Ебитеньевка и ее обитатели

 

Быль на и за гранью фола

 

 

 

 

 

К сельсовету, поминутно попёрдывая и воняя перегаром, подъехала машина иностранной модели. Знатоки, бывавшие в райцентре полгода назад, определили её как «Форд».

– Хороший форд, – подумал Антон. – Почитай, сколько лопат, серпов и тяпок изладить можно.

А из импортного форда начали вылазить районные и областные начальники. Насчитали семь особей. Хведя суетился между ними с хлебом-солью, установленными на накрахмаленном рушнике.

– Давно пожаловать, гости заморские, – веньгал Иван Пантелеймонович. – Милости прошу к нашему шалашу, то есть к вигваму.

 

Гости рассаживались за столом непринуждённо и весело, как будто тут и сидели всю свою вонькую жизнь. А председатель думал об одном: «Уедут, суки, напьюсь. Лишь бы сейчас не ударить в грязь хлебалом».

 

Хлебалом в грязь не ударили, Калиниха расстаралась на славу. Маринованные огурчики и помидорки, капустка, рыжики, сало копчёное и окорочёк. Колбаса домашняя с чесноком и перцем. Пельмени мясные, рыбные и ретешные. Центр стола венчал жирнючий, как Егорушка Гайдар, гусь, запечённый с яблоками и мелкими дикими грушами.

Из питейного – разнообразные наливки местного производства. Черёмуховая, малиновая, черешенка, ну и, ясен хрен, водка. На запивку в запотевших глиняных глечиках – квас шиповенный.

 

Председатель, как и положено радушному хозяину, самолично наполнил рюмки водкой.

– Ну, дык чё, гости дорогие, давайте с устаточку по маленькой? А то ведь пока до нас доберёшься по нашим ху… ой, буеракам, так из яиц гоголь-моголь получится.

Шутка гостям понравилась, довольно заржали. Выпили, посопели, потянулись к закускам. А Иван Пантелеймонович тем временем быстренько разлил по новой.

– Ну, давайте дорогие друзья, дабы не охрометь…

Его перебил худой, мосластый, солитёрного вида председатель райпотребкооперации Пердыщев.

– Нет, хозяин, ты уже говорил, щас наше слово. Чё хочу сказать вам, дорогие Ебитяне. Хозяйствуете вы справно. План по мясу выполнили, по хлебушку аж сто пятьдесят процентов дали. А уж по яйцам дали, так дали. Все двести процентов. Так что не боись, председатель, не ругать тебя приехали, а хвалить вовсе. Вполне может статься, что к правительственной награде тебя представим.

 

«Пой, сука, пой, – думал Иван Пантелеймонович. – Десять тысяч рублев взял и не поморщился. Да я тебе за такие бабки не то, что медаль, я тебе за них, бля, наждак зубами остановлю, зайца в чистом поле раком насмерть загоняю. Медаль, мля…»

А Пердыщев пел соловьём.

– Эх, дорогие селяне-ебитяне! В пример ваш колхоз будем ставить, в газете о вас пропишем. Загремит ваш колхоз, поднимется «Ленинский орган» над всеми остальными орга… хозяйствами. Кстати, а чё название такое? Когда выдумывали, то что имели ввиду?

 

Вся комиссия заржала, а Иван Пантелеймонович надулся.

– А вот святые для нас органы я трогать руками никому не позволю.

Заржали ещё громче. Иван Пантелеймонович понял двусмысленность сказанного и вначале робко улыбнулся, а потом, плюнув на приличия, залупился на всю горницу.

 

Минут через сорок конкретно разогретые спиртным гости горланили на всю ивановскую «По диким степям Забайкалья» и «Ой мороз мороз». Никто ещё не знал, что линии судьбы сведут в одном месте таких совершенно разных особей. Районных боссов, плотника Фисю и коровьего мужа Зюгу. Всем было хорошо, а точка пересечения уже приближалась. Когда в очередной раз выпили и дружно грянули «На побывку едет, молодой моряк», в горнице вдруг потемнело, в окно заглянул огромный и страшный, налитый кровью глаз. С треском и звоном в клочьях рамы вылетело оконное стекло, и кошмарная рогатая башка влезла в окно.

 

В комнате воцарилась тишина, гости, онемев, во все глаза смотрели на чудовище. А новоявленный меломан, явно недовольный отсутствием музыки, брюзгливо мукнул и дёрнул башкой. От этого движения со стены свалился портрет Горбачёва, а Мичурина перекосоебенило так, будто он упал со своего детища, сортового развесистого укропа.

 

За окном послышался шум, шлепки и голос Фиси:

– Куды ты, сука, лезешь? Ты что, композитор грёбаный, в турму меня посадить хочешь? Ты знаешь, что там козлы районные бухают на халяву, колхозные бабки пропивают вместе с засранцем Хведей. А ты, мурло, меня подставляешь. А ты думаешь своей рогатой тыквой, что эти мудаки обидются, и все шишки на меня? Вылазь, гнида, вылазь гомик. Убирай харю, козёл, или я сейчас кузнеца позову, и тогда всё, считай, писец тебе.

 

Каждое слово плотника было слышно в горнице и колоколом отдавалось в голове председателя. «Хер мне, не медаль, хер, не орден. С председателей точно снимут, а то и сошлют куда-нибудь к полярному сиянию».

Иван Пантелеймонович, не глядя ни на кого, поднялся, открыл шкаф и, пошарив, достал из него карабин. Гости с красными рожами и стеклянными глазами даже дышать перестали. А хозяин проверил магазин и, дослав патрон в патронник, направился к выходу.

 

Подглядывавшая в щёлку Калиниха кубарем вылетела с крыльца на улицу и заверещала:

– Егорша, Фисин. Беги, адиёт, убьёт тебя Ваньша, у него ружжо!

Пьяный Фися всё же понял отравленным умом, что где-то перебрал. Не дожидаясь экзекуции, он свистнул («За мной, урод!») и так припустил по улице, что только пыль заклубилась. Зюга подумал, прикинул чё-то своей бычьей башкой и трусцой бросился догонять своего нечаянного кореша.