Солнца не надо, или Материалы для ненаписанного романа

 

 

 

После ужина Шрамов недолго смотрел телевизор. Показывали какую-то незнакомую, далекую от него жизнь. Кого-то зрелище чужих забот, радостей и печалей увлекало: Шрамов слышал за спиной и вокруг взволнованное дыхание, короткие реплики, ругательства, смешки. А ему ни экранная, ни театральная, ни книжная жизнь давно уже не казалась настоящей, потому что никогда не напоминала его собственную – несуразную, путаную, без обобщений, выводов и морали. Иногда, под настроение, Шрамов не прочь бывал почитать книжку, посмотреть кино, но уже больше по привычке, чтоб убить время. Это когда-то находил он особый смысл в хитросплетениях чужих слов и картин, нужный, близкий ему, чему-то учился, над чем-то задумывался; но сейчас чужие проблемы оставляли его равнодушным, потому что никакого отношения не имели к нему настоящему, живущему сейчас. Оттого, что он посмотрит или не посмотрит тот или иной фильм, прочитает или не прочитает ту или иную книжку, изменится ли что-нибудь в нем и в его сиюминутной жизни? Трудно сказать. Зато Шрамов точно знал, что бутылка вина безусловно сделает его жизнь легче и светлее вот сейчас, сию минуту… И зачем какие-то проблемы.

Шрамов побрел в дальний конец отделения, в бильярдную, по пути мельком заглядывая в палаты. На первом его месте уже лежал другой, и тоже под капельницей. В бильярдной толкались человек пять, играли без особого азарта “на высадку”. Из-за своей застенчивости Шрамов так и не научился играть в бильярд. Вечно случалось, что учиться ему выпадало в компании более или менее опытных игроков, и он уклонялся от игры, стыдясь своего неумения. И теперь вот ему доброжелательно, по-свойски предложили подключиться. И здесь распоряжался, задавал тон Капитан. Веселый, общительный, он сказал Шрамову, подмигивая как старому знакомому и поигрывая кием:

– А куда еще деваться? Телевизор, домино, бильярд…

Шрамов играть отказался и стал рассматривать стенд с фотографиями. Фотографии хоть и черно-белые, но четкие, яркие, большие. И стенд чуть не на полстены, с броскими крупными надписями ослепительно-синей гуашью. ТАК МЫ РАБОТАЕМ – под одной из фотографий, на которой брызжущие оптимизмом алкаши вскапывают цветник. ТАК МЫ ОТДЫХАЕМ – и на фотографии улыбающиеся алкаши за шахматной доской. ТАК МЫ ЛЕЧИМСЯ – и радостный алкаш подставляет обнаженную руку для укола такой же счастливой медсестре. (А почему не задницу? – подумал Шрамов.) ЛУЧШАЯ ПАЛАТА – и интерьер палаты с полированными тумбочками, с картиной на стене, с аккуратно заправленными койками. Вроде и похоже, но как-то слишком уж уютненько, чистенько, как может выглядеть только на фотографиях.

Резкий перестук бильярдных шаров, выкрики, смех играющих болезненными толчками отдавались у Шрамова в мозгу, он чувствовал себя здесь лишним и тихонько, бочком, стараясь не помешать играющим, вышел.

Покурить, что ли, – подумал он, хотя курить не хотелось. Но сам процесс курения представлял ряд целенаправленных действий и тем вносил какую-то определенность в бессмысленное течение времени. Курили здесь в туалете. Шрамов пристроился у зарешеченного окна с выбитыми стеклами, на грязном подоконнике, с наслаждением вдыхая и выдыхая дым в морозный воздух. Давно стемнело, в далеких домах светились прямоугольнички окон, где-то беззвучно двигались и мигали огни автомобилей, размеренно чередовались красный, желтый, зеленый цвета далекого светофора. Там была другая жизнь, неожиданно отодвинувшаяся от Шрамова так далеко, что он уже и связи никакой с ней почти не ощущал и не хотел ощущать. Ерунда, все ерунда, – подумал Шрамов, сам не зная о чем, так, вообще, как-то безразлично.

