Доллары, водка, матрёшки

(Приключения ростовских челночниц в Азии, Африке и Европе)

 

На чтение краткой версии потребуется 5 часов 45 минут, полной – 6 часов 15 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за сентябрь 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

Году этак в девяносто шестом все стали осознавать, что прекрасные времена коммерции – на исходе.

В Ростов навезли всего. Рынок насытился товаром, и никого ничем уже нельзя было удивить. Магазины, наряду с аптеками и обменными пунктами валюты, открывались на каждом углу. Почти все квартиры в центре на первых этажах были проданы под какую-нибудь торговую точку или офис. Там итальянская обувь, там – Stefanel, Hugo Boss, a там ещё – бог его знает, что...

Euromoda и даже Alta(!) moda названий своих не оправдывали, но вещи второго разбора Trussardi, Versace, Ferre там можно было найти. Шубы?.. Специализированные магазины были завалены кожей и мехами. Кроме того, в разных районах города ежедневно работали вещевые рынки, такие, как «Гулливер» (и коллеги советовали с «Супера» переходить туда, пока не поздно), «Темерник» – где-то там, на окраине города, куда Тостик из-за занятости так никогда и не доехала – знала только, что говорили: огромный вьетнамско-китайский базар, где всё стоит дёшево... «Ну, тебе, – добавляли, – с твоим товаром на «Гулливер», конечно, надо – у тебя вещи хорошие».

Конечно, все эти новые торговые площади завоёвывали покупателей, отвлекая их от когда-то единственного и незаменимого «Супера».

Поговаривали также об открытии «Меркурия», турецкого рынка, куда турки собирались привозить свой товар и продавать его – к большой «радости» коммерсантов, что ездили в Турцию – прямо по «тамошним», стамбульским ценам. И о том, что готовятся павильоны коммерческого центра на «Роствертоле», за площадью Ленина, там, где был вертолётный завод.

Было от чего голове пойти кругом!

Между тем, знаменитый «Супер», родной и знакомый, доживал свои последние дни; и вместе с ним уходила в прошлое целая эпоха, уходили лучшие времена...

Стало меньше посетителей в будни, и если в субботу и воскресенье проходы между ларьками ещё заполнялись негусто толпой, то в рабочие дни, тоскливо оглядываясь, бродили под жадными взглядами продавцов какие-то одиночки, и на их растерянных лицах читался немой вопрос: «Чего я сюда забрёл? Я здесь один? А где тут выход, друзья?».

В один из таких будних дней прошли по пустому базару две женщины «кавказской национальности», одетые прилично, с горделивой осанкой, но в характерных платках. Возле соседей Тостик остановились.

Обрадованные соседи, семейная пара торговцев, с улыбкой к ним обратились, надеясь всучить им хоть что-нибудь. Женщины, однако, не удостоили их ответом и вниманием; продолжали обсуждать товар на своём языке, указывая руками на то, на это... Соседи пытались понять, о чём идёт речь, угадать их желания, и метались в ларьке в состоянии боевой готовности: не хотели клиенток упустить. Наконец, одна из женщин махнула рукой и сказала с сильным упором на «хэ»:

– Ххэц – хэрец! – и обе они ушли.

Соседи остались в недоумении.

– Это какой же язык? Армянский?

– Какой там армянский! Армянский я понимаю, – говорил Ашот Асватурович. – Чеченский или азербайджанский...

– А что они сказали – «хэц – херец»? – интересовался сосед.

– «Ххэц – херец»! А что тут не понять! Сказали, что весь товар твой – хец-херец. Всё ясно.

Грустно смеялись. Слово так и прижилось, хотя никто не знал, что оно означает. Спросишь порой у соседей по «Суперу»: «Ну, как дела?»... а они тебе отвечают: «Да так... Хец-херец».

Неважно, значит: хреново.

 

Постепенно Тостик стала замечать, что основной доход приносят ей домашние клиенты, а не базар. Приходила ей в голову мысль открыть магазин. Не в одиночку, конечно, а пополам с Мазей, что было логично: товар-то возили один и тот же.

– У тебя есть клиенты, и у меня тоже; откроем магазин, вместо того, чтобы принимать на дому, и будет туда ходить наша клиентура, – предложила она. – Расходы и доходы – пополам.

Но Мазина уклончиво отказалась. Видно, уже не хотела ни с кем свою клиентуру делить, держала её для себя.

В обстановке обострившейся вдруг конкуренции не только между базарами и магазинами, но и между отдельными продавцами, многие стали просто из кожи вон лезть, чтобы не привлечь к себе – нет! – отбить у других покупателя, забывая про совесть и честь, а также про этику поведения.

Например, пройдя с клиенткой на «Супере» в примерочную, Тостик не сразу заметила крашеную блондинку средних лет, стоявшую у неё за спиной. Ну, ждала своей очереди, наверное... Когда клиентка вышла, довольная, с нарядным костюмом наперевес, и стала отсчитывать Тостик деньги, блондинка вдруг выступила вперёд:

– Вы что покупаете? Костюмчик?.. А вы подождите вот покупать; приходите лучше ко мне домой – посмотрите, какие у меня платья и костюмы – американские! Лучше в сто раз!

Тостик замерла, не веря своим ушам. Возможно ли такое?..

Клиентка перестала считать деньги.

– Позвольте, уважаемая, вы что это себе позволяете? – возмутилась Тостик. – Мы уже договорились обо всём, а вы бессовестно лезете!

