Легковесность моя

Таис Афинская – Александру Македонскому

Запрокинула голову. Слез не заметил.
Это к лучшему, царь. Знаю – comme a la guerre...
Ты отчаянно-смел и божественно-светел.
Не бывать полководцам в плену у гетер.

Города подожженные, годы, измены –
Все теперь позади и не страшно уже...
Ты рожден расширять рубежи Ойкумены.
Это легче, мой царь, чем стоять на ноже.

Пей свободу. Прости мне, что к ней примешался
Обжигающий вкус колдовского питья...
И – что мир неизведанный вечно казался
Постижимей и ближе, чем бездна моя...

Дочери

Спешишь, заливистое лето,
Ты с пальцев тоненьких, как жизнь,
Стряхнуть остатки менуэта!..
Allegro!.. Тише... Allegretto...
Adagio... Остановись.

Клавира первые страницы...
Ты ошибешься сотни раз:
Маэстро сложен. Но, как птице,
Ни ошибиться, ни разбиться
Не боязно тебе сейчас.

Для смелости летящих в осень
Мне объяснений не найти.
Тебя мелодия уносит –
Куда, зачем? В ненастье, в просинь?
Неведомо... А ты – лети...

А ты – ищи первопричины,
Сердца разгадывай и сны,
Смелей!.. Andante... Andantino...

Сентябрь. Бабьи именины,
И слез оконницы полны...

Но солнце сонно улыбнется
И оживит росу в траве,
Когда тебя погладит Моцарт –
Волшебный Моцарт, светлый Моцарт –
По белокурой голове...

"Легковесность моя, от тебя одиночеством веет..."

Легковесность моя, от тебя одиночеством веет.
Тонкий газ ожиданья накину. Никто ни о чём...
...Тихий шорох печали, улыбки распахнутый веер
Да тепло невесомое чьё-то за правым плечом.

Легковесность моя, никому, никому, никому ты!..
Просто так – потому что земля, потому что трава,
Потому что в ладонь, серебрясь, опадают минуты,
А меж пальцев потом почему-то стекают слова –

Те, которыми мне не писать гениальную повесть,
Что совсем не нужна ни земле, ни траве, ни ручью...
Легковесность моя, бестелесность моя, невесомость...
Ты не взвешивай – гирь не найдёшь – легковесность мою...

"Я сегодня в белоснежном..."

Я сегодня в белоснежном.
Я такой безумно нежной,
Адекватной, безмятежной
Не бывала никогда.
Не считаю я года,
Не страдаю, не тоскую.
Молчаливую такую
В целом мире не найдешь.
Ни предательство, ни ложь,
Ни сомненья, ни пороки
Не туманят лоб высокий...
Нет ни ревности, ни зла.
Я сегодня умерла.

Не-блюз звездного неба

Вечер такой, что могла бы – сыграла блюз –
Гордую музыку тех, кто попал в немилость.
Вечен закон, по которому каждый плюс
Кто-то неумолимо меняет на минус.

Кто-то меняет. А может быть, я сама?
Может, и так. Я уже ко всему готова.
Вот оно, небо. Кому-то – в горошек тьма,
А для кого-то – обложка "Книги Иова".

Правда Иова – это не кислый яд
Вашей цикуты. Ее не закусишь хлебом.
...Кто-то играет блюз на струнах Плеяд,
Туго натянутых между землей и небом...

Это не блюз. И прав был чудак Дали.
Что я смогу добавить к его картине?
Вот в пустоте беззащитный берег Земли.
Звездное небо. Распятие посредине.

Из письма к Модильяни

...А я еще живу. Смотреть не пригласила б,
Да ты б и не узнал ни облик мой, ни стих.
Я знаю, что уже давно не так красива,
Как на рисунках тех шестнадцати твоих.

А стих – он стал острей, и сдержанней, и резче,
И проще, может быть, и тише... Стал стихом.
Равно число морщин числу сердечных трещин.
Со мной такою ты не можешь быть знаком.

Боль ревности моей, крыло твоей свободы –
Все выцвело слегка и стало восковым.
Лишь сладостный июнь того святого года
Сияет, как звезда, сквозь предзакатный дым.

Когда бы кто-то смог судьбу мою расстроить,
Все в ней перевернуть, внушая наперед,
Что я не напишу "Поэму без героя",
И "Реквием", и все, что Бог еще пошлет,

Что не пройду сквозь строй, звенящий и чеканный, 
Ты знаешь, может быть, мне было б все равно...
И, может, это я, а не малышка Жанна,
Шагнула б за тобой в открытое окно...

По мотивам романа Л. Улицкой "Казус Кукоцкого"

Нам колыбелькою Земля,
А небо – пологом в горошек...
Я так хотела, мой хороший:
Не отнимая, не деля,

Не расставаясь ни на час,
Друг в друга душами врастая.
Как жаль, что вспыхнуть и растаять
Придется мне и в этот раз...

