Дурачок

(на чтение потребуется 49 минут)

 

 

 

«Я есть, а тебя – нет!»… И уходил, уходил. Вовка шёл вдоль тёмных дворов. Было безлюдно и тихо. Была рождественская ночь. Фонарь слабо освещал улицу, свет падал на землю, и было видно, как мерцает снег.

«Зябко, мороз что ли», – пробурчал Вовка. Он был зол и растерян. Он шёл по дворам, во многих окнах был зажжён свет, люди не спали в этот поздний час, а встречали Рождество в уюте своих жилищ. Проходя мимо одного из домов, Вовка обратил внимание на окно третьего этажа. В нём был свет, и была маленькая девочка, лет пяти, она стояла у окна в праздничном воздушном платье нежно-персикового цвета, кудрявая, большеглазая, и клеила на стекло снежинки из фольги. Вовка невольно остановился и стал наблюдать за тем, с каким святым старанием девочка разглаживает эти снежинки по стеклу и как сама любуется ими. Девочка улыбалась. Радость в её глазах и в лице заставили порадоваться и Вовку. Он стоял и смотрел на неё, и улыбался. Он не думал ни о чём в эту минуту, а просто смотрел на ребёнка, радующегося чуду, сделанному своими руками. Девочка стояла у окна на маленьком стульчике, чтобы лучше видеть то, что было за стеклом. Она любила рассматривать ночной безлюдный двор и о чём-то думать, фантазировать. Ей казалось, что когда она за окном, она в некой крепости, и что бы ни было там, в тёмном мире улицы, она здесь под защитой этой крепости. Девочка стояла почти неподвижно, разглядывая привычный двор, в котором бегала с другими детьми днём и который вечером здесь, за окном, превращался для неё во что-то таинственное. Вдруг девочка заметила странного человека, который смотрел на неё. Да, на неё! Это был тот самый старик, которого побаивались все дети их маленького городка! Он стоял и смотрел именно на неё! И улыбался. Как-то по-доброму улыбался этот старик. Вовка понял, что она заметила его взгляд, но он не стал отворачиваться и уходить, а так и продолжал стоять и улыбаться и даже сделал что-то вроде поклона головой, неуверенно и трогательно. Девочке стало странно от того, что она совсем не испугалась его и тоже улыбалась ему. Почему-то ей стало очень жалко этого старичка, ведь она стоит вот тут, в тепле, через минуту мама позовёт пить чай с вкусным тортом, она будет радостно о чём-то рассказывать маме, папе, бабушке, будет любоваться ярко наряженной ёлкой, а он, этот старенький человек, останется там совсем один на морозе. И куда он пойдёт? И есть ли у него такая же красивая ёлка? А может быть, у него совсем нет дома и ему холодно и одиноко? И девочка перестала улыбаться, ей вдруг сделалось грустно. Как же она будет радоваться празднику, когда этому человеку холодно и он там совсем один? И вот она спрыгнула со своего стульчика и выбежала из комнаты, подхватила за руку маму и подвела к окну. С волнением она говорила, говорила что-то путано, но решительно, показывая на Вовку, который так и стоял за окном, но уже не улыбался, а пристально смотрел на то, что же происходит в квадратном окошке квартиры на третьем этаже. Мама с недоумением качала головой и, верно, что-то возражала девочке, которая, видно, что-то кричала и начала уже всхлипывать, на маленьком красивом личике появилась гримаса обиды. Девочка топнула ножкой и вскинула голову в сторону окна, но во дворе было пусто. Не было несчастного старика, он уже не стоял напротив её окна, и даже уже не видно было, где он и куда он идёт. Бедный, бедный старичок, так и останется один в этот праздничный вечер. Эх, мама, это ты виновата, ты! Горечь, досада, каприз встали стеной между девочкой и взрослыми. «И зачем, зачем в мире столько бедных людей?».

– Людочка, вытирай слёзы и к нам беги, тебя торт ждёт!

– Ладно, мамочка!

