РеалIST

 

 

 

В сталинские времена «стучало» полстраны. Меркантильность перевешивала моральные принципы, поэтому истории потерпевших отличались лишь в незначительных деталях. Социалистическое соревнование в методах выживания привело к загниванию популяции советских людей, одержимых тотальным страхом…

Ада, насупив тщательно выщипанные брови, приказала:

– Необходимо обновить ситуацию: выбросить одного из участников. Пусть разберут друг друга и обольют грязью. Зрители ценят перец. Евгений, вам задание: проработайте стадное чувство.

– Полагаете, это – рационально? – спрашиваю.

– Дайте мне закончить логику! – Взбунтовалась режиссерша. – У нас жидкие капиталовложения. Все безобразно работают, зато красиво отдыхают! – Ее речь преображалась в полное собрание лозунгов. – Дайте реальный конфликт! Раздвиньте гуманитарные рамки выживания! Возбудите гамму отрицательных эмоций!..

Шоумены встретили меня вяло:

– Кто спонсор на этот раз?

– Дятел, – отвечаю, – и стучать придется всерьез. Так что – не стесняйтесь: больше грязи – шире морда…

К моему удивлению, ребятишки оживились: расселись за кухонным столом и начали обсуждение.

– Санбой – кариозный монстрилло, – задала тон Вега-Серова. – Причем, переживший семяизвержение в мозг…

– А ты себя понюхай, – обиделся Стасик. – Признайся честно: скольких ассенизаторов ты отравила?

– Действительно, – согласилась Дина, – девушке с таким запахом таскать нельзя. Ты похожа на шикарную казарму!

– Фашистка немилосердная, – отозвался Бронислав, намекая на недавнее избиение, – тебя же из борделя за зверство выгнали?

– Не шлифуйте мой мозг, – вяло молвила Вася. – Лично я против Серовой. Прости, подруга, ничего личного…

Анна-Лидия привстала со стула:

– Зато меня Тимоха полюбил!..

Пока шоумены ругались, Тимоха, действительно, грезил о великой любви. Он проник в сарай Матвеевны, чтобы украсть банку «Сельди Атлантической». Вообще-то, сначала он хотел поймать ворону и зажарить, но, поразмыслив, решил, что одной тушки будет маловато. Пища была ему необходима как закуска: внутренний карман Тимохиной фуфайки согревала бутылка самогона. Содержимое поллитры предназначалось для него и Веги-Серовой. Влюбленный сох по Анне-Лидии с тех пор, как увидел. Он мечтал встать перед ней на колени и чувственно открыться в стихах, но рифмы получались неубедительными. Накануне кавалер начал писать оду:

Приснилось мне, что ты со мной одна,
И я как лев, а ты – как антилопа.
Я вытащен тобою из говна,
И светит мне теперь…

 В этом месте поэт прервался: слово «антилопа» ему менять не хотелось, а приходящие на ум рифмы показались избитыми. Тогда он решил действовать: купил в Масловке самогон и полбуханки черного хлеба; закусь решил позаимствовать у тетки. Роясь в углу сарая, Тимоха бормотал недописанное четверостишье, воровато озираясь по сторонам. Наконец, он извлек из кучи опилок искомую килограммовую жестяную банку. Облизнувшись и сглотнув слюну, изрек:

– …И светит мне теперь… Селедка! Опа!..

…В тот момент, когда влюбленный лобзал свою съедобную добычу, из Москвы в сторону Хлыновки мчался черный «Фольксваген-Пассат», за рулем которого сидел Мишка Деревьев. Он вез своего друга Толика Бекетова навстречу судьбе: последнего угораздило влюбиться в Василису. Водитель предрекал:

– Пошлет она тебя, вот увидишь. Зря только бабло потратил. Думаешь, она цветов никогда не нюхала? Конфет не ела? Армянской кониной не ужиралась?

– Будь я бостонским душителем – удавил бы тебя, – мрачно отозвался Толик.

– Это чем же? – поинтересовался Мишка.

– Да чем угодно! Резинкой жевательной…

– За что? – недоумевал Деревьев.

– А с тобой морально тяжело.

Остановившись у дома шоуменов, Мишка заглушил мотор. Предложил:

– Может, к Женьке зайдем? А то время позднее, а у него – ни в одном глазу. Примешь с ним для храбрости…

На пороге их встретила хмурая Матвеевна:

– Чего надо?

– Мы вам вермишель привезли, – оптимистично ответил Толик. – Быстрого приготовления.

– Силос тошнотный, – резюмировала бабуся. – Сами-то, небось, такое не жрете. – И жадно схватила пакет с продуктами: – Давай сюды. Проходите. Женька, это к тебе!..

Я встретил их в комнате, принял верхнюю одежду, повесив ее на ржавые гвозди, вбитые в обшарпанную стену. Деревьев медленно опустился на стул, приняв позу мыслителя.

– Ты что такой загадочный? – спрашиваю. – Опять что-то украл?

