Мы брели по земле безнаказанно...

* * *

В мозгах какой-то тёплый киснет жмых.
А в жилах кровь ленивая ветшает.
Мозги не зрят единственной межи
Среди своих увядших полушарий.

Ни кровь не жжёт, ни речь уж не бежит.
Зияет память впадиною чёрной.
В мозгах течёт прогорклый рыбий жир,
Мыслишки склочны, мелочны, никчёмны.

Едва хватает сил быть на плаву.
В забвенье впал, от дел благих отлынул.
Никто за мой унылый, утлый ум
И ломанного не дал бы алтына.

Здесь жаждут войн, которых вроде нет,
И боль несут себе в подарок сами.
Здесь жизнь моя – постыдный рудимент,
Факт коего нелеп, парадоксален.

Я жизнь прожёг, мне поздно пить боржом.
Мои года растерзаны на ветошь.
Мой хлипкий мозг разжижен, размозжён –
Поношенный, уставший, устаревший.

Мои потуги в творчестве смешны.
Их не облечь ни ямбом, ни хореем.
В мозгах какой-то тёплый киснет жмых.
А в жилах кровь ленивая хиреет.

* * *

Как драить очки ночью срочник полз,
Как поздно ночью срочник полз на очки,
Шёл Иисус, шёл Иисус Христос,
Шёл под крестом, ссутулив позвоночник.

Среди безумья нажитых изгойств
Ожгло глаза, как будто свет иглой стал,
Когда на теле вышколенных войск
Я видел язвы рабства и изгойства.

Когда истерзан старый Иисус,
И воздух груб и тесен из-за засух,
Сих выселок, сих весей наизусть
Заученный пейзаж встаёт в глазах сам.

Поэт ли Рим пел словом неземным,
Иль раздавался причет поминальный.
Поветрием дома обнесены,
Как древеса объяты пламенами.

Быть может, нас и смерть не обнулит,
А, нас приняв, земля бы обомлела.
Хула, распавшись в тысяче молитв,
Проступит вновь, как чёрное на белом.

Умолк поэт, в рот словно всунув кляп,
Хоть город нов, закат его червонен.
Есть мир, что надаёт нам всуе клятв,
Но в здешнем – откровенно ничего нет.

* * *

Я не гнушаюсь более комфортом.
Почитываю праздно Камю, Сартра.
Пока там наши души у комфронта
За грош скупают боен коммерсанты.

Сплошь вывески мерцают: паста, пицца.
Навязывают деньги нарративы...
Всё более во мне от пацифиста.
(Пусть мысль сия и дегенеративна).

Да, не было б здесь БАМа, Днепрогэса,
И строй весь наш дремучим бы шёл лесом.
И стали б днями смуты дни прогресса,
И не было б ни хлеба, ни железа.

Меж тёмных солнц был мир наш смугл и тёмен.
Так искони велось, и было б присно.
Когда б не бой господ и угнетённых.
Что суть прогресса истинного признак.

Уж при смерти земля, а после – нихиль.
И в Стикс её последний ангел канет.
Но тут попёрли хлеб, железо, никель!
Что сняли шляпу даже англикане.

Сотрясся б мир, явив себя с исподу,
Судом господним был бы ошарашен,
Когда б не эта быстрая свобода
Во дни братоубийственного ража.

Былого облик выпачкан, исчерпан,
Заломлены у будущности руки.
Как хорошо, что вновь мелькают щепки
В годину правд неистовой порубки.

Как вдохновенна явь, что пала в омут,
Прекрасна явь, где идол прежний умер.
По признаку не розня половому,
Нас мир сомнёт, от смут ополоумев.

Легко и благодарно мы изыдем.
Те, кто шёл впереди, и те, что сзади.
Как хорошо, что молох ненасытен.
Как здорово, что родина в осаде!

* * *

Под джаз ершистый шипела джезва.
Дождь сектор частный под джаз исшастал.
Дождь час как шился средь крыш железных,
Частил уж час как под чарльстон. Джазу

Дал дождь на крышах точащих лясы
Под чистых листьев сакральный шелест.
Шёл дождь, вливаясь в асфальт щелястый.
Шёл так, что даже сводило челюсть.

Скелеты рыбьи антенн сшибая,
В выстукиваемом пряча шифре
Текст тех депеш, что небес штабами
Был спущен, чтобы посечь нам шифер,

Шёл дождь. Мощнейший. На космы, шапки.
По швам кирпичным и вновь по крышам.
По нам несчастным. На крышах шатких
Котов стращая, горланя «кыш» им.

Асфальтный холст кракелюром тронут,
Облезли рамы бордюров пёстрых.
То дождь пронёсся тропою торной,
То дождь, увеча дворы, припёрся.

То дождь шальной волочил по плитке
Лузгу, окурки и этикетки.
По спинам крыш холодком тёк липким,
По спинам крыш холодком тёк едким.

* * *

Стоит во шрамах город-душегуб,
По голове нас холодом шарахнув,
Растягивая улиц дольше гул,
Явив свой холод в фонарей шарах нам.