– А что, не имею права? – нагло продолжала та. – Вы послушайте меня, – обращалась она, игнорируя Тостик, к клиентке. – Я вам оставлю адрес и телефон. Никогда не спешите с покупкой!

Тостик едва сдержалась, чтобы не набить ей морду прямо в примерочной, не навешать таких трендюлей... так и чесались руки! Однако клиентка с костюмом наперевес уже заглотнула наживку и, глядя на блондинку с раскрытым ртом, уже совала ей костюм обратно.

– Так что, вы, значит, уже передумали? – глаза Тостик метали холодные молнии. Если бывают моменты, когда человек близок к очень плохим и необдуманным поступкам, то это был, безусловно, один из таких моментов.

– Да я не знаю... Может, действительно – сначала взгляну на её вещи...

Блондинка торжествовала: сманила-таки кугутку.

– И потом, у меня дома большое зеркало, вы хорошо примерите – не то, что здесь, – ворковала она.

Тостик выдернула костюм вместе с целлофаном у дамы из рук.

– Будьте осторожны, рекомендую! А то такие вот заманивают с деньгами на квартиры, а там – неизвестно что... – сказала она глупой женщине на прощанье.

«Американское!» – вот было ключевое слово, на которое поймалась лохиня; лохнесское наше чудовище. Были ещё такие, которые думали, будто в области моды Америка впереди Европы, как и во всех других областях; что одежда американская лучше итальянской и французской; такие и покупали костюмы «Том Клайм» – вот и магазин открылся на Большой Садовой – и тоже думали: «американское!»... Кугутàм закон не писан.

А как вам эта нахалка в примерочной, похожая на вокзальную буфетчицу? Вот с кем теперь приходилось иметь дело.

Нет, Тостик положительно не была создана для такой работы.

Не рождена была быть базарной торговкой.

 

А тут ещё заставили всех перерегистрировать лицензии.

У Тостик уже пару лет как была лицензия, но никто её никогда не спрашивал, не проверял. Теперь же выдали новую; всех коммерсантов – «индивидуальных предпринимателей» – внесли в компьютер, зарегистрировали, заставили прошнурованную тетрадку с пронумерованными листами завести, куда вносить ежедневно доходы и расходы, и вырывать из неё листы, исправлять в ней – ни-ни!.. И ходить регулярно с этой тетрадкой в налоговую инспекцию на доклад. Вот что придумали.

Документы, подтверждающие расходы Тостик – фактуры, выписанные ей в Италии – к сведению не принимались, как не переведённые на русский язык и выраженные в лирах. Советовали перевести их в бюро технического перевода и затем уже представлять в налоговую.

Спасибо, ещё чего! С этим ещё возиться, за это ещё платить! Тостик махнула рукой, и в статье «расходы» ничего не указывала. Писала в тетради мало, всякую чепуху, как, впрочем, и все остальные, и пошлину платила с валового, так сказать, дохода, как будто товар итальянский ей доставался бесплатно. Как будто ей кто-то щедро его дарил. Абсурд какой-то!

И досадно было раз в месяц стоять в налоговой инспекции в длиннющих очередях, где каждый норовил втиснуться и пролезть вперёд. Скандалили иногда.

Казалось, этот сумасшедший нескончаемый переходный период вытягивал из людей всё худшее, на что они только были способны.

 

Конечно, Тостик давно осознала, что основной и непосредственный её конкурент – это Мазя. Самый для её работы зловредный.

Но долго старалась на это глаза закрывать, во-первых, по дружбе, а во-вторых – потому, что сама была виновата. Сама создала себе этот «дубль», чудовище Франкенштейна, торгующего тем же товаром.

Пока не было Мазиной, вещи Тостик были единственными в своём роде, и она могла гордо и ответственно заявлять:

– Этого в Ростове нет больше ни у кого. Это – в одном экземпляре.

И многим было важно иметь вещь в одном экземпляре.

Теперь же в ларьке напротив Мазя, а чуть дальше её мама, продавали такие же модели. Говорили, что и на «Гулливере» у Мазиной стоит её реализатор. То есть – три клона, три дубля.

Получалось, что всё это время Тостик облегчала Мазиной труд, возила её по «своим» магазинам в Италии в ущерб себе, да ещё развлекала её вместе с Марчелло по вечерам. Его друзья составляли Мазе, безмужней в поездке, компанию...

Несколько раз предлагала она Мазе разделиться и совершать рабочие поездки каждый сам по себе. Или вместе, но по разным магазинам. Предлагала ей найти новые места – благо, Италия полна оптовых магазинов, они там – на каждом шагу.

– Нет! – ужасалась Мазя. – Ты не можешь меня так бросить. Мы так хорошо ездили вместе... в чём дело?

– А в том, что ты покупаешь те же вещи, что я, и в больших количествах, и продаёшь зачастую даже дешевле.

– Неправда! – отрицала Мазя. – Дешевле?! Нет...

– Да и не в этом дело – дешевле или нет. Таким образом, всё обесценивается, и у меня больше нет моего, эксклюзивного, товара. Смотри, костюмы, которые я купила без тебя в Венеции – все разошлись, а те, что мы брали вместе в Пескаре – вот они все висят.

Мазина делала огорчённое лицо.

– Ну... не верю, что я так подорвала твой бизнес, – обиженно говорила она. – Ну хорошо: давай будем брать все разные вещи! Я те, что берёшь ты, покупать не буду, хорошо? Ну, Тостик! – и чмокала её в щёку поцелуем Иуды.

Только и в следующей поездке в Италию «покупать разные вещи» не удавалось. Конечно, Тостик выбирала лучшее из того, что имелось, но и Мазя не собиралась специально брать худшее, лишь бы другое.