– Изъял, – уточнил Мишка. – Десять экземпляров книги

«Мадам Бовари».

– Неужели прочел?

– Каждую! И Толику половину подарил. Теперь у него череп чешется от мыслей и либидо повысилось. Вытащил меня из жарких объятий натурщицы и за руль усадил. И вот мы здесь!

– С кем не бывает, – уклонился я от восторга. – Капусты квашеной хотите? Меня хозяйка подкармливает…

– Тысяча мерсищ, но – нет! Вызови Ваську, а то в студеную зимнюю пору серенады петь на улице западло.

– Она тебе не Васька, – нахмурился Бекетов, угрожающе сжимая в руке бутылку коньяка.

Пришлось идти. У калитки я едва не сбил с ног Тимоху. Тот обрадовался:

– Слышь, зёма… Тут это… Дело есть. В плане культурного размножения. Чувство у меня возникло к Нюрке-Лидке вашей. Уж больно она толстожопая. Люблю таких…

– Позвать? – спрашиваю.

– Братом тебе буду, – пообещал влюбленный.

– Не надо. Ступай в хату, – говорю. – Не на морозе же лямуры крутить.

– Меня тетка не пустит, – шмыгнул носом Тимоха, но решил-таки рискнуть…

Девицы моего благородства не оценили:

– Сводничаешь?

– Да уж, – соглашаюсь, – порнографирую потихоньку. Так вы идете?

– Разве что в рюмку плюнуть и послать? – цинично предположила Василиса, лениво наводя макияж.

Аня-Лида загадочно закатила глазки:

– Я призадумалась…

– А мозг в руках в руках держала, – стервозничала Вася.

Мне оставалось только миротворствовать:

– Умоляю: будьте политкорректны!

Увидев на пороге дам, влюбленные вскочили со стульев. На столе уже стояли стаканы с выпивкой, и была разложена газета с селедкой. Лежа на кровати, Матвеевна хмуро ворчала:

– Устроили тут дом свиданий, вся бесстыжесть наружу. – Ее благоразумно угостили коньяком, но наличие на столе сельди возбуждало в ней смутные подозрения.

Я гостеприимно усадил девушек за стол. Толик с Тимохой смущенно отошли к двери. Процесс сватовства взял в свои руки Деревьев.

– Приветствую, небесные богини, – высокопарно начал он. – Пред вами исступленно бьют челом невольники проделок Гименея. И, засучив по уши рукава, я признаюсь за них в глубоких чувствах. Они вас любят, страждут и хотят!

– Кто – кого? – прагматично уточнила Вася.

– Ах, да, забыл. Простите, миль пардон! – Мишка указал на покрасневшего Толика: – Мой друг-сосиска, господин Бекетов уныло сохнет именно по Вам. Его не орошают ни настойка, ни чистый спирт, ни гнусный самогон, не воскрешает милая беседа. Его рассудок умер, как Ильич!..

Из своего угла, всхлипнув, отозвалась Матвеевна:

– Ишь ты, черт, Есенина знает! Я б такому отдалася.
Я держался из последних сил, но Мишка уже поймал кураж:

– Второй товарищ на фиг мне не нужен, но чувства, что испытывает он к гражданке Анне-Лидии-Серовой, к ее упругим бедрам и грудям, к ее тылам и линиям фронтальным, способствуют тому, чтоб я изрек: бедняга любит! Дайте же надежду!..

Девицы растерянно открыли рты: речь, произнесенная Деревьевым, ввела их в безграничный ступор, но Мишка останавливаться на достигнутом явно не собирался:

– Дары армян – трехзвездочный коньяк, дары деревни – самогон вонючий – желаете ль на радостях вкусить? А опосля, когда могучий Бахус окутает в объятьях ваш рассудок, вы сможете им вынести вердикт: возлечь на печке или плюнуть в рожу!..

Вега-Серова, оправившись от культурного шока, рекомендовала оратору:

– Бросай курить эту гадость, а то прет тебя как-то не по-детски.

– Я трезв как автоинспектор, – парировал Деревьев.

Осмелевший Гальченко выдвинулся вперед и отчаянно признался:

– Нюрка, я ради тебя пить брошу и хату починю. А хочешь – поброюсь!

– Шерсть надо соскоблить, – снизошла до ответа Аня-Лида, – а то выглядишь, как цирковой гегемон. И не говорим мне про свою виллу для быдло-класса. Ты хоть знаешь, что такое деньги?

– Я-то? – растерялся Тимоха и автоматически соврал: – Еще как знаю.

– Хорошие?

– Прекрасные знаю!..

– Я – старый солдат, – вступил в разговор Бекетов. – Когда же усталый путник прильнет иссушенными губами к живому источнику?..

– Баян, – отреагировала Васька.

Толик, привыкший успешно цитировать реплики киногероев, оторопел:

– Вы привлекательны, я – чертовски привлекателен…

– Отвали, баянист, – грубо осадила его пассия.

