Маленькие рассказы

 

 

 

Яков Михайлович Сироткин был одним из тех людей, которых не удалось испортить даже всесильной советской власти. Всякое в его жизни случалось – и хорошее, и плохое, но он не скурвился, не ожесточился, не разуверился в людях, не потерял веру в добро и справедливость.

Современные экстрасенсы обнаружили бы у него сильнейшую энергетику, которая генерирует мощное поле порядочности, надежности и сердечности, и поэтому к нему к нему тянутся знакомые и даже незнакомые, обретая возле него душевный покой и умиротворение. А может, просто потому, что он помогал всем и делал для них, что было в его силах.

Работая на заводе, Яков Михайлович защитил сначала кандидатскую, а потом докторскую диссертацию и перешел на преподавательскую работу, возглавив кафедру в местном Политехническом институте. Студенты в нем души не чаяли, потому что двоек и троек он не ставил принципиально.

– Это все равно, что человеку в карман залезть. Ну, потеряет он стипендию, а толку? Если я его за целый семестр ничему не научил, значит, мы оба виноваты. А что он за неделю сможет? Только перевод времени и мне, и ему. Ничего, если жизнь заставит, он все вспомнит и выучит, – утверждал профессор Сироткин.

… Однажды, теплым майским днем, он сидел в своем кабинете и редактировал чей-то автореферат. Вдруг в дверь постучали, и вошла женщина средних лет, тщательно одетая и причесанная, но почти без следов косметики на лице: губы подкрашены, и все.

– Извините, вы – профессор Сироткин? Марина Тарасовна сказала, что только вы можете мне помочь… – И женщина зарыдала.

Только сейчас Яков Михайлович понял, что значит выражение «фонтан слез». Его посетительница умудрялась плакать так, что слезы не сползали по щекам, а срывались с ресниц почти горизонтально и опускались где-то в районе рта и подбородка. «Какое же нужно развить гидравлическое давление, чтобы обеспечить такую траекторию? – профессионально подумал профессор Сироткин. – Если вес слезы одна десятая грамма, а расстояние пять сантиметров, то…». Однако времени для решения этой задачи не было, потому что, вдобавок к плачу, женщина начала трястись, и все признаки надвигающейся истерики были налицо.

– Ради Бога, что с вами? Сядьте, успокойтесь! Может, воды или валерьянки? – засуетился Яков Михайлович.

– Что со мной, что со мной, – произнесла сквозь рыдания женщина. – Со мной ничего. А моя дочка, моя девочка погибает…. И только вы можете…

– Ах, вот что! – обрадовался Сироткин хорошо знакомой ситуации. – Говорите, какой предмет нужно пересдавать, когда, какому преподавателю. Попробую уладить.

– Причем здесь «пересдать», – вдруг рассердилась женщина. – Она окончила институт в прошлом году на все пятерки. А теперь погибает моя Травочка и говорит, что я во всем виновата…

– Послушайте, – вдруг сообразил Яков Михайлович. – По-моему, вы ошиблись. В медицинском институте тоже профессор Сироткин работает. Кажется, дерматолог или гинеколог…. А я – инженер. Наверное, вам нужно к нему обратиться.

– Да нет же! Марина Тарасовна сказала, что только вы…

С большим трудом Яков Михайлович понял, в чем дело. Оказалось, что по совету своей мамы девочка поступила в библиотечный институт, где конкурс меньше.

– А там на весь курс всего один студент, остальные девчонки. И на него сразу же началась охота…. А моя Травочка такая беззащитная, зубрилка-отличница, мамина дочка. Где ей тягаться с теми акулами? А теперь она в районной библиотеке работает, а там одни бабы, по большей части – старые девы. Что же и моей дочке такое суждено? И получается, что я виновата. Не послушалась бы моего совета, училась бы в инженерном институте – у вас вон сколько парней! Яков Михайлович, миленький, ради Бога, найдите ей кого-нибудь! Вы все можете! Вас так уважают! К вам так прислушиваются! Мне Марина Тарасовна сказала…

Конечно, нужно было объяснить этой дуре, что в таких случаях обращаются к свахе или в бракопосредническое бюро, а кафедра теплосиловых установок здесь ни при чем, но на такой афронт, заведующий этой кафедрой профессор Сироткин был не способен. Поэтому он сказал:

– Ну, хорошо, я попробую. Только вы выбрали неудачное время: конец мая, все мои ассистенты ушли в отпуск, а старшекурсники на каникулах или на практике. Осталась мелюзга, вчерашние школяры, зачем они вам…

– Ничего, в крайнем случае, можно…

– Нет, – строго возразил Сироткин. – Во-первых, халтурить не в моих правилах, а во-вторых, я на этих салажат влияния не имею: мои предметы начинаются с третьего курса. – И с робкой надеждой спросил: – Может, вам лучше к декану обратиться? У него возможностей больше: стипендия, знаете ли, общежитие, то да се…

– Нет, нет, только вы! Марина Тарасовна…

– Ну, хорошо, я так я, – перебил ее профессор. – Как зовут вашу дочку? Вы, вроде, говорили «Травочка», а как ее полное имя?

– Травиата.

– К-а-ак?! – ахнул Сироткин.

– Травиата. Как у Евгении МирошниченкоСолистка Киевского театра оперы и балета в известной опере….

– Ну, вообще-то ее Виолеттой звали, а травиата – это, так сказать, профессия, – пробормотал он. – Ну, ладно. Давайте телефон и все остальное.

– Вот, пожалуйста, фотокарточка, а на обороте все данные записаны.

С фотографии на Сироткина глянула злющая щучья мордочка.

– Значит, договорились. Позвоните мне в конце сентября или в начале октября.

Однако эта женщина не позвонила ни в сентябре, ни в октябре, и профессор Сироткин забыл о своей странной посетительнице. Он вспомнил о ней, когда случайно встретил на улице ту самую Марину Тарасовну.

– А как поживает ваша протеже? Девушка с таким странным именем…

– Травиата? Представьте, замуж вышла. В турпоходе с одним парнем познакомилась. Хороший мальчик, интеллигентный, но немного с заскоками. Потребовал, чтобы она имя поменяла. А жаль: так красиво было. А теперь она Буссоль, как Анастасия Вертинская в каком-то кино про паруса… Анекдот!

– Вообще-то, не Буссоль, а Ассоль. А что анекдот – совершенно с вами согласен.

Несостоявшийся сват профессор Сироткин вежливо попрощался и пошел своей дорогой.