– Смотри, Ольчик, я возьму пару костюмчиков, – говорила она, – но на базар не буду их выносить. Только – честное слово – для моих домашних клиентов возьму, хорошо?.. Клянусь!

Тостик вздыхала. Что она могла ей ответить?

Нет, пока она не отделается от Мази – конца этому не будет.

К тому же, данного слова та не держала. Первую неделю, возможно, и предлагала «те костюмчики» дома, а затем вывешивала их, немного спустя, на базаре.

– Мне казалось – ты свои уже продала. И вообще: что за глупости, Тостик! – раздражалась она.

Вскоре Тостик стала замечать и другое. Временами, когда на базаре приближались к ней покупатели, лично знакомые Мазе, и начинали вступать в переговоры, подходила Мазя, стреляла у неё сигарету, потом обнимала покупательниц за плечи и, заговаривая зубы, уводила к своему ларьку, как отводят в загон свою заблудшую скотинку... под тем предлогом, что это – её знакомые.

– Это ж мои девочки! – радостно восклицала она, препровождая их к своему торговому месту. – А мы с ней вместе ездим в Италию, вместе покупаем, – кивала она на Тостик через плечо. То есть: «всё что видите у неё, есть и у меня, где вы его и купите!». Естественно, «девочки» там и оставались, под неусыпным надзором Мази, и если что и покупали в тот день, то у неё.

Тостик скрежетала зубами и диву давалась. Как говорится, нахальство – второе счастье! У неё это всё просто в голове не укладывалось.

А ещё в последнее время Мазя, прежде льстивая и слащавая, стала позволять себе подтрунивать над Тостик, и не всегда это казалось хорошей дружеской шуткой; иногда за этим проглядывало что-то гаденькое и враждебное...

– Мне покупатели говорили, – с насмешкой рассказывала Мазина, – что «там, в ряду напротив», стоит девушка, у которой тоже итальянские вещи (ясно, что речь идёт о Тостик), так она, – говорят, – так странно разговаривает... », – хихикает Мазя.

– Кто «странно разговаривает»? Я? Как это – «странно»? – не понимает Тостик.

– Ну, ты так говоришь, в самом деле – как по писаному! Как по книжке читаешь... и как тебе так удаётся? – развлекается Мазя.

– Природный дар, – отвечает Тостик. – Вообще это называется «литературной речью»; грамотные люди так разговаривают. А как по-твоему нужно, Мазь?

– Ну, так... проще.

Неизвестно почему, Тостик это огорчало. И это ладно ещё, пустяки.

А вот.

Зимой на базаре холодно было, ну, и кутались все, как могли, чтобы ноги не отморозить и всё остальное, что выше там расположено. И Тостик в мороз ходила на «Супер» в длинной ондатровой шубе, старой, слегка клочкастой, и на голову шапку одевала, у которой концы обматывались вокруг шеи и подбородка, по-бедуински.

А на ноги, когда совсем уж холодно было – валенки с собой приносила и надевала. Ненавидела эти валенки: в них ноги не гнутся, а то, что всякая элегантность в них теряется, так валенок – он и есть валенок! Но если хочешь зимой по шесть-восемь часов стоять на базаре при десятиградусном морозе, даже если в ларьке деревянный настил имеется – валенки незаменимы.

Конечно, во всём этом обмундировании вид у неё был другой – не тот, что в пальто с кружевами навыпуск и туфлях на каблуках. Но Тостик на базар на работу ходила, а не народ обольщать, да и у других соседей вид был не лучше.

Наряди таким чучелом хоть Джулию Робертс, хоть Мишель Пфайфер – их никто не узнает, только глазки, слезящиеся от мороза, будут видны, да хлюпающий красный нос.

И кому бы это знать лучше, если не таким же, как она, челночницам, труженицам рынка!.. Тем не менее, Мазя со своей знакомой остановилась и смотрит на Тостик, как будто впервые её увидела:

– Ты смотри, Тостик! – в последнее время они всё чаще зовут друг друга по фамилии. – Показалась бы ты в таком виде в Италии! Тебя бы не узнали.

– А что – вид как вид. Холод-то какой.

– А ведь ты – некрасивая, Тостик, – говорит вдруг Мазепа, как будто открытие сделала. – Ты, когда приоденешься да причипуришься, кажешься – ай да женщина! А так, на самом деле, посмотришь – и нет в тебе ничего... правда, Тостик? Признайся!

Тостик от таких речей – в замешательстве. Чего от неё хотят? Чтобы призналась в том, что она – некрасивая? Что в ней «ничего нет»? Да что это за разговор такой: «красивая», «некрасивая»?.. Вообще. У Мазиной, кажется, поехала крыша.

Если уж задуматься над вопросом, то ей и в голову не приходило себя «красавицей» какой-то считать; но и считать себя «некрасивой» никаких оснований не было: реакции видела всегда положительные. Никто ещё при виде неё не испугался и не побежал. Что это Мазиной вдруг на ум пришло?

– Не знаю, не знаю... Красота – дело субъективное. Некоторым нравлюсь, – пожимает плечами клочкастая шуба ондатры. – Тебе, видно, больше не нравлюсь... Дело вкуса, конечно.

И смотрит им вслед задумчиво, размышляет. Что толкает человека подойти к тебе так, внезапно, и весёлым дружеским тоном гадость сказать? Предмет, достойный размышления. Задеть за женское самое больное – за внешность.