– Но почему же ты, скотина, не отказала сразу?! – не на шутку обиделся воздыхатель.

– Да пошел ты…

– Врешь, – зашипел кавалер, – не пошлешь!..

Василиса налила себе коньяку и, легко опорожнив полстакана, бессердечно констатировала:

– И пойло ваше – дурь для проституток.

– Но ты же пьешь, как воду, мой нектар! – Возвышенно возмутился рыцарь и разочарованно зашептал: – Убогая, да ты – не одуванчик: ты – потаскушка, коих свет не видел!..

Деревьев оценил размер стиха и тут же включился в творческий процесс:

– Видал, видал, и даже не таких!.. А кореш мой, мадам, – непосылаем: ни на фиг, ни к чертям, ни даже в пень. Он явится как Мюнхену – диктатор, как Ильичу – поганый провокатор, как мавзолею – сталинская тень!..

– Вот придурки, – буднично сказала Серова, опустошив свой стакан. – Пойдем отсюда…

В углу захихикала Матвеевна:

– Молодцы, девки! Так их, кобелей!

Гальченко вскинул голову и, прищурившись, уточнил:

– Значит, не дашь, да? Вот оно, значит, как? – И внезапно заныл: – Тогда угостите меня чем-нибудь, пожа-алуйста…

Но дамы остались глухи к его мольбам. Подло хихикая, они покинули хату Матвеевны и заперлись в шоуменском доме, из окна второго этажа наблюдая за действиями отверженных любовников. Деревьев нашептывал Толику стихи, и тот декламировал их, изощряясь в эпитетах:

Всех посылали понемногу,
Куда-нибудь и как-нибудь,
Но я не выйду на дорогу,
Отправясь в эротичный путь!
В твоем посланьи – море фальши.
Иди сама куда подальше!..

 Тимоха, оскорбленный в лучших чувствах, залпом выпил свою самогонку и, вывалившись на улицу, разразился проклятиями:
– Москвички позорные! Всю Россию развратили! Чтоб вы сгорели, супергрымзы!..

Грязная вата зимнего неба поглощала эти крики, пьяным ветром убивая тщетное отчаяние. Тусклая желтая лампочка безразлично раскачивалась над крыльцом шоуменского дома. Вдоволь наоравшись, кавалеры разбрелись. Гальченко поковылял к себе домой, Бекетов с Деревьевым сели в машину, напоследок бросив мне «тебя в Москве ждут-не-дождутся».

– Кто? – спрашиваю.

– Да немка твоя, – ответил Мишка. – Ты бы ей позвонил, что ли. А то морочишь голову чувихе…

Наутро Ада сделала вывод:

– Всех повыгоняю.

– За что? – вздрогнул Гудман.

– Простите за то, что я вас уважаю, но посмотрите на себя! А еще лучше – ощупайте! – завелась режиссерша. – У вас должен расти интерес к работе, а у вас что растет? Хамить не обязательно.
Левка попытался втянуть живот, но едва не задохнулся. Цюруповна злобно продолжала:
– Взять, к примеру, Стасика. Растапливал печь – обжегся; колол дрова – посадил занозу; мыл полы – подвернул ногу; вкручивал лампочку – порезался! Откуда такое травмолюбие? А девушки-мегасамки? А сценарист, разместивший пасквили в интернете? Кстати, позовите его…

Я подошел к микроавтобусу, где размещалась ПТС. Ада приветствовала меня словами «вот он, Сухово-Кобылин». Мой рассудок инстинктивно выпал в осадок, и там притаился.

– В чем дело? – спрашиваю.

– Я читала ваши оскорбительные рассказы. По чьему заказу вы разрушаете имидж студии?

– Ни по чьему. Обычные зарисовки…

– «Шефу в лоб влетел голубь». По-вашему, это смешно? Между тем, Шефа сам губернатор Орловской области наградил памятной медалью!

– Прекрасно, – говорю. – Подарю ему на Новый год алую подушечку.

– Вы истощили мое терпение, – недобро прошептала Цейтлер. – Чтобы завтра же духу вашего здесь не было. Я вас увольняю!..

Когда посылает начальство, обычно приходится идти. Можно, конечно, громко хлопнуть дверью, но на открытом воздухе это затруднительно. Единственная замена сатисфакции – история Шефа. Бог покарал его в тот же день. В городе Орел его напоили. Отвезли на вокзал. Пересекая привокзальную площадь, он совершенно не смотрел по сторонам, будучи увлеченным беседой с каким-то чиновником. И вдруг, подняв голову, увидел над собой огромную голову орла. Этот орел, установленный по приказу мэра одноименного города, был поистине ужасен. Внешне он напоминал гигантского птеродактиля с элементами самолета-кукурузника, крылья которого были покрыты мхом, заменяющим то ли шерсть, то ли перья. Остекленевший взгляд птицы потряс Шефа: у того мгновенно отвалилась нижняя челюсть и потекли сопли. Кстати, подмигивать он так и не перестал…