Антигламур

 

Повесть о проститутке, ставшей верной женой

 

 

 

 

«Я хочу исчезнуть из этой жизни!»

Это заявила мне Ирка.

«Как это? – с желанием придать этому заявлению долю шутки, уточнила я. – Чтобы следов не осталось?»

«Вот именно!»

То, каким тоном она это сказала, срезало улыбку с моего лица.

О том, что Ирка была беременной, я узнала после ее смерти.

Беременная проститутка. Что вы знаете об этом состоянии? Ничего не знаете!

«Это то же самое, – сказала когда-то сама Ирка, – что оплодотворить автомат, выдающий порции горячего кофе».

И вот она была этим автоматом, который был оплодотворен еще и мыслями о материнстве. Начались сбои, когда посетители обслюнявливали за услуги свои деньги.

Она была этим автоматом, в который влезла бабка-повитуха со своим скребком, валявшимся среди средств от клопов.

Обо всем этом я думала на похоронах подруги. Единственная, кто бросил на ее гроб горсть земли, была я на пустом кладбище.

Ирка умерла в ванной. Она лежала с измученным от боли и страха лицом, полузалитым красной от крови водой. А я долго сидела на краю ванной, раздумывая о бессмысленности человеческого существования. И даже попыталась представить себя на ее месте. И протяжно вздохнула.

 

Его звали Максом.

– Тетя, дай малышу, – сказал он, когда я выходила из своего подъезда.

– Прямо здесь, что ли? – усмехнулась я. Мальчишке было лет пятнадцать. А может, и меньше.

– У меня дома никого нет.

– Где ты живешь?

Он показал на дом, противоположный моему:

– Третий этаж, вон пакетное окно.

– Сосед, значит.

Во дворе никого не было. Асфальт аллеи был в пятнах от опавших листьев. Рано утром слышен шелест метлы дворника. Но осень упорно устилает землю листьями.

– Я тебя вычислил, – сказал он. Робкие усики на его верхней безгрешной губе дрогнули. – Я видел, как тебя нанимали.

– Математик или разведчик?

– Нет, хочу попробовать серьезную телку.

– Серьезная телка, – усмехнулась я, – задарма не работает.

– 200 баксов на часа три…

– У тебя в школе подружки нет?

– Есть, но я хочу, чтобы она почувствовала мой опыт.

Вон как серьезно – опыт!

Я была свободна.

– Если под кроватью окажется футбольная команда твоих дружков, – предупредила я, – то с каждого по сотне баксов!

– Ты зайди через минут пятнадцать, квартира 27.

Он побежал в свой дом.

Я прошла вдоль своего дома, вышла на улицу и заглянула в кафе. Одна чашка, одна сигарета, десятки взглядов мужчин. И презрительных от опытных, и наивных от восторга романтиков.

Я выгляжу на все сто. Даже больше, хотя Ирка была круче меня. Эх, подружка!

На улице я повела себя осторожно. Стояла, подкрашивая губы, в зеркальце осмотрелась. Малыш мог устроить пакость.

И в подъезде осмотрелась, поднялась на лифте на восьмой этаж, затем спустилась пешком. Ничего подозрительного.

Дверь в 27 квартиру была приоткрыта. Только вошла, как мой клиентик вынырнул из ванной. Он был в халате с отцовского плеча.

И бросился запирать за мной дверь.

Я осмотрела квартиру. Четыре комнаты, мебель новая, все облагорожено со вкусом. И в комнате мальчишки все, как у любимого сынка: компьютер, музыкальный центр, домашний кинотеатр, удобное кресло, полутораспалка. Уместимся.

– Ты красивая, – вошел мальчишка.

– Даша, – представилась я. Соврала, не знаю, почему.

– Максим, – и без перехода, – вот деньги.

Он вынул из кармана халата две сотни.

– Пока спрячь, – сказала я. – Туда, в свой стол. На прощанье отдашь, на улице. Ведь пойдешь провожать даму?

– Ну что ж, осторожность не помешает.

Максим сказал это очень даже рассудительно.

Я стала раздеваться. Это продуманный ритуал. Плащ я повесила на спинку кресла. Так можно было быстро одеть его на голое тело, а вещи бросить в сумочку. Легкая кофта, короткая юбка, трусики, бюстгальтер. Это на компьютерный стол.

Пока я неторопливо раздевалась, мой юный клиент раз пять садился на кровать и вскакивал. Он то кутался в халат, то распахивал его, демонстрируя свое возбуждение.

Я расставила акценты, подойдя к нему, заставив окончательно лишиться халата. Обняла, унимая его дрожь. Затем оттолкнула от себя на кровать и после некоторых манипуляций, предохраняющих от беременности, сверху села на неплохо натренированное тело.