И главное, такие «комплименты» от красивой женщины редко услышишь. Никогда не подойдёт к тебе некая Клаудия Шиффер или Синди Кроуфорд и не скажет: «Ты, Тостик, страшна как чёрт». Вечно такие вот кочерыжки, кракозябры, с которыми уже не заводишь разговор о внешности, чтобы их не обидеть, к тебе подойдут, чтоб настроение испортить; сами замужем за мамуками, овечьими пастухами...

Да ещё говорит: «приоденешься, причипуришься» – что за слово такое... кугутское? Когда это Тостик «причипуривалась», что бы оно не значило?

А отношение к одежде у неё в то время было таким: на наряды смотрела она безо всякого пристрастия и интереса – как на товар. Вон, у неё в квартире три вешалки под тяжестью этого добра прогибались – не знала уже, как избавиться. Это позже, годам к сорока, в другой жизни, когда из продавца превратилась опять в покупателя, начала Тостик всё фирменное носить и туфли с ремнём и сумкой координировать. А тогда – нужно ей было в приличное место выйти – снимала что-нибудь подходящее с вешалки и выходила; а потом вешала обратно и продавала.

В том виде, или в ином – человек-то один, хоть и воплощает различные персонажи...

Думая над этим, ни к какому выводу не пришла и причины другой не нашла, кроме одной: зависть. Хотя и завидовать-то – чему?

Дела в последнее время шли хуже.

 

Решила Тостик покинуть насиженное место на «Супере», откуда многие сбежали давно, как крысы с тонущего корабля; попробовать себя на «Гулливере». Была она там лишь раз, когда «Супер» на пару дней закрывали. А теперь увидела, что рынок этот, напротив автовокзала под стенами стадиона расположенный, разросся необычайно. Фигура Гулливера у входа согнулась, упершись руками в колени; смотрела, выпучив глаза – должна бы с любопытством, а на деле бессмысленно – на народишко, снующий вокруг.

И людей было много – не то, что на «Супере».

С трудом удалось взять в аренду – в будний-то день! – пол-ларька, но торговала она неплохо. Конечно, имело смысл гулливерить, а не лилипутничать там, побираясь на «Супере». Теперь стала она по будним дням ходить на «Гулливер», а по выходным, когда на «Гулливере» места свободного не сыскать, возвращалась к себе на «Супер». Но долго так не могло продолжаться; постепенно и в выходные всё меньше народа стало посещать старый базар. Умирал «Супер», давно умирал, а теперь уж и вовсе в последней агонии бился...

Остались под конец бабуси со всяким тряпьём типа бабы Тани, или те, кому пойти совсем уж некуда было. Солидные торговцы с хорошим товаром один за другим кто куда перебрались: кто на «Гулливер», а кто – на Темерник, там тоже с недавних пор, говорили, не только китайское продают.

Жаль было Тостик бросать гибнущий «Супер», и особенно свой ларёк. Да кому он нужен теперь? Не продашь его никому, и даже в сад не вывезешь – слишком громоздкий... Пришлось оставить так.

Через знакомых знакомого, некоего Колю Останкова, начала вести переговоры с администрацией «Гулливера» о покупке торгового места.

С «бандюками», как Коля с опаской их называл.

Свободных мест не было; пришлось ей ждать, пока не освободится... и в один прекрасный день ей дали знать: освободилось, мол, место – пусть придёт, посмотрит. Коля Останков повёл её ларёк смотреть, и был это даже не ларёк, а неглубокий открытый стенд под навесом, без прилавка снаружи.

Но Тостик, в общем, устраивал. Ей нужно было место, где одежду развешивать, а не прилавок, который вcё закрывает. Пообещали ей сделать всякие усовершенствования, пол из досок постелить, покрасить и прочее.

И запросили за всё, Коля сказал, две с половиной тысячи у. е. «Условные единицы» – так деликатно в то время доллары называть стали.

Ну, что ж. Велика была сумма для стендика такого, но казалось, что расположен он правильно, недалеко от входа, в одной из центральных аллей, так что...

– Если не подходит, – говорил Коля, – можешь ещё подождать. Но целый большой ларёк там, на периферии, может и четыре тысячи стоить, – предупредил он.

– Нет-нет, хорошо... этот, – решила она.

И отсчитала ему приготовленные две с половиной.

В назначенный день явилась она на новое место работы, полная надежд и волнений. Вдруг что пойдёт не так? как обычно, какое-нибудь недоразумение?..

И оказалась права.

Подошла неспешной походкой, собирая деньги справа и слева, группа крепких мужчин в спортивных костюмах. Впереди – седой и усатый, похожий на бывшего тренера, обрюзгшего от пьянства физрука. Следом – толстый, сальный и котоватый, чуть помоложе, и пара мальчиков с короткими стрижками – сзади.

«Бандюки», догадалась Тостик.

Седой посмотрел на неё налитыми кровью глазами, полистал какой-то блокнот.

– Кто это здесь у нас? – поинтересовался.

– Я, Тостик Ольга Михайловна, – представилась Тостик по полной форме, как будто это им о чём-то говорило.

– Надо же – Тостик! Фамилия чья – украинская? А насчёт оплаты как?

– Как?.. – растерялась Тостик. – Оплату я внесла.

– Сколько? Кому?.. – стали переглядываться между собой «бандюки».

Ужас холодной рукой коснулся её спины. Что ж это? Неужели стала жертвой обмана?!

И не хотелось говорить при всех, при новых соседях, что уши все навострили, кому заплатила и сколько. И вообще, все эти «покупки мест» так называемые были незаконными; и неизвестно, можно ли было при всех говорить; ответишь – а они тебе скажут: «Ты что, голубушка! Родная! У нас тут местами никто не торгует».

