Дом на Митридате

На чтение потребуется 55 минут | Аннотация | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Лето! В детстве всегда – лето. У нас с Жекой каникулы, у папы – выходной, и мы собрались на рыбалку. Папа будит нас затемно, и в серенький предрассветный час мы уже садимся в первый полупустой утренний автобус. Солнце ещё только встаёт над морем, а мы уже приехали в Подмаячное. Автобус разворачивается и уходит обратно в город, оставив нас на сонной и пустынной улице. Папа одобрительно оглядывает нас:

– Двое рядовых и ефрейтор. Шагом марш! Левой, левой!

И негромко запевает:

Через речку перешли, на полянку сели,
На полянку сели, командира ждали.
Вот идёт наш командир с красными флажками,
С красными флажками, с ружьём за плечами.

Когда мы идём с мамой, на посёлок или в город, мы обычно спешим, потому что у мамы запланировано много разных дел, и она ничего не успевает. А папа никогда не спешит, даже по делам, поэтому ходить с ним – одно удовольствие. Вообще-то, папа не любит вспоминать о войне. Но если он запел военную песню, значит, он в хорошем настроении. Значит, его можно разговорить и кое-что разузнать. И лучшее время для этого – когда мы шагаем по степи: раз-два, раз-два, в рюкзачке за плечом побрякивают грузила и жестянки с наживкой, а вдали, за прибрежными холмами, синеет полоска моря.

Шла с ученья третья рота
У прохожих на виду.
Мимо сада-огорода,
Мимо девушек в саду!

Раз-два, раз-два!

Солнце поднимается выше в небо, и степь пробуждается. Высоко над нами, так высоко, что и не видать, поёт и заливается жаворонок. Над степью движутся волны жаркого воздуха, наплывают пряные ароматы шалфея, чабреца и полыни, и других, неизвестных мне трав. Вся она, до самого края неба, солнечно-жёлтая, сухая, шуршащая, звенящая мириадами ликующих цикад. Полосатые ящерки, серые и изумрудные, греются на придорожных камнях. Кузнечики скачут из сухой травы из-под наших ног и разлетаются, распустив веером цветные подкрылья. Я загребаю сандалями пыль, и в моих карманах уже звенит железо – осколки бомб и снарядов, щедро рассеянные по степи. Папа этого не любит и просит: не пыли. Сейчас скажет: выбрось, зачем ты это подбираешь? Он каждый раз так говорит. Он не понимает, что я собираю не всё подряд, а только те, на которых отчеканены угловатые и острые немецкие буквы, каких нет в наших книжках.

– Папа, расскажи про войну!

– Война – дрянное дело. Ничего хорошего в ней нет.

– Расскажи, дядя Лёня! – загорается Жека.

– Ладно, – соглашается папа. – В начале войны, в августе, мне в аккурат стукнуло шестнадцать лет. Школу я не закончил, пошёл работать на железную дорогу вагонным мастером. Сопровождал эшелоны на фронт. Фронт был рядом. Туда везли технику, обратно в тыл – раненых. Бомбили нас сильно, таких бомбёжек у нас даже на фронте не было. Оставлять эшелон нам не разрешали, мы отвечали за груз. Но один раз я всё же выскочил под бомбёжкой из вагона, как будто кто меня толкнул. А когда отбомбили, возвращаюсь, гляжу – место, где я сидел, изрешетило осколками, и противогазную сумку с сухим пайком, что над полкой висела, срубило. Вот такой был со мной случай.

В армию я пошёл добровольцем, когда исполнилось восемнадцать. У меня была броня от железной дороги, но я хотел бить немцев, и родители не препятствовали. С питанием было плохо. На железной дороге, в Осташкове, кормили пшённой кашей, а в Бологом давали приваренную пшеницу, жевать её – все дёсны сотрёшь. А тут в нашем совхозе пала лошадь, и её отдали народу. Мать наварила мне на дорогу конины, жесткой как доска, с тем я и поехал.

Направили меня в школу младших авиаспециалистов. Там было тяжело. Занятия шли с утра до ночи, пулемёты разбирали и собирали с завязанными глазами, приходилось слушать лекции в противогазах. А кормили плохо: фунт хлеба давали на день и солёную селёдку на ужин. Некоторые падали в голодный обморок. А я – ничего. У меня желудок не разработанный, я привык есть мало. Присвоили мне младшего сержанта и направили в штурмовой авиаполк. Там я и служил мастером по авиавооружениям и летал воздушным стрелком. Были мы на Украине и в Молдавии, в Польше на Сандомирском плацдарме, потом в Дрездене и Бреслау, в Берлине, а закончили войну в Праге.

– На чём ты летал, дядя Лёня?

