О модусе времени в повествовательных жанрах. Динамическое описание.

На чтение потребуется 50 минут | Цитата | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за июнь 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

5. Но это уже иной взгляд на природу художественного описания. Главное в литературе, полагают многие авторы – это не дать, а задать. Не дать наглядное представление, а задать произведению или сцене настрой, эмоциональный или смысловой. Описание из цели становится средством. Главное не добиться адекватной передачи в описании описываемого, а произвести эффект:

 

When men speak of Beauty, they mean, precisely, not a quality, as is supposed, but an effect…

«Когда говорится о красоте, подразумевается, если быть точным, не качество, как думают, а эффект», –

 

всякому, знакомому с литературой, это пошлое из-за неумеренного употребления определение уже оскомину набило. Кто бы против него полез в бутылку?

 

Одним из самых очаровательных женских образов в мировой литературе считается образ Манон Леско. А как её описывает автор? А никак. Вот её первое появление в романе, увиденное глазами её будущего возлюбленного:

 

Elle me parut si charmante que moi, qui n'avais jamais pensé à la différence des sexes, ni regardé une fille avec un peu d’attention ; moi, dis-je, dont tout le monde admirait la sagesse et la retenue, je me trouvai enflammé tout d'un coup jusqu'au transport.

Она показалась мне такой прелестной, что я, который никогда не думал до того о бабах и не глядел ни на одну из них хоть с каплей внимания; я говорю вам, ум и сдержанность которого все вокруг выхваляли, я воспламенился сразу до состояния полного самозабвения.

 

Далее он подошёл к ней, поборов природную робость, а «elle reçut mes politesses sans paraître embarrassée (она ответила на мою вежливость без капли смущения, и даже так: «без, как показалось, капли смущения»)».

 

То есть описание молодой женщины даётся через производимый ею эффект. Что и говорить, приём сильно действующий и безотказный. Но такое описание скорее характеризует не описываемый предмет (лицо, явление), а тех, кто с ним соприкасается или подвергается его воздействию. Я прочитал подряд выборочно все места в этой повести, где только упоминалась Манон, и обнаружил, что об этом существе вообще ничего определённого сказать невозможно. Сама по себе она никакая, несмотря на все напускаемые по её поводу слюни, и не только чувствительными барышнями, но и такими мастерами слова, как Флобер и Мопассан. Вот что значит правильно и умело расставленные акценты.

 

Однако далеко на таких описаниях не уедешь. Чтобы производимый ими эффект сыграл свою роль, нужно приторочить их к описанию реального мира. Именно на этом строится введение в повествование таинственного, мистического, очаровательного или ужасного. Уберите кавалера де Грийе, и Манон Леско не произведёт никакого впечатления, уберите Хому Брута, и вся эта нечисть даже пятилетних пацанов не испугает.

 

Описание предмета через производимый им эффект – это даже не описание, а литературный приём, который обогащает действия и описания реальных предметом, но не заменяет их. Воздействие любого художественного образа усиливается от соединения его с наглядным представлением. Да и читать произведение, состоящее из таких описаний-эффектов скучно – так пишут только бездарные авторы: у них все женщины красавицы без реальных признаков, мужчины герои, природа великолепна и т. д.

 

Пожалуй, исключение составляет поэзия. Которой излишняя детализация как раз вредит, ибо она как бы изымает свой предмет из описываемого мира, поднимая его над ним:

 

Всё в ней гармония, всё диво,

Всё выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей.

 

Она кругом себя взирает...

 

Хотя, как мне кажется, современная поэзия слишком уж грешит этой отстранённостью от конкретики. Куда более действенен поворот к предметам, данным видимой осязаемой деталью:

 

Там у соседей... дочь-невеста вся в прыщах – дозрела, значит

...

И даже тощенький жених поёт и скачет.

 

6. Композиция описания

 

Элементарное определение (будем считать пока) двучленно: предмет (лицо, явление, характер) + его признак (черта, свойство, элемент). Именно в таком простеньком наряде-неглиже оно и начало свой путь в европейской литературе с лёгкой руки Марциала (а до него сотни лет существовало в бытовых жанрах):

 

Quo vis cumque loco potes hunc finire libellum Versibus explicitumst omne duobus opus Lemmata si quaeris cur sint adscripta, docebo Ut, si malueris, lemmata sola legas

Можешь на месте любом расстаться ты с книжкою этой: В двух здесь описан стихах каждый отдельный предмет. Если ты спросишь, зачем даны заголовки, скажу я: Чтоб, коль угодно, ты мог лишь заголовки читать

 

И именно так и надо писать: отобрать предмет для отображения и найти, выделить характерный в нём признак. Не более одного. Более одного – это уже для тех, кто владеет предметом и может без натуги и оскомины для читателя нагромождать один признак на другом. К сожалению, многие начинающие и плохие писатели не понимают этого и вместо одного признака налепляют на изображение целые вороха их, не столько давая представление о предмете, сколько хороня его под этой кучей.