Или – выкинуть её хотят и место её кому-то другому отдать?

Но «бандюки» ждали, и Тостик ответила:

– Две пятьсот, как было условлено.

– С кем условлено?! – лупит глаза второй, котоватый.

Прямо свита с Воландом во главе.

– Я деньги Коле Останкову отдала, а он договаривался с Сашей.

– С Сашей! – фыркнули те. – Саши давно уже нет; ищи – свищи его...

Тостик совсем сникла. Ну – плохо всё. Хуже не бывает.

– А где этот, ты говоришь – Костя?

– Коля. Коля Останков, торгует в соседнем ряду...

– Пойдём; нам его покажешь.

Волосы дыбом, вся дрожа («Вот так купила ларёк!»), бросив вещи практически без присмотра, вела Тостик бандитов к ларьку Останкова в соседней аллее рынка.

– Этот, значит?

Окружили его, стали с ним выяснять, попросив Тостик пока подождать в стороне. Слышно было только: «Саша», «...а что – Саша?..», «а я – что?..», и наконец, отчётливо: «Восемьсот баксов куда-то замылили!».

 

– Что такое?! В чём дело, Коля?.. – пыталась она хоть что-нибудь прояснить.

Ясно было только одно: что Коля, а может, друг его Саша, назвали ей одну сумму, а «бандюкам» отдали совсем другую.

– Не хватало ещё, чтобы за моей спиной на базаре кто-то местами торговал! – сказал, наконец, седой.

Потом обратился к Тостик:

– Ты, Мозлик – или как тебя там – иди пока, торгуй. Но он, – указал на Колю, – должен с нами дела уладить, а то... место придётся освобождать, а тысячу семьсот тебе вернём.

– Как – тысячу семьсот?.. Я две пятьсот платила! – возмутилась Тостик.

– С ним вот разбирайтесь.

Коля Останков, рыхлый маленький негодяй, рекомендованный знакомыми, почти родственниками, делал вид, что он ни при чём; пал жертвой аферы, недоразумения... но обещал «всё уладить».

– Да уж; смотри! – содрогнулась Тостик от пережитых волнений и вернулась к своему (своему ли?) месту.

А вечером, не доверяя больше никому, обзвонила общих знакомых – р одственников Коли, чтобы на Колю нажали, пристыдили и проконтролировали; к порядку призвали его.

 

И отношения с соседями на новом месте не сразу наладились.

Они, пока место её пустовало, привыкли через аллею тент от солнца натягивать и к стенду её привязывать так, что весь верхний ряд одежды был этим тентом закрыт. Ничего видно не было.

– Нет, так нехорошо, – воспротивилась Тостик. – Так не пойдёт.

– Ох, скажите, какая цаца! – сказали ей армяне из ларька напротив. – Можно подумать – очередь к ней стоит!.. Ни один человек не подходит.

И верно. Странным образом, когда Тостик арендовала места на «Гулливере» у других – всё у неё шло хорошо, и весело продавалось, а стоило ей купить этот проклятый стенд – почти никто возле не останавливался. И так уж она развешивала свою одежду, и этак...

– Вот именно потому, что очереди нет, мне и хотелось бы, чтобы вы этот тент повесили по-другому, – сухо отвечала Тостик.

Пришлось им привязывать тент как-то иначе. Спустя какое-то время, однако, разговорились с большей симпатией, и соседи ей объяснили, что стенд-то её стоит хоть и в центральном, но узком ряду; а лучше было бы брать место в ряду широком, потому что люди, известно, где узко – не очень любят останавливаться, а стараются пройти побыстрей. Останавливаются там, где пошире и места побольше – вон как в соседней аллее.

Тьфу ты! Будь же оно неладно!! Об этом Тостик и не подумала. Опростоволосилась, значит. Ну, что уж теперь поделать...

Мазина в той же аллее купила ларёк, подальше от входа, но всё же там, где аллея слегка расширялась. Тостик к ней жаловаться ходила.

– Эти первые дни – как будто кто заговорил: ни-че-го! – говорила она.

– Да? А у меня – отлично, – беспечно пожимала плечами Мазя. – И реализатор, девочка моя во втором ряду, тоже хорошо торгует.

Тостик терялась в догадках. Только у неё – нехорошо. У остальных – всё отлично. И товар у неё не хуже – лучше, и цены такие же. В чём дело? Почему у Мази так хорошо идёт, а у неё – из рук вон плохо?

Соседи утешали её: «Ничего, ничего; народ к тебе привыкнет, постепенно и старые клиенты тебя здесь найдут... Пойдёт лучше, не переживай!».

 

Когда у тебя всё плохо – ты всем симпатична, бедолага такая, растяпа; все тебя жалеют, советы дают. Когда же народ толпился вокруг и деньги совал наперебой – лишь зеленели от зависти и губы кусали.

Постепенно, конечно, наладилось... Но прежние времена безвозвратно ушли.

 

Говорю вам: есть люди, прямо созданные для торговли. Лёгкие на руку счастливцы. Они могут продать кому угодно что угодно в любом состоянии! Хоть вися вниз головой без сознания.

Прошло совсем немного времени, и другая новая соседка – та, чей ларёк стоял спиной к стенду Тостик – дала о себе знать.

Давно догадывалась Тостик по бряцанью стаканов и бутылок, по пьяному говору, что в ларьке за спиной бухают, и очень неслабо. Но и торговля у них шла активно. Там, в соседнем «широком» ряду, люди шли непрерывным потоком, и слышно было, как спрашивают то и дело: «Сколько?.. Дайте мне то! Дайте это!..». И деньги шуршат.

А Тостик от нечего делать кроссворды решала и ревниво прислушивалась – как идёт у других? Когда это раньше случалось ей на базаре от безделья кроссворды решать, чай пить?.. Благо, на «Гулливере» горячий чай по рядам разносили.

Вдруг зажурчало что-то и потекло под её ларёк...

Сперва подумала Тостик, что пиво вылилось из бутылки, и вот течет оно жёлтой струёй из-под стенда её на аллею. Но по запаху – нет, не пиво...

«Не может быть!» – испугалась Тостик.

И не поверила: «Да неужто?..»

И стала наклоняться и приседать, чтоб через щели в ларёк заглянуть, рассмотреть – что там за её спиной, среди бела дня, происходит...

– А-а!.. Это Ленка-ссыкуха, – пояснила Гавриловна, переступая осторожно через жёлтый ручеёк и следуя к своему стенду.

– ?! – не верила Тостик свои ушам. Ни глазам. Ни нюху.

– А, вы – новенькая! Вот и не знаете, – сказала Гавриловна с укоризной. – Всегда одно и то же: напьётся и уссыкается, напьётся и уссыкается! Вы ещё летом не были, не знаете, какая вонь!

Ага. Вот и ещё одна из причин, по которой освободился её ларёк!

Гавриловна удалилась. А Тостик в этот раз наклонилась получше, и ей удалось рассмотреть там, в киоске за спиной, ноги в спортивных синих гамашах, что были видны до колена, и недвусмысленные тёмные подтёки на этих гамашах стали уже подмерзать... Несмотря на это, хозяйка штанов, а именно Ленка-ссыкуха, продолжала работать, как ни в чём не бывало – не замечала, что ли?

И что самое интересное – люди продолжали у неё покупать, как будто всё было в порядке вещей! Никто не сказал: «Извините, гражданка – да вы же уписались!».

Слышался голос весёлый, малость хмельной:

– А, заходи дорогой! Турецкая кожа; куртки – плащи! Не стесняйся, мерь – отдам недорого!.. Ы-ыг! (отрыжка).

– А покажи мне во-он тот!

– А, – смеялась торговка, – самый-то лучший выбрал, что стоит дороже! Губа не дура!

– А сколько – дороже? – смеялся довольный мужик, видимо, меряя плащ или куртку.

– Для тебя – триста! – кокетничала Ленка – ссыкуха.

– Да ну!..

– Ну да!

Недолгий обмен прибаутками; шуршала бумага...

– Прощай, дорогой! Носи на здоровье, приходи ещё!

Это ж надо.

Тостик в такой ситуации, если бы с ней такая вещь приключилась (а нельзя зарекаться – всё может быть), ни о чём другом бы не думала, как только домой добежать – добраться, искупаться, одежду сменить! И на месте покупателей к уписанному продавцу близко бы не подошла. А вот она сидит у себя в ларьке в приличном виде, всё чисто, сухо, после Мазиной критики стала новую шубу из норки носить на базар, и – никто ничего!.. А у обписанных торговля идёт.

Куда катится мир?

Ох, и действовала ей на нервы в последнее время эта торговля!

С покупкой нового ларька денег на следующую поездку едва набиралось. А без нового товара никак нельзя; у людей зрительная память прекрасная, всё почти наизусть помнят:

– Я этот костюмчик Ваш ещё с прошлого года помню. Ещё на «Супере» висел. Никак, подешевел теперь?..

Собралась ехать, однако. И Мазя, конечно, с ней.

 

В последнее время они отдалились. Имели место эпизоды внезапного необъяснимого ехидства со стороны Мазиной; почему-то всегда, вспоминала Тостик, в присутствии третьих лиц.

Например, в прошлый раз несколько женщин собрались в кружок и говорили о детях и внуках.

Мазина, кстати, между поездками ухитрилась ребёнка родить – назвали его Рустамом. С ребёнком Мамука и Толик дома сидели, а Мазина работать продолжала. И вот разговор ни с того ни с сего с детей и внуков на Тостик переключился:

– Ты, Тостик, сколько лет уже встречаешься с Марчелло? – спрашивает Мазя.

– Ну, года четыре, – отвечает та.

– И что – он тебе предложение ещё не сделал? Что говорит: не хочет жениться?..

Тостик хмыкает неопределённо и удивляется Мазе – не могла спросить наедине, если ей так интересно? И ведь спрашивала, кажется, уже не раз, и Тостик ей всё объясняла. Или ей хотелось обязательно при всех услышать ответ?

– Они теперь никого не хотят, – отвечает за неё одна из мудрых, знающих женщин. – Им – и так хорошо! Развлечений им нужно, а не семьи...

– Да брось ты его, и всё! – советовала другая. – Он тебе хоть дарит что?..

Вот спасибо Мазиной; подняла опять настроение! Кажется, так и ищет специально такой разговор, тему, чтобы то ли снизить Тостик самооценку, то ли в глазах общественности представить её в глупом виде...

Странно.

 

И теперь, когда Мазя в купе разделась, Тостик почувствовала опять острый запах пота. Вспомнила, как, возвращаясь раз из Италии, ехали они в автобусе в аэропорт, и Мазина, оставшись без сигарет, строчила их в который раз у Пульчевского. Прежде Пульчевский, который ехал с любовницей Инной, без разговоров её угощал, и видно, Мазина решила, что шарм её действует так на мужчин, что они отказать ей не могут. Но Пульчевский тогда был не в духе и на весь автобус как закричит:

– Да ты что, бля?! Совсем о...ела, что ли?! Совесть надо иметь! Ты у меня на двадцать – тридцать долларов сигарет уже покурила!!

Мазина стала возмущаться жадностью и мелочностью безбрового коммерсанта. Чего это он так раскричался! И через пять минут уже схлопотала себе трёх «обезьян»: просто «обезьяну», «очкастую обезьяну» и, наконец, «вонючую обезьяну». И правда; когда Мазина снимала верхнюю одежду, особенно если перед этим таскала сумки, а то и, как сейчас в вагоне, безо всякой причины – из-под мышек у неё пахло едко и неприятно.

И Тостик тогда была единственной, кто за Мазю заступился. Подруга как-никак. Все сидели в автобусе, как в рот набрав воды, в том числе Инна, подруга Пульчевского. Никто не встревал, никого это не касалось, могла бы и Тостик смолчать. Однако сказала:

– Прекрати с женщиной так разговаривать. Выбирай выражения!

Наверное, в прошлой жизни была заступником слабых.

Кто-то поддержал её еле слышно:

– Да... хватит уже, в самом деле...

Тогда Пульчевский пообещал и с Тостик разобраться и выйти из автобуса, «поговорить, как мужчина с мужчиной» ей предложил.

Тостик вышла с ним на заправке. До драки, конечно, не дошло – так, слегка попугали друг друга, потом помирились, как водится у «мужчин», пожали друг другу руки и опять сели в автобус.

Мазина же, обычно бойкая и решительная, так и не вышла наружу – внутри осталась сидеть, будто дело её не касается.

 

А теперь Мазина что?.. Ехидничает, при посторонних заводит с Тостик скользкие, неприятные разговоры; а сейчас поедет с ней в забронированную Марчелло гостиницу, и тот, как бесплатный извозчик, будет их всюду сопровождать... А Мазина скажет своим клиентам о Тостик, как было уже не раз: «Эта вот (номер второй) тоже со мной в Италию ездит».

 

Мазя ходила туда-сюда по вагону, навещала знакомых в разных купе. Болтала, курила, выпивала. Утомившись, вернулась, на нижнюю полку легла – руки за голову – и захрапела.

Тостик не спала; сидела, читала книжку. Потом, оторвавшись от книжки, тяжёлый взгляд на Мазе остановила. Что-то тёмное, гневное зрело в ней; те самые негативные эмоции, которые толкают людей нa очень плохие поступки, отягощающие карму.

А думала Тостик о том, каким образом вообще избавляются от конкурентов – наглых, бессовестных, на голову навязавшихся; ни намёков, ни прямых обращений не понимающих?.. Как раньше такие проблемы решались?

Вспомнила старые фильмы, Чикаго тридцатых годов, сухой закон, времена кризиса... Заходят гангстеры с автоматами, и конкурентов – тррррак! трррак! – косят очередями. Это вот правильно, это вот – радикально, и, честное слово, Тостик прекрасно их понимала!

А если просили сто раз по-хорошему: «Ребята, не продавайте спиртное нашим клиентам! Не торгуйте, пожалуйста, тем же товаром на нашей территории!»? А те лишь, как Мазя, отшучивались и смеялись в лицо?..

Скоро в России то же самое будет, как в Чикаго тридцатых годов. Или – уже есть.

Но не убивать же Мазю – смешно, несерьёзно; в поезде тем более, в «Восточном экспрессе»... Мазю ещё попробуй убей. Один раз они в шутку боролись, и Мазина села на Тостик верхом, придавила ей руки руками, а ляжками – нижнюю часть припечатала... такая тяжесть – уффф!

– А ну-ка, освободись, попробуй!

Пыхтела Тостик, старалась – да где уж! Хоть ростом выше Мази на пятнадцать сантиметров, но рост ничего не даёт: Мазина – будто свинцом налитое ядро. Обессилела Тостик, сдалась.

И что ей можно сделать вообще? Что ни делай – её ничто уж не остановит, разве что тормознёт чуть-чуть...

Тостик лёгким движением расстегнула напузник у спящей на животе. Обнаружились пачки денег и документы. Не меньше семи тысяч там было, судя по толщине пачки.

Зоя Цой хоть сама и не ездила, но продолжала давать ей деньги взаймы; может, под проценты давала, а может, спасти их хотела от мужа, Цоя-игрока.

Тостик ни у кого не занимала, всегда возила только свои; а зря – вот почему Мазина быстрей «раскручивалась», товара больше брала.

Ничего не стоило взять всё и бросить в окно.

Даже деньги?.. Кто знает – может, помечены, но вряд ли.

Что ни случись – всё равно подозрение сразу на Тостик падёт... Подумала и, покачав головой, застегнула опять напузник, отогнала плохие мысли.

Контролируй себя! Приличные люди так не поступают.

 

В Киеве, как всегда, ночевали в гостинице аэропорта. Мазиной, Тостик и ещё одной досталась комната на троих. И опять Мазина, общительная, пошла по комнатам навещать бесконечных знакомых, «третья» – душ принимать, а Тостик вышла немного спустя – то ли Мазю искать, то ли ещё зачем.

Утром явились в аэропорт, что от гостиницы в двух шагах, стали паспортный контроль проходить. Тут и выяснилось, что у Мазиной паспорта-то и нет... Никто особо не всполошился; народ давно уже очерствел, и каждый лишь о себе думал. Каждый тут же свои документы и деньги проверил, убедился, что всё на месте, и – проходить на контроль.

Мазина в гостиницу сбегала, там повсюду его искала, сумки свои по сотому разу переворошила – нет нигде.

Вся пятнами покрылась.

– Ты у вахтёра наши паспорта забирала? – спрашивает у Тостик.

– Конечно. Мой – вот он, – отвечает та. – А твой я тебе отдала – не помнишь, что ли? Куда ты его сунула потом – не знаю.

– Да здесь, здесь он был! – роется Мазя. – Куда же он мог пропасть!

– Посмотри хорошенько, спокойно, – советуют ей.

– Да смотрела уже сто раз! Сто раз.

– Этого ещё не хватало, – вздыхает Тостик. – Ты по комнатам всё ходила – занесла его, может, куда?

– Да нет... да нет...

– Давайте посмотрим, девочки, и ваши вещи. Может, случайно к кому попал паспорт? – спрашивает Алла Кузьминична.

– Конечно, пожалуйста. – Тостик и их третья соседка по комнате сумки свои дают для просмотра. И уж Алла Кузьминична их тщательно, как бывалый таможенник, проверяет. И, как бы извиняясь, приговаривает: «A то – знаете, как бывает? Случайно вдруг, знаете...».

Естественно, пусто. Нет ничего. Можно подумать, что если бы кто решил Мазин паспорт взять, то, такой дурак, к себе бы в сумку его положил.

Время идёт к посадке, а паспорта нет. Тут Мазя смирилась. Расстроенная, конечно, узнала у Кузьминичны, вернут ли ей деньги за билет? Если не все, то хоть часть...

– За визу – нет, а за билет – может быть. Иди в кассы, беги!

Тогда Мазя Тостик об одолжении попросила: на полторы – две тысячи купить ей хоть чего-нибудь, чтобы поездку оправдать. Надо же! И тут ухитрилась Мазя её делами своими нагрузить, и здесь не могла упустить возможности заработать.

– По дружбе, а?

Да уж, такая дружба... Пришлось согласиться.

Улетела Тостик, а Мазя осталась.

Должна была бы сочувствовать и сожалеть, но что-то в ней пело и улыбалось, и торжествовало, будто свершилась какая-то справедливость: «Вот так! Отлично!.. Давно бы так!». С лёгким сердцем летела Тостик, радостным, удивляясь самой себе.

Наконец, свободна.

Видно, конкуренция на неё так влияла. Разлагала морально, выедая глубокие язвы в прежде здоровой душе.

Естественно, на те две тысячи, что Мазина ей дала, Тостик и не думала покупать ей товар высшего качества. Взяла то, что попроще, и не заботясь особо о ценах. Когда вернулась в Ростов, Мазя сдержанно благодарила, но видно было, что осталась недовольна; и вообще была мрачнее тучи. И хотя открыто никто Тостик претензий не предъявлял – да и с какой бы стати? – вместе они больше не ездили.

Впрочем, пока Мазиной новый паспорт выправляли, она послала в Италию Толика, бывшего мужа, и тот отправился по указке Мази прямиком в тот магазин, где они вместе с Тостик всё покупали, и привёз всё то же самое, что Тостик взяла! Удивительно, как он это место нашёл, и как объяснялся – видно, ездил он не один. К тому же, Толик попал в период скидок, и вещи достались ему намного дешевле. Это было явным вызовом Тостик – типа прощального кукиша. Мазя взяла свой реванш: опять торговала тем же товаром по меньшей цене. Чтоб пусто ей было.

Слава богу, что Тостик в этот раз и в Болонье покупала, и в других местах!

Она и не обольщалась: знала, что остановить Мазю было практически невозможно. Пытаться помешать Мазе было бы всё равно, что пытаться пустить под откос поезд, набросав мусор на рельсы. В лучшем случае – короткая остановка для расчистки путей и, с ускореньем – вперёд!

Но отделаться от неё удалось; и этот в последний раз они торговали одним и тем же товаром. Мазина начала возить бельё, и многое другое. Закупая всё большие партии, стала отправлять товар карго.

И не то чтобы они перестали разговаривать, или что... да и с чего бы? Так и продолжали подкалывать друг друга, всё так же безобидно.

Только теперь Тостик действительно не обижалась; ей было как-то теперь всё равно.

Да никто из них друг в друге больше и не нуждался. Тостик – она с самого начала могла обходиться в Италии без провожатых. А Мазина Валя, как успели мы убедиться – такая бой-баба, что нигде, ни в одной стране мира не пропадёт.

 

Были, конечно, такие, что вовремя отказались от этой безжалостной конкуренции, разумно устранились. Решили в коммерческой битве за выживание не участвовать. И сказали себе, как Володя Ульянов: «Мы пойдём другим путём!». Вместо того чтобы повторять до потери сознания занудную и рискованную челночную операцию: «товар-деньги-товар», выбрали путь самый прямой: сразу деньги. В их чистом виде.

Проезжая по Сан Бенедетто мимо знакомой гостиницы, Тостик показывала из окна:

– Вот она, «La palazzina», помнишь?

И тут же увидела на автобусной остановке знакомую женщину, лет сорока шести, в очень коротком, не по возрасту, пальто и сапогах красного цвета.

– А, эта всё время здесь стоит! – весело сообщил ей Марчелло. – Работает, клиентов поджидает.

– И что – желающих много? – усомнилась Тостик.

– У!.. ещё бы, – заверил Марчелло.

 

То была Анна Борисовна.

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за сентябрь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение сентября 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.