– Паспорт есть?

– Что? – не понял он, судорожно стянув края простыни обеими руками.

– Паспорт, – повторила я.

– Он в столе. Но ты не поднимайся, я сейчас кончу!

Я подчинилась. Таковы издержки обучения.

Паспорт я все-таки проверила. Парню оказалось почти семнадцать лет. Ну, что ж, в растлении малолетних меня не обвинят.

Курс обучения продолжался по заказанному времени. Мальчишка был легко возбудим. Это и есть недостаток, который устраняется только сильной волей. У Максима она была где-то на задворках.

– А как у тебя самой первый раз это было? – спросил он, чтобы хоть немного отвлечься, потому что его естество протестовало против всякой задержки перед новым кругом обучения. Это было совершенно неожиданно для меня.

– Я была старой, – сказала я, – уже работала диктором телевидения, ну, седьмого канала, когда мой шеф закрыл в кабинете дверь. Сначала он пальцем лишил меня девственности…

Я рассказывала скучным, равнодушным языком. Но не про то, как этот красавец с виду Жорж Алмазов (в миру Георгий Наумов) настоял на моем увольнении после того изнасилования. Это было чудовищной подлостью. Он кричал в кабинете главного редактора о морали. Он брызгал слюной. Он назвал меня проституткой! Я тогда потребовала месячный оклад за дефлорацию… А через полгода, в парике и крутом прикиде, появилась в компании Жоржа и его друзей, вызвавших девочек. Я все-таки здесь же, на людях, вытребовала у Алмазова месячную зарплату!

– У меня был парень, – я же говорила Максиму о другом, о раннем моем прошлом, – мы были одноклассниками, и проводила служить его на флот. Он утонул, оказавшись на плоту, унесенном от берега…

– Ух, ты! Как его звали?

– Не помню,– соврала я и тотчас же спросила, – а твою девушку как зовут?

– Ленкой.

– Она у тебя будет второй, после меня?

– Первой! Ты не в счет!

Я вздохнула. Вот так я не принадлежу в этой жизни самой себе!

 

Когда я выходила, то у двери на лестничной площадке уже стоял красивый, слегка седоватый мужчина. «Отец», – догадалась я.

– Пап, – это наша училка, по биологии, – нашелся Максим.

– Да, я знакомлюсь с учениками, – поддакнула я.

– Понятно, – ответил отец. Он дураком не был. – Сколько ты ей отдал?

– Еще не…

– Сколько я тебе должен? – спросил родитель у меня.

– 200 долларов за три часа.

Он засунул руку в нагрудный карман своего модного пальто, вытащил деньги и отсчитал мне четыре бумажки по 50 долларов. Отдал он их левой рукой, а правой съездил мне по лицу.

Я разорвала эти деньги и бросила клочки в лицо папаше:

– Я их не мелко, можно будет склеить!

 

Дня через два меня снова подкараулил Максим. Он стоял между пролетами и смотрел в окно. Он слышал, как я закрыла дверь, повернулся ко мне и стал подниматься.

– Вот деньги.

Я взяла их и хотела обойти мальчишку. Но он расставил руки.

Я улыбнулась:

– Как Леночка?

– Не знаю. – Полная растерянность в темных глазах юноши. – Можно я к тебе поднимусь?

– С какой стати? А следом ворвется твой папаша?

– Ну, можно?

– Ты, что, снова хочешь меня? – Я всплеснула руками. – Ну, дела!

– Мне с тобой было хорошо.

– Уймись, между нами пропасть! Ты читал «Воскресенье» Льва Толстого?

– Вместе почитаем…

– Мне 31 год! Я измочаленная проститутка! А ты сосунок.

– Я тебе заплачу! – крикнул мой юный возлюбленный. – Это заказ!

Он полез в карман за деньгами.

– Ах, Леночка твоя трахается с другим? – догадалась я.

Максим побледнел и повторил то, что сделал его папаша на его лестничной площадке.

Декорации не меняются.

У меня появилось красное пятно на левой щеке.

На правой прошло, но та помнила боль.

– Сволочь! Вон отсюда!

Послышались чьи-то шаги по лестничному маршруту над нами.

Максим не стал дожидаться свидетеля и, повернувшись, запрыгал вниз через три ступеньки. Легко, спортивно, с чувством.

 

Мне стало совсем плохо. Я заплакала и поднялась к своей двери. Слезы и душили, и мешали вставить ключ в замочную скважину. Я слышала, как с пятого этажа спускался человек. Судя по шаркающим звукам, вероятно, пожилой человек.

– Я еще ни разу не видела плачущую проститутку, – услышала я за спиной голос женщины. В этом голосе угадывались властные нотки классной руководительницы.