– На Ил-2, бомбили немцев. Надёжная машина, и вооружение приличное по тому времени. Шестьсот килограммов бомб берёт, у пилота скорострельные пушки, пулемёты ШКАС на крыльях, и у стрелка пулемёт Березина на турели.

– Дядя Лёня, а ты немцев сбивал?

– Не доводилось. Когда налетят мессершмиты, такая идёт круговерть, не всегда и поймёшь, кто попал. Все стреляют. Задача стрелка – отогнать тех, что заходят сбоку и сзади. На вылетах нас обычно прикрывали наши истребители, Яки. Вот они – да, они сбивали. А моя работа была в основном на земле: техобслуживание, заложить боекомплект, подвесить бомбы, реактивные снаряды. Работали с раннего утра до двух ночи, спали урывками. Запомните, молодые люди: война – скверная штука. Это тяжёлый, изнурительный труд, и геройства в ней никакого нет. Но кормили нас подходяще, питание было офицерское.

Но я не верю папе. Я знаю: он – герой. В семейном альбоме есть фронтовая фотография. На ней молодой папа, светлоглазый и красивый, с медалью на гимнастёрке, в окружении боевых друзей. И дядя Миша, бывший военный лётчик, говорит про папу то же самое. У штурмовиков, объясняет дядя Миша, кабина пилота защищена бронёй, потому что пилот ведёт машину. А кабина стрелка не защищена. Так сделано специально, чтобы уменьшить вес самолёта, чтобы брать побольше бомб. Нужно быть очень храбрым человеком, чтобы летать воздушным стрелком. Пули немецких истребителей и снаряды зениток прошивали фанерную обшивку штурмовика насквозь, и стрелки часто погибали. Папе повезло, его только ранило осколками, после этого ему больше не давали летать. В выдвижном ящике комода папа хранит свой военный билет. Там написано: «Младший сержант 140-го гвардейского штурмового авиаполка, награждён медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», «За освобождение Праги». Папин гвардейский значок лежит там же, в картонной коробочке, но медалей там нет.

– Папа, а где твои медали?

– Потерялись, – подумав, отвечает папа.

– Как потерялись? – огорчаюсь я. – Когда?

– Давно. Ты тогда ещё не родился.

Я расстроен пропажей. Мне очень хочется подержать тяжёлые золотистые кругляшки, потрогать колодки, обтянутые цветными муаровыми лентами. Но у папы другое отношение к наградам, он называет их висюльками. И папино объяснение звучит как-то неубедительно. Он знает, куда делись медали, но почему-то не хочет об этом говорить, и сегодня больше ничего не расскажет.

Мы выходим на гребень прибрежных холмов, и перед нами раскрывается новый простор, веющий свежестью, переливающийся солнечными искрами, сияющий всеми оттенками синего, голубого и зелёного. Под нами медленные волны, шурша, накатывают на пустынный песчаный пляж, ветерок поднимает мелкие белые барашки, сливающиеся вдали в изменчивые муаровые узоры. Ноги неудержимо несут меня по крутой тропинке вниз, к морю. Впереди у нас целый день рыбалки и купанья.

О судьбе папиных наград я узнал много позже, когда задал ему тот же вопрос сорок лет спустя:

– А всё же, папа, куда делись твои медали?

– Пропил, – ответил отец кротко, с обезоруживающей прямотой. И рассказал такую историю:

– После войны наш полк три года стоял за границей. Сначала в Германии, потом в Австрии, в Венгрии. Первое время за боевые нам выплачивали деньги, хоть и небольшие. А потом перестали. Я хотел вернуться домой, к родителям, а меня не демобилизовывали. Предлагали остаться в армии старшиной. И отпуск не давали. У младшего комсостава какая жизнь в гарнизоне? Офицеры, те вечером идут домой, к жёнам, к семьям. А мне куда деваться? Написал я тогда себе стопку увольнительных, и стал ходить в самоволку. Ну и поймали меня, принялись прорабатывать. Позоришь, говорят, полк, недостоин звания комсомольца. А я молодой был, с гонором. Раз недостоин, говорю, – выхожу из рядов. И выложил комсомольский билет им на стол. Глупость, конечно, была большая с моей стороны. Занялся мной особый отдел. Вызвали в особое дивизионное совещание, и там пошёл уже другой разговор. Спасибо командиру дивизии, хороший был мужик, замял это дело. В общем, продал я медали вместе с наградными книжками. Были после войны такие граждане, которые хотели иметь боевые награды. Медали продал, а деньги пропил.

Папе было, за что благодарить комдива. Особые совещания многих отправили без суда в лагеря толкать тачку, которую в народе так и называли: машина ОСО, две ручки, одно колесо.