А завтра снова больно саданёт.
И обделит прекрасными правами.
Поруган город, будто солдатнёй
В угаре зла разграбленный парламент.

Ты как с овец, с нас, город, шерсть тяни,
Когда мы входим в старые цеха из
Квартир советских. Словно шестерни
Стирались мы, как доски рассыхались.

С нас шерсть тяни, ты, город, как с овец,
Пока мы чай в квартирах пьём советских.
Чтоб стало не до чувств, не до словес,
Хоть здесь не Соловки и не Освенцим.

Ты ни на чьи приманки не ловись,
А в вечный город медленно мутируй,
На клавишах квартирных половиц
Выскрипывая вечные мотивы.

Облай нас, город, стаями собак,
Являйся нам в бесславном сём уделе.
Неволит нас оград твоих скоба,
Ни эллина где нет, ни иудея.

Вещественен ли ты или фантом
Закономерен или чистый фатум.
Меж нас летишь быстрее, чем фотон.
Меж нас, где каждый мелок словно атом.

Патетики ли патокой воспет.
Тебя ведёт мессия или аспид.
Покинувшим не смотришь ты вослед,
Их память захоранивая наспех.

Под скрип сырого, сизого огня
Ты изваял грозы гремучий студень,
Колючими оградами обняв
Прессованные массы наших судеб.

Волнуй нас, город, каждый божий день.
За твой покой число множь питых чарок.
За бешеную ругань площадей,
За в эту ругань вмешанные чары.

* * *

Не мелькнёт в чёрной мгле ни блеска.
Не забрезжит ни блик, ни искра.
В дохристианском и внебиблейском
Небе сумрачно. Небо близко.

Ночь почиет на бездн началах,
День в полон уводя наощупь.
Небо низко лежит над чаном,
Что растит в себе плоть и почву.

Спят высотки, пленясь ночлегом.
Мрачны, как штабеля поддонов.
Ночи пряча себя во чрево.
Той, что смерти подчас подобна.

Город спит. Силуэт квартала
Как верлибр, что на бок положен.
Лишь полощет мотор картаво
Сквер, проспект, переулок, площадь.

Тьму своим окаянным рёвом
Лишь мотор одинокий метит.
Мрак объял силуэт района,
Сон окутав клубами смерти.

Гнал нас ужасом разномастным
Город, пустошью опоясан,
Как Толстого из Арзамаса,
А потом из Поляны Ясной.

Тратил город несметность тканей,
Стужей крепко пожёг калорий.
Нынче замер, как мёртвый камень.
Как в окошке горшок алоэ.

Нынче спит позабывший Бога,
Купидона и Вельзевула.
Только кошка, пригревшись сбоку,
В пропасть вечных небес зевнула.

* * *

Нас со смертью навек побратали.
Дух времён иссушён и скукожен.
Нас ведут сквозь Руси абортарий.
Нас мороз пробирает по коже.

Вопрошая, какого ж рожна им
Нужно, мчится грядущее мимо.
Здесь солдат сразу мёртвых рожают.
Здесь рождённые сраму не имут.

Не имел здесь чужой ум ни веса,
Ни лица. По земле тенью вился.
Я постиг здесь родной универсум
Через свой лубяной телевизор.

Отовсюду сочится как гной здесь
Грозный говор несчётных соседей.
Я постиг мой воинственный гносис
Через берестяные соцсети.

Здесь блестят небеса как монисто,
Набухая от духа святаго.
Мир исписан им, как коммунистом
Стены взятого штурмом рейхстага.

Снова явятся земли во льду мне,
Где всех гадин дотла додавили.
Где чураются всех вольнодумий,
Чей характер всегда водевилен.

Как прекрасно, когда мы в казарме
Источаем страданий миазмы.
А потом нам щедрот в микрозайме
Вдруг отпустят хороших и разных.

А потом мы чреде революций
Обломаем сутулые выи.
В том великом котле ли варюсь я,
Что брезгливо в песок меня выльет.

* * *

Свободны, как лошадь в кольце ипподрома,
Как освобождённый навечно рейхстаг,
Мы день ото дня изучаем подробно,
Как в страхе бегут погибать за Христа.

Нам страшно. Мы подали иск на банкротство,
И больше не сводим с концами концы.
Когда-то мы бодро лабали панк-рок свой,
А нынче нас страх окаймляет как цинк.

Вы будущим прочным особо не грезьте.
Оно распадается, круто кренясь.
Они поломают ваш маленький крестик
И втопчут знамёна в кромешную грязь.

Не будет ни кесаря, ни президента.
Из гроба не встанет Советский Союз.
Я с тьмою как Красное со Средиземным
Сквозь смерть как канал сквозь Суэцкий сольюсь.

Здесь солнце покатится митрою папской,
И с воем наставит на нас кодла ствол.
Тогда не спасут уж ни светлая Пасха,
Ни прочее истинных свойств колдовство.

* * *

Вся наша вывелась уж раса.
Повсюду дух витает трупный.
Нам лишь бы водкою ужраться,
И не опомниться под утро.

