И листва увядает…

* * *

Не проси, не моли
О пощаде угрюмую скуку.
Все равно победит
И утащит в немую пучину.

Не протянет никто
ни тростинки. Тем более – руку.
Позабудь. Подчинись.
Уплывай на кораблике грусти.

Черно-белая ночь…
Сквозь окно проступают лениво
очертанья зимы,
мельтешащей порывами ветра.

В небе звезды мерцают,
как вспышки. Как искры огнива.
В небе звезды… мерцают…
Да-да, я запомнил про это.

* * *

скучно, не правда ли?
память царапает сердце.
Небо закрыто волокнами туч – без просвета
мы, с моей памятью – редкостные умельцы
можем оставить слушателя без света.

есть настроение – можно рыданья в голос
сделать традицией – чьей-нибудь
нет
не нашей.
Вместо веревки и мыла оставим волос
в пальцах у парки
посмотрим, что будет дальше.

Окна захлебываются в темноты паутине.
Город поймала ночь, холодна и липка.
звезды – колючей проволокой. Бригантиной
память плывет по проспектам. А я – улиткой.

блокаде

в небе мечется не
свист соловьиный, не
лепет любви не
трепет листвы, не
визг тетивы
В небе мечется смерть.

Над городом мечется смерть.
пролетая проспектами
ежесекундно
ежеминутно
вьюга ломает сердца

гриву туч растрепали
невидимые руки

парки прядут свою пряжу
все чаще вздрагивая
от холодного стука ножниц

все чаще.

и думается
может выйти на улицу
и умереть на свежем воздухе
направляясь в библиотеку
за томиком Данте
как твои знакомые?

в небе мечется не
свист соловьиный, не
лепет любви не
трепет листвы, не
визг тетивы

петербургские Парки рыдают
оглохнув от стрекота ножниц
и земля трясется

каменные сфинксы над Невою
уже не пытаются задавать вопросы

медный всадник не мчится по городу
его сместила черная всадница

сохрани лучину твоего сердца
искру твоей души.

в небе мечется не
свист соловьиный, не
лепет любви не
трепет листвы, не
визг тетивы

* * *

Слушай, помнишь, мы жили иначе…
ведь было, не правда ль?
Домби-сын не сгорал от болезни
а дочь не забыли
это время давно под
густеющим саваном пыли
ты же помнишь меня
не убитый тогда еще Авель?
Было небо и глубже и чище
и строже и звонче
к небесам фимиам поднимался
и голос был крепок
и я не был пришпилен
иглами офисных скрепок
к застарелому быту
и выпотрошен без остатка

Мы давно под покровами пыли
мы пыль
и питаемся – пылью.
Каждый сам себе Каин и сам себе Авель

* * *

за окном только воздух. И более ничего.
остальное неважно – мелко и второстепенно

убежать и зарыться в зеленой листвы волокно…

…это старый мотив, но приходим к нему постепенно
поступенно приходим сквозь батальоны домов
как солдатики оловянные – небоскребы
Да, ты молод, но ты в этом мире не нов
были прежде такие и будут ползти из утробы.
за окном только воздух. Звенящая тишина
как в тиски зажимает. Молчанием сковано горло.
видишь, слово твое вылетает за створки окна
тщетно ищет кого-то
того, кого временем стерло.

* * *

И трудно верить голосу и взору.

ветра холодные вздыхают
вздымают покрывало
тончайшее – из пыли придорожной.
машины торопливо рассекают
проспект, стремятся вырваться на волю
из кокона, бетонного гнездовья.

и странно верить голосу и взору.

пространство рассыпается на звезды –
настала ночь. Там, возле фонарей
моя фигура медленно бредет.
Сознание ослеплено словами
и выспренни и безнадежны фразы

и сладко верить голосу и взору

а небо вяжет солнце для рассвета
сверкают в небе спицы
ночь уходит
кричит картавый голос петушиный

и страшно.

солнце взламывает веки

и больно верить голосу и взору

а может и не стоит?
сердце бьется
дрожит рука
уста немы. И дико –
какой Орфей, какая Эвридика?!
Все – сказки, мифы.

Город дребезжит
трамваями
что проплывают
синими жуками
по каменной дороги чешуе.

и трудно верить голосу и взору
родней которых не найти нигде.

* * *

горизонт оплавлен солнцем
город запахом сирени
пропитался. В небе синем
прорастает корень лунный.
и – пронизанный червонцем –
город отдается лени.
Что ж, давай монетку кинем
на воды рисунок рунный.

может время обернется
и улыбкою одарит
и замедлит шаг
и может
нас удача не минует.
Речь неспешная все льется
на плите картошку варят
Надевай колпак,
Похоже
время сердце обворует,

надевай колпак, несчастный!
шутовской колпак, старинный
в мякоть белую перины
ты уткнись лицом повинным
в том, что плакало, смеялось
целовало и глядело
как столетье богатело
равнодушными сердцами.

И листва увядает…

И листва увядает
и пахнет сырою травою.
Небо в росчерках серой
шершавой пастели.
Нас опять покарают
не боги – так может быть парки
а быть может и люди.
За что?
А за то, что мы живы.

У окна подрастает
ель – колючей зеленой снежинкой.
Над намокшей дорогой
Летят желтоватые листья.
И боишься – истает
твое сердце
И будешь как люди
Те, которые живы…
Не те, о которой ты помнишь.

К тебе часто летает
сквозь стекло проникая бесшумно
черноглазый орел
И клюет тебя в сердце часами
Твое сердце истает
– говорит он –
Истает, истает.
От любви и бессилья.
Я – твоя ненасытная память.

так вот…

Не стоит даже вспоминать – да что тут помнить.
(в окне деревья шевелит холодный ветер)
Не стоит даже узнавать
места и даты
Ну да, ну было. Да, тогда…
тогда… когда-то…

Мешая годы и слова
Как шулер – карты
– Да, вспоминаю… неправа
и грубовата…

От колыбели до креста
Одно – сквозь годы
Не стоит даже вспоминать.
Да ну… чего там..
Все это будет, будет впредь –
фонарь, аптека…
В прозрачной склянке корвалол –
отрава века.

Как это пошло и смешно…
«А помнишь – прежде –
растили крылья мы своей
слепой надежде»

Не стоит даже вспоминать – да что тут помнить.