Кто-то осторожно, робко подергал его за рукав. Шрамов оглянулся: Витя-вертолет, тот самый, что хотел чем-то помочь ему утром. Все с той же своей восторженной улыбкой, с радостно-вопросительным выражением бесцветных глаз, он попросил закурить. Шрамов протянул ему раскрытую пачку “Примы”, Витя коричневыми от никотина дрожащими пальцами аккуратненько вытащил сигарету и у него же прикурил. Когда он затянулся и выпустил изо рта и из ноздрей густые клубы дыма, лицо его расплылось и засияло от блаженства, а глаза остекленели, застыли в отрешенности.

– Что, Витя, прибалдел? – насмешливо окликнул его кто-то из курящих. – А кодеинчику не хочешь?

– Хочу, – тотчас отозвался Витя, выходя из блаженного оцепенения.

И все посмеялись –  лениво, как бы нехотя. В тесном коридорчике перед кабинками с унитазами народ толпился почти постоянно, курили – кто на корточках у стен, кто у окна, кто просто стоя. Дым не успевал выходить через разбитое окно, стоял вонючим туманом, пропитывал одежду, волосы, почти ощутимо обволакивал тело. Румяный алкаш с роскошной белокурой шевелюрой до плеч громко рассказывал, как его зацепили менты, когда он пытался вынести с завода деревянные рейки.

– Падлы! – ругался он. – На заводе мы их машинами палим, а вынести и употребить на дело – нельзя!..

Его слушали не очень внимательно – кого волнуют чужие заботы, но все же спрашивали для поддержки разговора:

– И что тебе было?

– Что? Они могут – оштрафовать на полсотни, премия, тринадцатая полетели…

– Вот видишь! – засмеялся кто-то. – Какой доход от таких несунов!..

– Голову на плечах надо иметь, не попадаться, – говорили еще.

И опять смеялись – вообще здесь много смеялись, по делу и без дела, но как-то не от души, словно по обязанности.

С вороватым видом, зыркая глазами по сторонам, оглядываясь, вскочил в туалет молодой алкаш, почти парнишка. Он что-то придерживал за пазухой. Его ждали и сразу кинулись к нему.

– Ну что, есть?..

– Есть!.. Чуть не спалился! – возбужденно и гордо заговорил парнишка, бережно вынимая из-за пазухи увесистый газетный пакет. – Обыскать хотела, сука! Еле уболтал!..

Пакет быстренько распотрошили: оттуда выскользнули четыре зеленых флакона с лосьоном “Огуречный”.

– Так! – радостно потер руки румяный блондин. – По фанфурику на рыло!..

Сразу и стакан появился, и кусок черного хлеба, и яблоко на закусь. Всего в туалете столпилось человек восемь, но участвовали четверо: шумный румяный блондин, чернявый всклокоченный парень, знакомый уже Шрамову, парнишка-гонец и еще один – низенький полный мужичок с железными зубами. Все правильно: они договаривались, сбрасывались, рисковали, а остальные ни при чем, пусть облизываются. Хотя Шрамов сейчас бы от глотка чего-нибудь такого не отказался. Один флакон как раз входил в стакан, наполняя его до краев. По туалету растекся свежий запах огурцов, перебивая на время табачно-унитазную вонь.

– И закуси не надо, – сказал чернявый парень, потягивая ноздрями и жмурясь. – Один запах чего стоит!..

Шрамову пить лосьоны, одеколоны в тяжкую минуту тоже доводилось, но полными стаканами и без воды он не решался и теперь с интересом и даже с уважением наблюдал, как они по очереди подносили стакан с пахучей жидкостью ко рту, задерживали дыхание, прикрывали глаза, крупными ровными глотками опорожняли его и, морщась и мотая головами, торопливо закусывали хлебом и яблоком, закуривали. У всех пошло хорошо. Только парнишка-гонец в первую минуту побледнел и покрылся потом и, отвернувшись, стал быстро-быстро глотать слюну, испуганно тараща глаза. Но и у него пошло благополучно.

– Привыкнешь! – ободряюще сказал ему румяный алкаш, а остальные поддержали его покачиванием голов.

У них пошли свои разговоры, а Шрамов выбросил окурок в унитаз и вышел.