Тропинка детства

Тропинка детства

Далёкого детства свеченье:
Качаются в небе качели,
И в брызгах дождя над водой
Смеётся отец молодой.
А сердцем я слушаю родины голос.
А в поле с колосом шепчется колос.
Счастливый, я по траве бегу.
Какие цветы на лугу!
Пропахла тропинка у брода
Росой, васильками и мёдом.
И я на зелёном возу
Зелёное лето везу.
А сердцем я слушаю родины голос.
А в поле с колосом шепчется колос.
Счастливый, я по траве бегу.
Какие цветы на лугу!
В лесу земляника поспела.
И девушка в платьице белом
Над чистой и быстрой рекой
Мне тоненькой машет рукой.
А сердцем я слушаю родины голос.
А в поле с колосом шепчется колос.
Счастливый, я по траве бегу.
Какие цветы на лугу!

* * *

Вечер на родине, – тёплый! – на родине.
Цвет лепестков за калитку летит.
А в конце улицы, за огородами,
Тонкое платье твоё шелестит.
Тонкий туман веет струйками свежести.
Над горизонтом макушка луны.
Платье в объятьях молчанья и нежности,
Выдох и вдох зоревой тишины.
Верится, любится, сладко мечтается.
Всё ещё вместе и всё впереди.
Руки сплетаются и расплетаются.
Голос – “прости” или “не уходи”.
Нет на земле никакой непогодины.
Нет на душе ни обид, ни грехов.
Вечер на родине, память на родине.
Сто лет до этих прощальных стихов.

* * *

Я родился для песен в непесенный полдень России.
Тяжело дозревали намокшие в ливень хлеба.
И крестьянские вдовы в несжатых полях голосили
и ссыпали зерно в непроветренные погреба.
Над большими дорогами шли косяки перелётных.
Возвращались солдаты в шинелях, как небо, седых.
Их встречали в полях. Обступали устало и плотно.
И так долго глядели, так жадно глядели на них.
Эта послевоенная осень. Как нивы сырые,
с молоком материнским впитал непонятливый я
боль несжатых хлебов и протяжные всхлипы России
с её грозной судьбой, с драматизмом её бытия.
Я родился на жатве. И вечером с хлебным обозом
был отправлен домой, и, когда мы въезжали в село,
у околицы ветер сломал молодую берёзу,
и багряной листвою мою колею замело…

* * *

Даурский багульник! Реликтовый стрец.
Как пахари, трудятся корни твои.
Живучий, колючий, упрямый кустарник
на северных склонах сибирской земли.
Вдоль тёмных оврагов, в песчанике рыжем,
везде, где проходят земные пути,
задача не просто вцепиться и выжить,
задача – так буйно и ярко цвести.

* * *

У отца была библиотека:
Аристотель, Энгельс и Толстой.
И знакомый деревенский лекарь
говорил с железной правотой,
что не время содержать на полке
разные мудрёные тома.
Били за околицей двустволки,
по-медвежьи громоздилась тьма.
В переулке брошенные кони
обрывали, вздыбясь, повода.
И в пролом старинной колокольни
падала хвостатая звезда.
Но упорно, у окна напротив,
до зари, до ранних петухов
мой отец сидел, как Аристотель,
над загадкой греческих стихов.
Древний слог его глаза тревожил,
спину под шинелью холодил…
Был отец на время не похожим,
на эпоху очень походил.

* * *

Сломалась берёза.
Потом её люди под корень срубили.
Но там, на земле, где была её длинная тень,
ещё и поныне восходят цветы голубые,
и копятся росы, и вечером бродит олень.
И верит земля: отшумят градобойные грозы,
в опавшей листве, где лежит золотая пыльца,
глубинная завязь очнётся для новой – высокой! – берёзы.
И этому, верится, нет и не будет конца.

* * *

Иван, расскажи мне о маме –
как можешь, своими словами.
Как шла она полем, слезу утирая,
певунья, плясунья, жена молодая.
Зачем торопилась на вечный ночлег
и резала голые руки о снег?
Огромное, темное, зимнее поле,
седое от инея, страха и боли,
да русское небо в туманных огнях,
её привезли на морозных санях.
Я помню лишь лампы, да спирт, да озноб,
да светлый из тёса сколоченный гроб.
Иван, а какой она в жизни была?
Горела крапивой иль маком цвела?
Была неприметной, а, может, красивой,
крестьянская дочь Вишнякова Аксинья,
жена партизана Гражданской войны,
какие у неё подрастали сыны?
Как странно любила бездомных скитальцев,
байкальских пустынников, талицких старцев.
Боялась войны да стрелы громовой,
а скрыл её мерзлый песок гробовой.
Иван, расскажи мне о маме.
Я, может быть, плачу её соловьями,
но падают звуки как снежная осыпь,
и горло болит, и в душе безголосо.
Вот сын уже вырос. Вот дочка растёт.
Но бабушка песен для них не споёт.
Лишь ветер свистит над родными буграми.
…Иван, расскажи мне о маме.

* * *

Время пришло. Закатав рукава,
Шли мы на мельню ковать жернова.
Белые камни, чугунные ковы.
Вы – Рыжаковы. Да мы – Вишняковы!
– Эй, начинай! Успевай поспевать
Острые оспины в камень вбивать.
Празднично, молодо, с гулом и звонцем,
Ставить круги на горячее солнце.
И, окатив их водой из реки,
Вырубить русло для свежей муки.
Не было краше в сибирской деревне
Этой работы могучей и древней.
Этой работы, дающей права,
Хлеб убирать и ковать жернова.