Тризна по генералу

 

 

 

– Ну, как он?

– Думаю, осталось немного, – шепотом произнесла Франя. Она стояла на пороге в твидовом платье и серых туфлях. Ее томный взгляд не выражал ничего, делая законченным образ героини немого кино.

В тот самый момент из комнаты за ее спиной сквозь щель приоткрытой двери донеслось кряхтение и надрывный кашель. Через некоторое время кашель утих, перейдя в редкое икание, и послышался недовольный низкий голос, поставленный, привыкший исключительно повелевать, но до смешного гнусавый:

– Франя, кого еще там нелегкая принесла? С кем ты разговариваешь, блудливая бестия?

– Дорогой, это Герман, – Франя повернулась одной головой к комнате и, желая быть на сей раз услышанной там, повысила голос.

– Какой, к черту, Херман? Только интервентов еще не хватало. Гони его в шею.

Франя плавно переместилась в другой конец прихожей и заглянула в комнату, спрятав за дверью голову, а мясистым задом призывно глядя в коридор. Герман, не разуваясь, беззвучно придвинулся к нему и, не заботясь о том, чтобы оставаться незамеченным для обитателя комнаты, положил руку на обтянутую платьем выпуклость. Телодвижений возражения со стороны плоти не последовало. Тем временем голова на другом конце не
отвлекалась, а пыталась что-то разъяснить.

– Ладно, пусть войдет, – послышалось наконец из-за двери. – Только быстро, наступательным аллюром, а не парадным расхлябанным маршем. И не таким прикурить давали.

Теплая трепещущая масса под рукой Германа неожиданно пропала вместе с хозяйкой, шагнувшей  в комнату. Раздосадованный Герман остался один в прихожей и во всей безрадостной реальности. Вдруг дверь немного приоткрылась, из нее высунулась женская чуть оплывшая рука. Указательный палец с безобразным перстнем отделился от остальных четырех и поманил к себе. Кроме Германа в прихожей никого. Выходит – его. Обладательницы этого комплекта видно не было. Но по логике вещей это должна была быть Франя. Хотя Герман и не знал точно, как выглядит ее отдельно взятая рука. Он на мгновение зажмурился, пытаясь мысленно подставить к ней эту не такую уж соблазнительную конечность. Образ все как-то отказывался оформляться. Герман открыл глаза и осторожно наклонился, с уже гораздо большим интересом пытаясь разглядеть, настоящий ли камень в перстне. Он был отнюдь не знаток, но ему почему-то казалось, что при близком рассмотрении можно найти какие-нибудь надежные отличительные знаки. Тем временем, почувствовав, очевидно, на себе теплоту его дыхания, к пальцу, обладателю сомнительной драгоценности, присоединились остальные, и раскрытая пятерня начала нетерпеливо шарить в воздухе. Нашарив что-то – Германов нос, – она грубо ухватилась за него и рывком втащила за ним всего Германа в комнату.

На огромной кровати царских времен, высоко на подушках, жуя культю потухшей сигары и сопя, лежал тучный генерал. Вид он имел сердитый. Пепельно-серая кожа его заплывшего лица создавала впечатление сильно запыленной от длительной неподвижности. Герман обиженно потирал пострадавший орган, когда пропавший между огромными щеками генеральский рот вместе с очередным приступом кашля выплюнул обслюнявленный окурок и в коротком перерыве между потрясающими грудь толчками изверг пренеприличнейшие ругательства. Часть из них, неразборчивая, по-видимому, относилась к телесным склонностям пришедшего гостя. Вот кашлевые толчки стихли, но генерал почему-то сразу перестал говорить. Потрескавшиеся губы, похожие на устриц, показались из-за красных бульдожьих щек и нервно задвигались, ища что-то.

– Франя, где мой табак? – раздраженно проговорил генерал.

Та, к которой взывал он, без тени брезгливости подняла с ватного одеяла вспухший окурок и осторожно поместила его на прежнее место.

Эффектно очерченная, но наспех прорисованная немногословная Франя вернулась на место и стала у двери, сложив руки на округлом животике. Во взгляде по-прежнему светилась улыбка, барабан проектора дежурных эмоций застрял в одном положении. Один вид улыбки на все случаи жизни. Универсальная. Но до невозможности милая.

Генерал продолжал свое горизонтальное существование с отрешенным выражением лица, а через минуту – уже закрыв глаза, так и не успевшие до конца разлипнуться. О том, что он еще жив, можно было понять только по детским хоботковым движениям губ, сосущих
почерневший окурок «Дойче-Вахте», да по редким непроизвольным толчкам грудной клетки, на которые он уже не удосуживался отвечать кашлем.

– Дорогой, это Герман, – ни к кому, собственно, не обращаясь, повторила Франя.

Вместо ответа генерал кашлянул, громко булькнув чем-то внутри. Многострадальный сигарный уродец снова вылетел, на этот раз – на пол.

Генерал скривил одну половину лица, как делают при громком боковом звуке, и повернул голову. Из-за жирной шеи этого оказалось недостаточно, и он недовольно засопел. Но поворачивать туловище не стал.

– Ходи сюда, отрок. У меня последнее время что-то неважно с глазами, – слукавил он.

Беспокойно пошамкав губами и посмотрев по сторонам, генерал недовольно нахмурился.

– Франя, где же ты, вавилонская блудница? Куда там запропастилась моя цигарка?

Франя торопливо собрала в складки подол и, обогнав Германа, подбежала к кровати, подняла с ковра незадачливого беглеца, аккуратно стряхнула с него пыль и нежным движением снова вернула его в заскорузлый рот. На этот раз противоположным концом. Герман тем временем осторожно, ровно настолько, чтобы не казаться откровенно наглым, подошел к изножью кровати.

Генерал тем временем снова закрыл глаза. Когда же открыл их, недовольно нахмурился одной половиной лица. Это упорное одностороннее предпочтение мимики навело Германа на мысль, что это какой-то непроходящий паралич. Но на самом деле это была обыкновенная лень.

– А, это ты, сопляк, – от ощущения значимости предстоящей речи генерал, казалось, воодушевился, даже задвигалась вторая половина лица. – Что, рядовой, опять прискакал за денежками? Ну, давай, не стесняйся. Ну что ты, что ты, не стоит. Что, местные кредиторы уже не дают? Да, пожалуй, это не наши, петербургские. Эти деньгам счет знают. И прохвостов видят насквозь.

– Дядя, я не... – начал Герман, но тот резко оборвал его.

– Обращаться по уставу. Будет еще каждый плут меня на свой манер величать. Да еще у меня в штабе. Будто они вместе со мной да с Николаем Николаевичем, долгих лет, кстати, батюшке, на Петроград наступали. А пусть вот выкусят, штатские орлики. Соколики. Гуси-лебеди, мать их туды.

Генерал замолчал. Его сизое лицо залил густой девичий румянец. Он снова с остервенением выплюнул сигару и уставился в окно. Только бесноватые глаза продолжали вращаться по инерции.