Порядок всех вещей

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Он вскрыл хрусткий полиэтиленовый пакет и достал рубашку, скрепленную, где надо, незаметными зажимчиками. Чтобы воротник не мялся, его поддерживала прозрачная вставка. Имелись даже пластиковые плечики.

 

Бледно-голубая рубашка обошлась ему примерно во столько же, сколько в рыночных павильончиках просят за костюм среднего качества и непонятного покроя – фалды пиджака топорщатся, как картонные, а из подкладки лезут отвратительные нитки.

 

Он прикинул – стоит ли надевать рубашку сейчас, за полчаса до встречи. Пожалуй, стоит: надо привыкнуть к обновке, да и обновка пускай привыкнет к нему. У него были достаточно сложные отношения с вещами.

 

Он вздохнул и начал влезать в рубашку, предвкушая холодок первого прикосновения ткани к коже. Это единственное в своем роде ощущение новой вещи, потом оно уже не вернется, какими порошками ни отстирывай.

 

Кажется, он даже зажмурился от удовольствия.

 

Заглянув в зеркало двумя минутами позже, он немного расстроился: рубашка, оказывается, была рассчитана на кого-то широкоплечего и длиннорукого – при верно подобранном росте. Ну, самую чуточку промахнулся с размером, бывает. Рукава придется подвернуть.

 

Зато человек, который смотрел на него из зеркала, ему понравился. Он не так часто, как хотелось, мог позволить себе классные вещи. И потому знал очень хорошо, насколько меняется выражение лица, если вещь действительно классная и тебе идет.

 

Остальное просто прикроем пледом.

 

 

 

Что еще он забыл?

 

Торт со странным названием, будившим какие-то ассоциации с Востоком, что ли («Прана» или «Прамити», вечно что-нибудь придумают) – на столе. Вино покамест в холодильнике. Фрукты нарезаны и разложены на тарелках – не слишком художественно, может быть, но с тщанием. Комната в целом имеет вид опрятный и доброжелательный. Компакт-диск – ретро-сборник из вещей Олдфилда, Кейко Мицуи и Мородера, самая та музыка для… ну ладно, просто для фона – в проигрывателе.

 

Она даст о себе знать через девятнадцать минут. Обычно она очень пунктуальна.

 

На кухне он открыл форточку, закурил, прислушался к своим ощущениям.

 

Дергаюсь? Да, немного.

 

Робею? Еще бы.

 

Рад? Не знаю даже. Для радости и грусти будет огромный кусок жизни, целиком умещающийся в одно-единственное слово «после». Точно так же, как вся его предыдущая жизнь со всеми предыдущими волнениями умещалась в короткое словечко «до».

 

На заднем плане мыслей довольно давно обосновался некий щекочуще-саднящий звук. Непривычный, но вместе с тем смутно знакомый и оттого еще более раздражающий. Как если бы большая механическая стрекоза кругами летала за форточкой, стремясь попасть внутрь.

 

Он выглянул в окно, ища причину звука.

 

Бетонный пятачок двора со всех сторон обступали кусты сирени – как обычно вечером, они выглядели грустно-насупленно. Жара немного спала, но чувствовалось, что это только краткая передышка, и завтрашний день будет еще немилосерднее. Континентальный климат: зимы в эти краях суровостью могли поспорить с сибирскими, зато летом город превращался во влажную тропическую баню. Он в который раз подумал, что хорошо сделал, переехав из двухкомнатной квартиры на пятом этаже в однокомнатную на втором. Доплата была совсем небольшой, но теперь он был избавлен от ежевечерней муки – там, на верхотуре, под железной крышей скапливалась вся липкая духота дня. Да и подниматься, знаете ли….

 

Во дворе дети катались на велосипедах. Им-то жара была нипочем. Какой-то мальчишка в красной майке на три размера больше, чем нужно – она то и дело сползала с худого загорелого плеча – прикрепил к передней раме треснувший пластиковый стаканчик. Когда мальчишка крутил педали, стаканчик и колесо соприкасались, производя тот самый стрекот, вроде как от моторчика.

 

Мальчишка, ясное дело, был счастлив.

 

 

 

Зазвонил мобильник в кармане джинсов. Он поднес аппарат к уху и услышал ее голос:

 

– Извини, я совсем немного опоздаю. Знаешь этого старого художника, он выставляет свои картины на набережной? Не удержалась, зашла посмотреть. И не зря: купила одну, с лопухами, воронами и закатом.

 

– Где ты сейчас и что делаешь?

 

– Еду в маршрутке и разговариваю с тобой. Ты не сердишься?

 

– Сержусь страшно… Ерунда какая, что ты, в самом деле. Ты же знаешь – «эффект Ксю».

 

– Я скоро буду.

 

Нажав на «отбой», он еще раз окинул комнату – старательно отвлеченным, чуть ли не с другой планеты, взглядом: вдруг что-то пропустил? Все в порядке, успокойся. Теперь быстренько в ванную, достать из воды влажные колючие стебли, обернутые целлофаном…

 

 

 

Ну и что с того, что он даже не знал, как она выглядит? Вообще единственное, что он знал – это ее имя, да и то усеченное до тинейджерской клички-дразнилки. Из-за этой клички он представлял ее как бы без возраста, высокой и худенькой, с небольшой грудью и узкими бедрами. И почему-то – стрижка под мальчика. Ненавидит юбки, обожает брюки. А также плетеные фенечки, картины нищих художников, недорогое сухое вино, тонкие сигареты и прочую ерунду в этом духе.

 

Впрочем, коли ей так нравится, он ничего не имеет против.

 

Он-то сразу все ей рассказал. Потом ночь напролет проклинал себя за ненужную откровенность. И очень удивился, когда наутро она позвонила сама – как ни в чем не бывало.

 

…Да, эффект Ксю. Это он придумал давно – если в их отношениях было понятие давности. Ему казалось, что все произошло и происходит, будет происходить снова и снова в том безумно растянувшемся дне, когда он впервые набрал ее номер. Эффект Ксю: радость, помноженная на робость. В степени «навсегда». Неизвестное науке явление: все критические центры мозга отказывают враз, и мир за окном наполняется каким-то новым и светлым смыслом. «Ты не сердишься?». Пожалуй, этот вопрос она задавала чересчур часто. Но он отвечал всегда одинаково. Сам над собой посмеиваясь. Отмахиваясь от недоумевающих друзей – что ты в ней нашел? Мало вокруг настоящих женщин из плоти и крови?

 

Он и не искал. Просто однажды услышал хрипловатый с картавинкой голос в телефонной трубке – обычная история, ошибся одной цифрой – и все.

 

Такой эффект.

 

Звонок в дверь. Сейчас все выясним.

 

 

 

– Здравствуй.

 

– Здравствуй.

 

Пропуская ее в прихожую, он отъехал назад. Коляска тихо застрекотала – вот что напоминал звук за окном…

 

– Тесновато у тебя.

 

– Есть немного. Старая планировка.

 

Она замерла на пороге комнаты, не решаясь пройти и оглаживая на бедрах ситцевое платье. Чуточку слишком полных бедрах – это он заметил, как заметил и «гусиные лапки» в уголках глаз, и многое другое…

 

Она угадала его мысли, усмехнулась и сказала с прямотой женщины, которая давно не строит никаких иллюзий насчет себя (нет ничего грустнее этой прямоты):

 

– Что ж, полтинник – это полтинник.

 

Он кивнул:

 

– Я знал, что мы с тобой одногодки.

 

– И все-таки разочарован?

 

Он вынул из-под пледа букет темно-красных роз и сказал совершенно искренне:

 

– Ты точно такая, как я представлял… С днем рождения.