Рассказы о детях

Когда мне стукнуло девять месяцев от роду, я тяжело и опасно заболел. Мама в это время лежала в больнице: ей по скорой помощи удалили гнойный аппендикс, и она медленно приходила в себя. Отец и бабушка навещали ее по очереди, но, разумеется, не говорили, что творится со мной: во-первых, чтобы не нервировать больную, а во-вторых, потому что сами толком ничего не знали. Да что они, если даже наблюдавший меня с рождения популярнейший в городе педиатр – Давид Лазаревич Солетов – не мог поставить диагноз. Мои пожилые земляки отлично понимают, о ком я говорю, поскольку через руки этого великого врача прошла половина киевских детей, родившихся в 30 – 70-х годах. Но в данном случае и он недоуменно разводил руками. Я же, между тем, горел свечой и таял на глазах.

Наконец, Столетов преодолел свои профессиональные амбиции и сказал, что хорошо бы пригласить на консультацию его учителя – профессора Петрова.

Петров, один из основателей и корифеев украинской педиатрической школы, к тому времени был почтенным старцем с некоторыми признаками надвигающегося возрастного маразма. Например, он потребовал, чтобы гонорар ему заплатили николаевскими золотыми десятками и отвезли к пациенту в извозчицких санях с медвежьей полостью. А от автомобиля категорически отказался, его, мол, укачивает: "А не можете, господа, достать сани – так я не поеду". Не знаю, как отец выкрутился из этого положения, но Петрова он доставил. Старого профессора буквально на руках занесли на третий этаж. Там с него стащили тяжелую хорьковую шубу, боярскую бобровую шапку и теплые боты, после чего он тщательно вымыл руки и приступил к делу. Внимательно осмотрев то немногое, что от меня осталось, Петров отозвал Солетова в сторону и тихо сказал:

– Дудик, вы пропустили скарлатину.

– Никакой скарлатины! – взвился тот. – Скарлатинозной сыпи не было!

– Была, – уверенно возразил старик. – Но быстро исчезла, скорее всего ночью, вот ее и не заметили. И вообще, болезнь протекает нетипично. И тем не менее, у мальчика скарлатина, причем, тяжелая и запущенная. И ко всему – воспаление почечных лоханок. Словом, не хотел бы я, коллега, очутиться на вашем месте…

Когда Петров отбыл, отец сказал Солетову:

– Давид Лазаревич, я слышал ваш разговор. Так вот, учтите: если с ребенком что-нибудь случится, я вас уничтожу.

– Как уничтожите? – не понял тот.

– Физически уничтожу. Убью.

И доктор Солетов почувствовал, что его смерть стоит рядом.

– Убью, убью… – растерянно произнес он. – Если врачей за все убивать, кто вас лечить будет? А вы тоже хороши, – вдруг перешел он в наступление. – Почему допустили контакт грудного ребенка с больными детьми?

– Какой контакт? Какие дети? К нему близко никого не подпускали. Может, оно через третьих лиц передается?

– Через третьих лиц передаются только сплетни, – огрызнулся врач. – Ладно, выполняйте назначения профессора. А я зайду завтра.

И начался новый этап войны за мое существование. Главнокомандующим был мой отец, а начальником штаба и главмедом – доктор Солетов, побуждаемый отсроченным смертным приговором. Слава Богу, все окончилось благополучно, и мы с Давидом Лазаревичем уцелели. А с отцом они после этого дружили долгие годы. Вот как бывает!

Для чего я пишу эту, в общем-то, никому не интересную семейную историю? А чтобы лишний раз поведать "городу и миру", в каком я вечном и неоплатном долгу перед моим отцом и как я благодарен ему уже за то, что он дважды подарил мне жизнь. Дважды – в прямом смысле, а если еще и в переносном, то много больше. Я мог бы и о таком рассказать, но это будет совсем-совсем другая история…