Примечания к жизни

На чтение потребуется 50 минут | Аннотация | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Ну что ж, вот мы и добрели до юродивых, прокажённых и бесов. В русской литературе неистовым гонителем бесов был, да и есть неутомимый наш Фёдор Михалыч. Уж он гонял их и в «Братьях Карамазовых», и в «Идиоте», и в «Преступлениях и наказаниях». Словом, проснётся, и ну изгонять изо всех бесов. Бывало кричат ему бесы-кредиторы: ах ты гад, да мы тебя тогда самого, чорта, в такую яму загоним, будешь знать, как обзываться и забываться. Нам, например, известно, что Фёдор Михалыч мечтал писать не спеша, как Тургенев, но не мог справиться со своими бесами-одержателями-кредиторами, и всё писал, и писал, и писал. Может, оттого порой кажется, что Толстой – искренен, но тяжеловесен, Достоевский – интересен, но бесноват, а Чехов – просто лёгок и трепетен. Вообще, в том милом девятнадцатом веке русская литература только разворачивалась и вставала на ноги. В следующем веке её уже попросту начали откровенно травить и мочить, а то и ставить к стенке посредством конкретных лиц. С точки зрения независимого обозревателя: они сами напросились, напрашивались. Платоновский герой в этаком случае мне представляется этаким капитаном Бладом, что отправился по голодной России с компанией босяков дарить людям электричество, механизацию, разумность, и бесов я там не увидел. Читая его, я каждый раз отправляюсь в милое для меня путешествие, в путешествие к живому сердцу человека. Ну это, конечно же, мой взгляд, и я никому не навязываю своего мнения. Вообще, если говорить о писателях того времени, то можно выделить из него три имени: Миша, Андрюша, Юра (Булгаков, Платонов, Домбровский). Можно сказать, к примеру, что Булгаков, как мне кажется, при всей своей мистичности, ироничен во всём; Платонов – не менее ироничен, но ещё и душевен; Домбровский – сентиментален до ироничности, и все трое абсолютно безупречны по части персональной трагедии. Они и смеются-то оттого, что им больно, а жить надо дальше. Теперь, когда здесь упомянуты эти писатели, уместно будет приметить, что все трое очень активно возвращались к теме Евангелия: у Булгакова – Мастер, у Платонова – Саша Дванов, у Домбровского – он сам, хранитель факультета ненужных вещей – все эти герои проецируются неким мессией. Вообще, все эти три книги мне безумно нравятся, они являются для меня святынями. Я на них не молюсь, но они мне существенно придают силы жизни. Зимой, когда в огороде нет дела, а сумерки – единственная форма существования, хорошо позабыться с поэтами, листая страницы их жизни. «Всё-таки, старость, как ни крути, вещь вполне допустимая». По-моему это опять платоновское примечание во мне всплыло. «Приходи вечером, я тебе трудодень запишу по фактической выработке», – оттуда же. Всё это мило мне потому, потому что я и сам вырос среди таких же людей. И хотя они все, за общим числом, ушли, мне они очень дороги. Ностальгия – похожа на хроническую болезнь становления сердца. Так бывает: приезжаешь издалека-долго в родной город и чувствуешь его древнюю захолустность, как своё постаревшее сердце.

 

Но я всё же буду плясать от иронии. Я где-то согласен с Михаилом Задорновым, что наш отечественный юмор намного качественней заграничного, потому что он зачастую воспевает трудности наши и исходит из боли. А трудностей и боли у нас хватает. Тут без юмора и шагу не сделаешь. Не посмеёшься над собой сам, другие посмеются, а это обидно. Надо уметь опережать свой рефлекс. Иной раз сматеришься в сердцах, а потом думаешь: ну зачем, лучше бы пошутил. Оно и народу приятно, и сам по жизни бодрее выглядишь.

«У правды, у истины есть великий недостаток: она чувствует себя благом и желает стать любыми средствами всеобщим достоянием».

Шикарное примечание из Платонова, сама ирония жизни. Мне подчас кажется, что старик презирал в себе всё, и прежде всего – всеобщее, стадное движение к истине. «Человека имейте в виду». Видимо, он знал, что истина намного тоньше и неуловимей своих обладателей. Она, постоянно в воздухе. Она обитает. Сделать истину юмором – это пустяк, но пустяк грандиозный, величественный, и в нём видится сердце. В нынешней литературе это удаётся немногим. Нынешняя литература похожа на мексиканский анекдот:

«– У вас есть туалетная бумага?

– Есть, но только немного б/у».

Вообще, немного б/у у нас и власть, и сама демократия, и СМИ, и сам воздух. «Совсем экологию испортили». Что тут говорить о литературе? Откуда ей взяться? Тут уж, как говорится, чем богаты – тем и рады. А насчёт того, что серая посредственность не унывает, так это тоже смешно. Не унывают – представьте? Ха-ха! К чему, говорят, нам унывать, у нас всё ровно. Приведу тут ещё одно примечание Андрея Платоныча:

«Для них литература это государственное чистописание». Конец цитаты. Боже, как же это актуально, особливо сейчас, когда мышиные короли вновь начали охоту на Щелкунчика.

«Совершенно автоматические люди – еда, тепло, покой, порядок, эгоизм. С таким можно делать что угодно».

Другая цитата смеётся над своим ремеслом сквозь столетия, а то и больше:

«Музыка – это окончательно запрещённая литература, когда она замычала, – и из этого, из окончательного запрещения, – явилось самостоятельное великое искусство».

 

Все эти присказки я черпаю из его записных книжек, больше известных, как «Деревянное растение»:

«Человек обращается к пиле: ты пила, а я ещё нет»,

«Молодая девушка, очевидно, жениху на представлении в театре: Это трагическое место, здесь смеяться нельзя»,

«Отчего кричит осёл? (говорят, периодически, через 3 часа) – разгадать»,

«Про всех: за что они меня так ругают и бьют, – я недавно был ребёнком и ещё не перестал им быть»,

«Великая проблема воробья: семеен, свободен, дохнет в неволе, а летает по одному аршину, а нужна ему почти бесконечность»,

«Мальчики целуют своё отражение в стекле, как слепой в крапиве»,

«Сознание себя Иваном-дураком, это самосознание народа (класса) – самое такое самосознание что показывает, что мы имеем дело с народом-хитрецом, с умницей, к»о»т»о»р»ы»й жалеет мучается, что он живёт в дурацком положении»,

«Старуха 82 года, ведьма, спит от голода, пьёт от голода воду, увидев детей, – вся сияет!»,

«Я с тобой сошёлся не этичничать!»,

«Меня в Парке К»ультуры» и Отд»ыха» никуда не тянет – только в 5-ое отд»еление» милиции!»,

«Рассказ девочки о корове: у коровы по четырём углам стоят ноги. Из коровы делают котлеты, а картофель растёт отдельно. Корова сама даёт молоко, а индюк старается, не может»,

«Человек не перестаёт жить потому, что у него нет пищи, одежды, жилища. Дайте ему! – он перестанет»,

«У меня волос мягкий, как моё сердце: попробуй!»,

«Я люблю вас без всякого трюизма!»,

«В сущности, нет ни детей, ни взрослых – есть одинаковые люди. Взрослый ни дороже, ни дешевле ребёнка»,

«Люби и верь и будешь счастлив!»,

«Напряжение нежности».

 

Теперь, когда мы дошли до «напряжения нежности» и рассмотрели образцы искренности и иронии, самое время перейти к более серьёзным примечаниям самоцвета. Эти образцы я бы назвал так: «Привет из космоса!». Они очень похожи на заветы или заповеди. Вот уж где мороз по коже, в смысле: мороз и солнце!

«Истина – тайна, всегда тайна. Очевидных истин нет. Я слишком богат, чтобы считать свои богатства». Ну вот это и есть, как раз, моральный кодекс любого творческого человека. Размышляя о истине, ТЧ (творческий человек) никогда не будет нахваливать свои достоинства, ему достаточно радости, дара, безмолвной традиции благодарности. Я не знаю, возможно, какой-нибудь тибетский лама у себя в Тибете сейчас сидит и говорит тоже самое кому-нибудь, и наш ТЧ, как тень шумящего дерева, наводит себя на плетень невнятным пятном.

Следующее примечание звучит как раз, как завет, а не тень для ТЧ:

«Свобода живёт там, где человек свободен перед самим собой, где нет стыда и жалости к самому себе. И потому всякий человек может быть свободным, и никто не может лишить его свободы, если он сам того не захочет. Насилие, которое захочет человек применить как будто для удовлетворения собственной свободы, на самом деле уничтожит эту свободу, ибо, где сила – там нет свободы, свобода там – где совесть и отсутствие стыда перед собой за дела свои».