Здесь время всяк своё прощёлкал.
Сквозит распад на лицах квёлых.
На испитые наши щёки
Мешки свисают цвета свёклы.

Где летний вечер томен, нежен,
Земля прекрасная сомлела,
Вдруг повылазит хтонь и нежить.
Сие фиаско несомненно.

В своих глазах не зрим костра мы.
Былого нет в душе фокстрота.
Себя ведём мы как-то странно.
Сия бесспорна катастрофа.

Цепями игрищ и неравенств
Висят на нас грехи да займы.
Живём друг другу мы не нравясь
Во чреве русского дазайна.

В утробе русского космизма
Перемешают в суп-пюре нас.
А после ляжем мы костьми за
Наш великий суперэтнос.

* * *

Приготовлю себе тюрю.
За окном зияет темень.
Холод носится по тюрьмам.
Входит в каждый божий терем.

Я иду суровый злыдень
По земле суровым зудом.
Мне кричат кругом изыди.
Мне об темя бьют посуду.

Я безумен и юродив.
Вам спою за бога ради.
Говорят одни, герой де.
А другие – покарайте.

А порой кричат – распните.
И пропишут крепкий хук мне.
Станет каждый божьей сытью
На большой небесной кухне.

* * *

Покой нетронут. Ветра нет.
Пресёкся чей-то гордый род.
Воняет мира мёртвый нерв.
Средь недр земли гниёт ядро.

Я интроверт. Ты интроверт.
В триумф нет веры антр ну.
Лежит наш гордый мир в траве.
Отсюда скоро нас турнут.

Нам умирать здесь не впервой.
На кой мы небо молим ляд.
Оно давно уже мертво.
В нём обитают моль и тля.

В нём дрон лишь божий трепыхал.
И чьи-то крыши рвал, колол.
Меж рёбер ноет требуха.
Но боль не сгладит корвалол.

Уже не смыть сии рубцы.
Низки здесь судьбы по цене.
Мне режет шею сарацин.
Я лёг под нож, как пациент.

Но нет поры нам раскисать.
И падать надобно не сметь.
Не плачь, надёжа русский царь.
На нас грядёт всего лишь смерть.

* * *

Я зависти ошпарен кипятком.
Обшарены набитые битком
Словами книги, книгами – шкафы.
Ни слова за душою у меня.
Мне вторя, город шорохи унял,
И искренними счастьями кишит.

Его наполнит нежность или блуд.
Но я здесь никого не полюблю.
Во мне кричит надменное жлобьё.
Я в коконе боязни затаюсь.
Среди людей стыдливо я стою.
Но злоба не вовне – по мне же бьёт.

Для декадента ночь почти как день.
Я низок так, что некуда скудеть.
И нет у меня денег никогда.
Но сколь монет в дворах ни начекань,
Со всех богатств не выпить и чайка.
И только ночь летит ко мне, как дар.

Окончу ПТУ я или вуз,
Ничем мне не прервать сих пут и уз.
И не окоротить ничем тоску.
Пусть усыпят меня или распнут,
Иначе не избыть сих уз и пут.
Ведь смерть подчас живее всех искусств.

* * *

Мы брели по земле безнаказанно,
Где нас ненависть травит овчарками.
Мы брели по земле бензогазовой,
По неистовой слякоти чавкая.

Всё умолкло, ни баса, ни дисканта.
Ни ростка нет, ни зрелого семени.
Здесь поля все вокруг сплошь Ходынские,
И кровавые все воскресения.

Боже, вывалил гнев на народ бы ты,
Чтоб накрыли нас ступор и оторопь.
Чтобы смерчем смели нанороботы
Нас со всей остальною биотою.

Бродим битые мы, хромоногие,
Нас вселенские кары окутали.
И в грядущих своих хронологиях
Не учтут нас друиды оккультные.

Бродим битые, сплошь безотцовщина.
Не желают нас наши отцы растить.
Каруселью ржавеет заброшенной
Чёрный город от злости, от сырости.

Шли бессмысленно в выси, в низы ли мы.
Где извечно так прело и муторно.
Мы под небом лежали незыблемым.
И под солнцем брели перламутровым.

Лился ветер в пристанище вешнее.
В поле воздух расцвёл градом Китежем.
Пока всех нас здесь не перевешали,
Мы идём, но дорогу не выдюжим.

Мы не сможем. Я точно не вывезу.
Мир стоит у подножья Везувия.
Но недолго резвиться в нём извергу.
И не вечно твориться безумию.

* * *

Исчерпан голос мой охрипший.
Я скисший одинокий шиз.
Я за собой тяну как рикша
Свою поношенную жизнь.

Ни дара, ни чинов, ни грамот –
Едва ль ужиться с этим мне.
Меня отравит мой бэкграунд,
И умертвит ресентимент.

Во мне бессилие скопилось.
Себя едва ли я скреплю.
О взгляды ваши окрапивясь,
Стыдом я жгучим окроплюсь.

По мне тоскуют только фрик-шоу
И цирка выродков худрук.
Я за собой тяну как рикша
От взглядов скрытую хандру.

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» июле 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: