Колодец

* * *

Брызнул ли дождь на кленовые клавиши –
звук извлеченный, привиделся он –
цвет побежалости, жар остывающий,
дальний, но ясный малиновый звон.

Инеем раненый помнит об инее.
Чувствует ветвь нерасцветшую гроздь.
Знает неспрошенный тихо по имени,
чей он незваный, нечаянный гость.

Ангел, играющий около облака,
что-то навеял во сне золотом.
Где-то в Читинской, в Рязанской ли области
кто-то склонился над чистым листом.

Сны Гомера

Христос ещё не пришёл.
Лишь ветер гулял по саду,
где длинно, но хорошо
творил Гомер "Илиаду".

Гремела вокруг война.
Античный вулкан дымился.
Вкушая кувшин вина,
Гомер слегка притомился.

Вздремнул, спокойно дыша,
а, может, заснул глубоко.
Сны видящая душа
качала слепое око.

И вдруг с вышины небес
сверкнуло что-то такое...
– А, тучегонитель Зевс,
оставь мои сны в покое.

И тучегонитель Зевс
ушёл со слепящим светом.
Есть в мире немало мест;
где можно будить поэтов.

С тех пор через бездну лет;
когда принимают меры,
любой читинский поэт
завидует снам Гомера.

* * *

Все ли Боги вымерли?
Нет не все – при нас
Русь, как в трубке Кимберли,
на разломах гибельных
сдавлена в алмаз.

Прошлое искрошено,
время не вернешь.
Но, как опыт прошлого,
Русь с огромной площади
собирает мощь.

Глубоко опасная
трещина разрух.
Но за нею ясная
грань горит алмазная –
острый смысл и дух.

Чувствую физически,
как благую весть:
в сдвигах тектонических,
в замыслах мистических
есть величье. Есть!

* * *

– Любил ли ты? – вдруг нервно спросишь.
– Люблю. Храню. Лелею мысль.
– На миг хранишь, навечно бросишь.
– "На всю оставшуюся жизнь", –
как в песне из кино поется.
– Но песня рано оборвется.
– Тогда молись.
На всю доставшуюся жизнь.

* * *

Когда в наш дом приходит вечность,
безжалостны её пути:
пырей – трава спешит беспечно
корнями двор переплести.

Все по естественным законам
цвело, звенело. Но... пора.
Ушли собаки. Только кони
пасутся посреди двора.

Что тянет их сюда под вечер,
какая русская печаль?
Все одичало. Только вечность
одна не может одичать.

Будда

            (Из Рильке)

Он слушает себя. И тишь возмездья.
И мы страшимся этой тишины.
Он, как звезда, а, может быть, созвездье,
чей свет знобит из темной глубины,
как чувство опыта или вины.

В нём – целый мир. Начальный смех и плач.
Но взгляд вовнутрь не выразит исхода.
Пред ним склонились целые народы.
А что ему? Безгласен и незряч,
он так ленив, как в старости палач.

Довериться ль его бездонным снам?
Набухли в нём за миллионы столетий
и тьма, и свет – за них он не в ответе.
Он остается недоступен нам.
И неподвластен быстрым временам.

Автопортрет – 2004

Утром посмотришься в зеркало
и, пережив потрясение,
скажешь словами Есенина:
– Что же ты жизнь наковеркала?

Смотрят глаза одичалые,
старо-конюшенно-чалые,
с опытом сивого мерина,
с русской печалью немеренной.

Может быть, рано состарился
и потому не преставился,
ставший почти долгожителем,
с горечью обворожительной.

В смысле же левого-правого,
нет ничего совершенного –
что-то ещё от лукавого,
что-то уже от блаженного.

* * *

Небо. Тайга и вода.
– Здравствуй, Байкал! Я – приехал.
Мне исполинское эхо
гулко ответило: да-а!

Синяя ясь и хребты.
Неба высокие своды.
О, оборонные воды
свежести и чистоты.

Вал накатился такой.
Дрогнула горная вечность.
Здравствуй, Байкал. Можно лично
к Вам прикоснуться рукой.

Колодец

Когда мой дед был молодой,
а бабушка молоденькой,
они ходили за водой
колодезной, холодненькой.
Босые ноги жгла роса,
вилась тропинка узкая.
У бабушки была коса
пушистая и русая.
Век девятнадцатый сиял
над полем и над звонницей.
Тогда никто ещё не знал
чем это все закончится.

Когда отец был молодой,
а мать была молоденькой,
они ходили за водой
колодезной, холодненькой.
Двадцатый век. Одна война
с другой войной смыкаются.
Вода в колодце так темна,
что кровь не отмывается.
Проселок наш не пел – хрипел
От Колымы до Дайрена,
Кому допрос, кому расстрел.
Терпи, многострадальная!

Когда я сам был молодой,
жена была молоденькой.
И мы ходили за водой
колодезной, холодненькой...
Порою вздрогну среди сна:
колодец допивается.
Вдовой не ставшая жена
слезами заливается.
Колодец же кипит, зовет
набрать воды для чайника.
Две тысячи четвертый год.
А жизнь все не кончается.