Уж поздно. Сумасшедший бег
Замедлим. Не теперь, так после
Душа попросится не в космос,
Ей будет нужен человек.

И через эру долгих лун
Нас принесут друг к другу волны.
Я пустоту в тебе заполню,
Ты вспомнишь все, и станешь юн,

И обретешь опять покой...
Так спит младенец бессловесный,
А колыбель висит над бездной,
Хранима бережной рукой.


* * *
Рука качает малыша,
И улыбается Хранитель,
И я, как летний день, в зените,
И ты – души моей душа...

Роза – Маленькому принцу

Кто его знает, зачем улетаешь ты...
Видимо, принц – так уж должен пойти на принцип.
Как ты не понял: барашки едят цветы
Лишь потому, что цветам не хватает принцев!

Как ты не понял: практически нет нужды
В ширмах, и колпаках, и шипах в придачу
Здесь, на квадратном метре твоей звезды...
Это роса, мой любимый. Цветы не плачут.

Ну, улетай же. Пожалуйста. В добрый путь.
Помни: цветам по душе становиться в позу.
... Может, взглянув на небо когда-нибудь,

Скажешь: "Где-то живет моя глупая роза..."

Эвридика – Орфею

Мне казалось, что я заурядна, как все дриады,
И, пожалуй, совсем не такую тебе бы надо.
Что нашел ты во мне? Какую-такую награду?
Что за небо в глазах увидел?
Я не знала, что музыка в тело вдыхает душу,
Что она проникает в недра морей и суши,
Что закон непреложный все-таки был нарушен,
Если смертный поет в Аиде.

...Как же пелось тебе в тот день, о, как тебе пелось!
Я тогда поняла, что верховный бог – это Эрос,
Невесомой рукой превративший музыку в Мелос.
Он один всемогущ, наверно.
Лишь однажды, в тот раз, увлажнились глаза Харона,
И крылатая Смерть беззвучно рыдала у трона,
И, глотая слезы, комкала Персефона
Безрассудно цветущую вербу.

Нет, неправда, будто из смертных никто не вечен.
Твой поход предерзкий давно уже был намечен.
Крыть богам – подобию нашему – было нечем,
Кроме разве бессилья злого.
Ну а ты презирал капризы взбалмошной Дике
И толпу менад, налетевшую с ревом диким:
"Прекращай, Орфей, убиваться по Эвридике –
А не то!.." И сдержали слово...

Ты уходишь вновь очарованным пилигримом.
Подними глаза, посмотри на меня, любимый!
Я теперь вот здесь, но, как прежде, тобой хранима
На глухой окраине мира.
Посмотри на меня, я не буду больше обузой!
Прогони сомнения, душу избавь от груза.
Не поверишь – слезы со щек вытирают музы
И в мажоре играет Лира...

"Сумрачный день потух..."

       Художники! Или расцветим массу мы,
   Иль та всей серостью нас бросит на помост.
   В. Лукьянов, "Монолог из средневековья".

Сумрачный день потух.
Больно внутри. Живая.
Дом обратился в слух.
Моцарт, сороковая.

Кто-то такой родной
Спустится с пьедестала...
Вот и еще одной
Флейтою меньше стало.

Флейта ли, дудка, кисть –
Жертвы игральной кости.
Кто на рассвете ввысь –
Вечером на помосте.

Дом позабыл про сон,
Тонет в слезах оркестра...
Такт отбивает Он.
Не торопись, Маэстро!
Как ни высок полет –
Будет душа Твоею,
Чаша не обойдет
Нового Амадея!..

Благословенна боль,
Та, что лишь раз дается.
Плачущий дом, g-moll...
Сороковая, Моцарт.

Викингу

Коршун трупов вчера предсказал вам опасный поход.
Это, в общем, не новость, но я почему-то поверила.
Нынче вечером твой остроносый, осанистый флот
Уплывает на юг, к побережью великой империи.

Там, у теплого моря,  съедобный янтарь – виноград…
Солнцем золота жаждет согреться промозглая родина.
Я хочу одного – чтобы ты возвратился назад,
Я об этом прошу и тебя, и премудрого Одина.

Про тебя говорят: ты разбойник, и легок твой хлеб.
На такие слова я всегда отвечаю молчанием.
Про тебя говорят: ты король и вершитель судеб,
И свою я тебе отдаю безраздельно, отчаянно.

Я смотрю на закат, что расплавил твои корабли,
Там зловещее солнце горит турмалином на золоте.
…Леденящие сумерки трогают плечи мои,
Но тепло на груди от подвески из римского солиди.

"Столько звезд во Вселенной..."

Столько звезд во Вселенной – и каждая, видимо, чья-то…
Позабыла: их – больше. У каждого есть не одна…
Ты все лето искал Альциону у края заката,
Только летом на наших широтах она не видна…

Столько звезд – выбирай… А за эту – особая плата.
Обжигают гортань и лишаются смысла слова…
Не спеши уходить, астроном. Не звезда виновата.
Упадет – не отыщешь: такая густая трава…