 

Не более одного, но и не менее. Если вообще никакого отличительного признака предмету подыскать не удаётся, то и описывать его не надо. Как доносил на своего литературного учителя Мопассан, тот говорил, что если ты взялся описывать какую-нибудь ветку или там листок, то не приступай к описанию до тех пор, пока не найдёшь, чем эти ветка или листок отличаются от других им подобных.

 

Поэтому для понимания техники описания лучшего образца, чем Марциал, найти трудно. Особенностью Марциала при этом является подавать признак не в статическом состоянии, а в динамическом, то есть не столько характеризовать внешний вид предмета, сколько его действие или назначение:

 

предмет: триптих (так у римлян назывались особые таблички для письма) + назначение

 

Tunc triplices nostros non vilia dona putabis Cum se venturam scribet amica tibi

Триптих ты наш не сочтешь никогда за ничтожный подарок, Если напишет тебе милая здесь: «Я приду»

 

предмет: шкатулка из слоновой кости + свойство

 

Hos nisi de flava loculos implere moneta Non decet: argentum vilia ligna ferant

Эти шкатулки ничем другим, кроме жёлтой монеты, Не наполняй: серебро пусть в деревянных лежит

 

предмет: подсвечник + признак

 

Esse vides lignum; servas nisi lumina, fiet De candelabro magna lucerna tibi

Видишь, из дерева я: будь с огнём осторожен, иначе Может подсвечник и сам лампою вспыхнуть большой

 

Впрочем, восточные народы успоряют приоритет у римлян, утверждая, что они и сами дошли до этого, и даже ещё раньше. Например, такой жанр, как дневник, состоял из названия дня и признака или события, который должен был выделить этот день из других:

 

18 марта – «С сегодняшнего дня начинается хиган. Слива зацвела не вовремя, и это спутало весь календарь».

 

25 марта – «Сегодня праздничное шествие паломников в Исэ».

 

18 июня – «Сезон сливового дождя. Дождь идёт и кончается, кончается и снова идёт. Голоса ворон и лягушек попеременно спорят с его шумом».

 

8 августа – «Осень! Началась с сегодняшнего дня».

 

Именно так в течение многих лет вёл свой дневник японский писатель Токутоми Рока. В день не более одного события, но такого, которое бы выделило этот день из других. По крайней мере, так он писал о возникновении своих «Заметок в Сенан» сам. Ну а уже потом из этих заметок разных лет скомпоновал более объёмные записи, добавив и другие наблюдения:

 

«Паломничество в Исэ

 

За окном моего кабинета – позвякивание колокольчиков и оживлённые голоса, смех. Что это может быть? Выглядываю – несколько лошадей – сбруя украшена пёстрыми лоскутками, алыми, белыми, фиолетовыми, на них всадники в дорожном платье, а вокруг толпа – мужчины, женщины, старики, дети. Хлопая в ладоши, все движутся по направлению к станции.

 

Это праздничное шествие паломников в Исэ... и т. д.»

 

Если бы не чистосердечное признание самого писателя, разглядеть эту простую структуру описания под наплывом деталей навряд ли было бы возможно. Это к вопросу о том, чему и как нужно учиться у писателей. На литфорумах для начинающих часто появляются безответственные абракадабристые призывы: «Лермонтов (Пушкин, Толстой, Достоевский, Тургенев) – вот у кого нужно учиться». Хотя, на мой взгляд, у русских писателей ничему хорошему не научишься. Потому что, хотя они сами и были замечательными писателями, но своих писательских приёмов не обнажали. Не потому что скрывали, чтобы за каждый свой пук потом брать мзду на разных мастер-классах, а потому что перед своим творчеством ставили совсем иные цели, как бы каждому чтобы и в гордость и пример быть гражданином, а не сводным сыном великих штатов РФС или что там было до неё. Вообще поразительно, как у русских, целиком нацеленных на общественные, а не эстетические задачи, могла появиться такая литература, но это вопрос для другого разговора.

 

7. Технология описания

 

Но если описание состоит из деталей, то кажется, что и рождается оно из деталей. Из деталей, во всяком случае, описание возникает для читателя. Детали совокупляются друг с другом в описания. Из описаний (и других повествовательных элементов) составляются эпизоды. Эпизоды корешуются в композицию. А композиция и сюжет представляют нам произведение в целом, и уже отсюда мы выводим его мораль или идею. Но так обстоит дело, повторимся, для читателя.

