашей семье это фейковый суицид.

 

Было время, когда мы не виделись миллиарды лет. Так что ничего страшного. Мы умеем ждать друг друга.

 

Один американский пастор на вопрос «Как распознать Эго?» ответил, что, когда ты чувствуешь себя оскорбленным, это всегда Эго. А ещё он сравнил его с шипами, застрявшими в теле, и обругал тех, кто, спасаясь от болевых ощущений, сбегает из леса.

Я бы даже рискнул предположить, что этот густой, цепляющийся за раны лес и создан был лишь для подсвечивания шипов, ран и повреждений.

 

– Я так устал!

– От чего?

– От лилипутов. Они приходят каждую ночь и жгут костры у изгибов моих колен.

 

Уже два дня мне мерещится человек. В первый раз им оказалась тень от фонарного столба. Во второй – обчищалка. Ночью выпал первый снег. Слева жирнеет шея. Справа висит постиранная марлевая повязка.

 

Скрестите на ладонях пальцы. Поднимайте и опускайте их медленно и плавно. Что вы видите? Паука, гипнотизирующего свою жертву? Полёт птицы? Плывущую в море под луной восьмивёсельную лодку? Я начинал с полёта. Затем проявился жестокий, хитрый паук. А закончилось всё тоскливо и бесцельно плывущей лодкой.

 

На первом этаже варят рисовую кашу. На втором тушат капусту. Я насквозь пьяный запахами.

 

Всё с кварцевой лампой в порядке. И не стоит обижаться, когда, погрузив её в ледяную ванну, вы не увидите пузырьков.

 

Понимаем, что он не может нас выносить. Но мы ведь его дюже любим.

 

 

 

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: