Поздний дождь

Признак наступающей старости это, наверное, или утомление жизнью: все чаще возникает тяга к жизни спокойной, простой, с минимумом забот, самых необходимых, насущных, желательно поближе к природе… Не я первый, не я последний переживаю это. Такую жизнь на лоне природы, вдали от коварных благ цивилизации воспевали еще в античные времена, не минули ее соблазны и Руссо, и Толстого, и многих не столь известных. Сейчас об этом и писать сочтут плохим тоном.

Но вдруг вспомнил я, что ведь было у меня нечто подобное, но по молодости оказалось в тягость, прошло мимо.

Мне было двадцать три года, когда неисповедимые движения судьбы привели меня в отдаленное украинское село. В маленькой школе для меня нашлось место учителя русского языка и литературы, для жилья выделили две комнатки в старом, еще дореволюционной постройки доме. Дом стоял в заброшенном полузасохшем саду, уже почти неплодоносящем. Среди редкой листвы торчали черные, корявые сучья яблонь и груш.

Изредка дом ремонтировали, подновляли. Но ветхость, как ее ни прячь, давала о себе знать. Она проглядывала сквозь свежую краску в подгнивших оконных рамах и дверях, в щелястых, опасно гнущихся под ногами полах, в протекающей, несмотря на все ремонты, крыше. Ну а главное, конечно, во всем облике этого когда-то высокого дома, теперь вросшего в землю почти до самых окошек. Толстые саманные стены хорошо хранили тепло зимой, а летом спасали от жары, но и давали прибежище несметному количеству мышей, изрывших их своими норами. Борьба с мышами была одной из главных забот во все годы моей жизни в этом доме. Полностью избавиться от них было невозможно. По ночам они пищали под полом, шмыгали за плинтусами, бегали даже по стенам и потолкам, сваливаясь прямо на кровать. Каждое утро я сметал их помет со столов и другой мебели. Потом я привык к ним, сжился, и хоть воевать продолжал, но уже без особого ожесточения.

Я научился топить печь и стал находить в этом удовольствие. Мне нравилось колоть дрова, следить, как разгорается огонь, слушать потрескивание дров, гул огня, нравился терпковатый запах дыма. Приятно было ощущать волны живого тепла от печи, побеждающие сырость и холод.

Воду я брал из старого колодца, расположенного в саду, недалеко от дома. Вода была всегда холодной и сладковатой на вкус, мягкой. Процесс опускания в колодец ведра на звенящей цепи, набирания воды, вытаскивания потяжелевшего ведра с плавающими листьями, веточками, тогда обыденный, а иногда и обременительный, в воспоминаниях почему-то оказывается одним самых значимых действий (как и хлопоты с печью) в ряду других, образующих течение жизни.

Как бы сама собою жизнь определилась просто. Я ходил в школу, учил детей, в меру сил и способностей занимался хозяйством: кроликов держал, научился орудовать косой, выращивать картошку и свеклу, много читал, кое-что записывал. Но по молодости хотелось жизни городской, яркой, шумной, красивой.

Больше всего меня угнетало то, что теперь, на временном и пространственном удалении, привлекает: пресловутый «идиотизм» деревенской жизни, безысходная подчиненность узкому кругу однообразных забот, обусловленных физическими потребностями. В этом мире разногласия с соседом из-за межи, аппетит поросенка, урожайность картошки по масштабности приближались к вопросам жизни и смерти.

Я всегда резко отрицательно относился к высокомерным презрительным выпадам в адрес этого «идиотизма», зная, что на таких деревенских «идиотах» стоит мир. Сам же в той среде не ужился. Уехал оттуда со смешанным чувством и облегчения, и утраты чего-то важного.

Так стоит ли опять возвращаться к такой жизни? Хочется сказать, что да, стоит, но что-то удерживает. Не повторится ли та же история – с неудовлетворенностью, доходящей до нервного расстройства? И чем больше я рассуждаю, тем яснее мне представляется, что не в одной молодости, видно, проблема. От себя не убежишь – вот простая истина. Источник обретения мира в душе нужно искать не в перемене условий и места жительства.

В бегстве людей, уставших от цивилизации, на природу, к патриархальной жизни, мне всегда виделось что-то неестественное, фальшивое. При всей их искренности, они несут цивилизацию в себе, они ею отравлены и никогда и нигде уже от нее не избавятся. Всегда можно отличить «опростившегося» горожанина от коренного жителя деревни. Цивилизованный человек может извлечь что-то полезное для себя из прикосновения к «естественной» жизни, но сам стать естественной частью этой жизни уже никогда не сможет.

Лев Толстой правильно призывал учиться жить у мужика. И сам пахал землю, рубил дрова, шил сапоги – что было уже неправильно. Те же мужики смеялись над ним. Учиться нужно было отношению к жизни, живя в тех формах, в какие тебя поставила судьба, какие тебе более всего присущи. А так получилось юродствование.

Искать Бога нужно в душе, а не во внешнем мире. В мире Бога не ищут, в мир от Бога убегают. Потом мы поймем, что нам нужно (а главное – не нужно) в этом мире.