И побежала…

 

Ночь обволокла улицу, единственный фонарь бессмысленно бросал тусклый свет на дорогу, слабо освещая путь. Но путь Вовки в эту ночь был словно определён по наитию. Он шёл, не смотря вперед, а куда-то под ноги, шаркая по недавно лёгшему на землю пушистому снегу.

«Эх, выпить бы!» – подумал Вовка и резко свернул в сторону круглосуточного магазина, того, что на углу улицы. Он повернул, и фонарь как будто тоже резко отвернулся от Вовки, перестал освещать дорогу. Было темно, и только скрип Вовкиных шагов сообщал ночи о том, что он сейчас идёт где-то под небом, и что не нужно забывать о нём, он есть и идёт сейчас за водкой. Вдруг он заметил идущего навстречу ему мужчину и тут же закричал:

– Эй, человек! Подай маленько… ради Христа!

Человек этот, конечно же, узнал в старике Вовку, и, качая головой, улыбаясь лукаво, ответил:

– Чудной ты! На грех просишь ради Христа!

– Аааа, не хочешь давать! – закричал тот в ответ. – Откуда знаешь, что грех? – он остановился и пристально посмотрел на прохожего, так пристально, что тот тоже остановился и на мгновение оторопел.

– Ну, как знаешь, на вот, возьми, – смущённо протянул прохожий руку Вовке. В руке была сторублёвая бумажка.

– Спасииибо, – протянул Вовка и пошёл дальше.

 

А потом, после магазина, он шёл и пил, шёл, пил и смеялся. Смеялся, плакал и пил.

Кто ты, кто ты, Людка, кто ты, человек, давший на грех, кто ты, маленькая девочка, плакавшая из жалости к страшному человеку? Сотни нитей между вами, все связаны, всё связано. Эх, водка, жгучая, горькая, по подбородку течёт, и ноги ватные, и в ушах шумит… Тихо, вороний крик только и звук изредка проезжающих машин. И снег, снег… Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града? Ха, сокровищницы града! Идти и идти ещё, идти и идти. Кто вложил мудрость в сердце, или кто дал смысл разуму? Глупые, глупые, детки неразумные! Эх, проклятая водка, и дорога проклятая, в ухабах, хоть не иди, а ползи! Есть смысл, есть. И собака пробежала, плешивый старый пёс. Как и я, старый, бездомный. Но есть в этом смысл! Ха-ха, слышите? Нет, глухие… Ну зачем эта собака живёт голодом и мёрзнет, ну зачем я такой? И всё-таки, кто вложил мудрость в сердце, или кто дал смысл разуму?

Вот и дома за заборами, в окошках свет, собаки в будках лают, и фонари даже есть, три! Да уж, забрёл, ноги сами принесли. И сидит у забора на снегу мальчишка, худенький, в поношенном старом пальтишке, такие лет пятьдесят назад носили, а пальчики синие, не гнутся уже, мальчик дышит на пальчики и хрипло что-то шепчет…

– Мальчик, тебя как зовут?

Обернулся пугливо и прохрипел:

– Вовкой звать.

– А что делаешь тут, на снегу?

– Мамочку жду.

– А где же она, мамочка твоя?

– Померла.

– Давно?

– Давно.

– Так нет же, Вовка, живая она!

– Как?! – оживился мальчик и перестал дышать на пальчики.

– Закрой глаза. Ну, видишь мамочку?

– Вижу.

– Значит, живая она.

Мальчик стоял на коленях на снегу с закрытыми глазами и улыбался. Губы его совсем потрескались от мороза, и из маленьких трещинок сочилась кровь. Холодно было пальчикам, ножкам, холодно было жить и ждать. Он дрожал, зубки его стучали, но мальчик не вставал, а продолжал стоять и улыбаться. Вовка подошёл к нему и заплакал, он бросился к нему на землю, он хотел обнять его, согреть, увести куда-нибудь. И когда он упал у того самого забора, у которого прятался тогда, в детстве, он понял, что никакого мальчика там не было, а был только он один, и ночь была тиха и молчалива. Морозным утром люди, жившие на той улице, нашли у забора за двором тело старика, на щёках у него играл румянец, на лице – улыбка, но он был мёртв. Он замёрз в ночь накануне Рождества Христова.