 

А для писателя всё идёт совершенно в перевёрнутом порядке. Начинается всё с идеи, а далее по тем же ступеньках доходит до описания и деталей. Так что у истоков каждого описания стоит идея, которая так или иначе, непосредственно или через связующие элементы, восходит к идее произведения. Так что нашу двучленную формулу правильнее было бы трансформировать в трёхчленную (идея + предмет + признак), если не уточнить, что идея и предмет хотя и не являются одним и тем же, но прихвачены друг к другу намертво. Художественную идею, а значит и идею описания, невозможно однозначно выразить в абстрактной форме, как, скажем, научную (хотя и с научной идеей всё обстоит не так гладко, все эти отточенные формулировки и термины берут часто начало в тёмных глубинах психологии), она тесно сплетена с представляющим её предметом. И всё же предмет без идеи – бессмысленен, как идея без предмета, её воплощающего, нежизнеспособна.

 

Как образцовый пример, когда структура формы описания явственно проступает в самом произведении без обращения к дневниками и свидетельствам, приведём прозу В. Гюго. Роман «93-й год». Главный мотив произведения – это революция и контрреволюция. Революция – это порыв, обновление, свет, открытость; контрреволюция – можете поискать эпитеты сами – всё наоборот. Гюго вообще свойственны такие выпуклые, бьющие на эффект антитезы. Идея революции воплощена в описании революционного Парижа, контрреволюции – контрреволюционной Вандеи. Далее Гюго отбирает, подыскивает для описания такие предметы или явления, которые бы выражали эту идею.

 

Революционный Париж:

 

On vivait en public,	Вся жизнь протекала на людях.
Tout était effrayant et personne n'était effrayé	Всё было страшно, но никто не ведал страха
Personne ne semblait avoir le temps	Всем было недосуг. Все торопились
Les bustes de Franklin, de Rousseau, de Brutus, et il faut ajouter de Marat, abondaient	На каждом шагу красовались бюсты Франклина, Руссо, Брута, к которым нужно добавить и Марата
Peu de grandes boutiques étaient ouvertes	Большинство лавок не торговало
Les chanteurs ambulants pullulaient.	Весь город кишел бродячими певцами.
On faisait des rondes de carmagnole	На улицах плясали карманьолу

 

и т. д.

 

Контрреволюционная Вандея:

 

Здесь предметы описания выделены ещё более зримо и рельефно, уже в самих названиях глав –

 

леса

люди

сообщество лесов и людей

их (причём «их» это и людей, и лесов) жизнь под землёй

их жизнь на войне

душа земли вселяется в человека

 

А потом детализуются эти предметы или (если говорить о Париже) явления. Например,

 

On vivait en public

 

on mangeait sur des tables dressées devant les portes,	Столы вытаскивали на улицу и обедали тут же перед дверьми;
les femmes assises sur les perrons des églises faisaient de la charpie en chantant la Marseillaise,	на ступеньках церковной паперти женщины щипали корпию, распевая марсельезу;
le parc Monceaux et le Luxembourg étaient des champs de manoeuvre,	парк Монсо и Люксембургский сад стали плацем;
il y avait dans tous les carrefours des armureries en plein travail,	на каждом перекрёстке работали полным ходом оружейные мастерские,
on fabriquait des fusils sous les yeux des passants qui battaient des mains	здесь готовили ружья, и прохожие восхищённо хлопали в ладоши;

 

признаков, конечно, пять, а не один, но ведь это Гюго – писатель очень опытный.

 

Или «Люди» при описании Вандеи; данный предмет включает всего два признака:

 

Le paysan a deux points d'appui :	У нашего крестьянина два надёжных друга:
1) le champ qui le nourrit,	поле, которое его кормит, и
2) le bois qui le cache.	лес, который его укрывает.

 

а далее, каждый признак, в свою очередь, характеризуется своими признаками, то есть цепочка удлиняется за счёт дополнительных ступенек, но остаётся в принципе той же самой, «предмет + признак»:

 

Ce qu'étaient les forêts bretonnes, on se le figurerait difficilement ; c'étaient des villes.

Трудно даже представить в наши дни тогдашние бретонские леса, – это были настоящие города.

 

и дальнейшие признаки, детализирующие мысль о лесе-городе:

 

Rien de plus sourd, de plus muet et de plus sauvage que ces inextricables enchevêtrements d'épines et de branchages	Нет ничего более глухого, пустынного и дикого, чем непродираемые сцепления колючек и ветвей
...
Des puits ronds et étroits, masqués au dehors par des couvercles de pierre et de branches	Узкие круглые колодцы, скрытые под завалами из камней и сучьев

 

каждый из которых опять, в свою очередь, характеризуется скорее не признаками, а примерами.

 

И обратите внимание: везде отбор предметов и признаков подчинён раскрытию основной идеи, или, правильнее сказать, развивает идею.

 

 

 

Купить в журнале за июнь 2015 (doc, pdf):