Ну, вот, купила себе квартиру! И откуда только люди узнают обо всем? Я сжала губы. Я не хотела отвечать. Я занесла ногу за порог, но обида заставила меня обернуться:

– У меня была строгая мама, как вы. Но она любила меня и берегла…

Я вбежала в свою прекрасную однокомнатную квартиру. В ней еще стоял запах недавнего строительства. Это был смесь аромата клея, краски, линолеума и мела. Я любила этот аромат. Но сейчас он был запахом одиночества.

Я пошла в ванную и стала набирать воду. Шум струи стал успокаивать, я подошла к окну, увидела выходящую на улицу соседку. По стройной осанке угадывалась учительница. Может быть, какого-нибудь балетного класса. Женщина остановилась и посмотрела на мое окно снизу. Она не могла видеть меня за занавесками, а я изучала ее дальнее лицо. Оно, действительно, напоминало мне мою маму, и я прочла в ее невидимом для меня взгляде боль.

Звуки говорили о полной ванне. Я разделась, нашла в маленьком шкафчике под зеркалом скальпель, оставшейся от мамы. Она была медсестрой. Шагнула в воду и часть ее вылилась на пол, когда я просто в изнеможении села.

Я подняла руки. Одна держала скальпель и подрагивала. Другая смотрела на меня нежной стороной с бьющимися прожилками.

Обе как бы спрашивали: «Хочешь ли ты исчезнуть из этой жизни?»

 

Я не стала уходить из жизни, а устроила себе отдых. Сервировка с нежным вином и все такое. После первого тоста наедине с диктором какого-то канала по телевизору в дверь позвонили. В глазке я увидела Максима. Еще я увидела за его спиной краешек букета цветов.

И я открыла дверь.

Так у меня начался роман.

Максим был чем-то похож на моего утонувшего на Дальнем Востоке одноклассника, имя которого было Любимый. И это имя забрал мальчик из соседнего дома.

 

Наш город вытянут вдоль Волги. Бывший исторический центр застраивается зданиями архитектуры, опробованной в цивильных странах на Западе. Я подолгу смотрю утром на город под окнами балкона. Надышавшись гарью от машин, закрываю створки и включаю кондер. Все, отрезана от мира! Затем подолгу смотрю на себя в зеркало. Только мне одной известны изменения и на лице, и в фигуре. В уме складывается некий график старения. Я стараюсь ограничивать его самым близким будущим: днем нынешним, днем вторым… Дальше страшно заглядывать.

Мой юный возлюбленный ничего не видит. Он прибегает, как на тренировку, со спортивной сумкой. Только в ней не пахнущая потом форма и кроссовки, а небольшой букет цветов, какая-нибудь любимая закуска или бутерброд из дома и несколько учебников. Он знает, я готовить не люблю, но разбираюсь в школьной программе. Я помню все! Когда работала диктором, достаточно было одного лишь взгляда на листок с текстом…

Я раскрылась, и теперь Максим зовет меня Оксаной, а иногда просто Ксой. Кса, и все!

Еще я купила продвинутый ноутбук. Иногда готовлю своему другу контрольные. Видимо, то, что сын стал преуспевать в учебе, не вызывало потребностей родителей контролировать передвижения Максима. А он проявлял чудеса конспирации. Я скажу об одной его операции. Он входит в дом с крайнего подъезда (набор кода на замке двери подъезда – не проблема для него), поднимается на последний этаж и там через неприкрытый люк по чердаку идет к моему подъезду и со всеми предосторожностями спускается.

Я понимаю, что когда-нибудь кто-то из бдительных жильцов с трясущимися от старости руками, но выстраданным в советские времена чутьем на шпионские темы, его застукает, но об этом думать не хотелось.

Кстати, о его родителях.

Об отце, руководителе отдела риэлторской конторы «Петушок», знаю, что он относится к жизни серьезно. И это все о Вадиме Николаевиче с тяжелой рукой, двинувшей мне по лицу.

А вот мадам Елизавета…

 

В нескольких кварталах от нашего дома есть салон красоты «Салют». Такое название можно было с успехом присвоить пиротехнической фабрике или заводу по выпуску шахтных ракет. Но какой-то шизанутый бизнесмен открыл эту парикмахерскую для высших слоев общества города. Да и области тоже. И гламурное бабье и мужички в твидовых пиджачках потянулись туда. Разумеется, каждый в свой салон.

В чем секрет этого «Салюта», многие или не понимали или тщательно скрывали. Но я уже давно знала, что в соседнем помещении, куда уводила незатейливая серая дверь для подсобных помещений, был оборудован другой салон – для свиданий. Сюда приходили те дамы, которые жаждали получить все, что входило в понятие «внимание мужчины», а мужчины заглядывали, чтобы решать кое-какие дела с дамами, обличенными властью.

Все приходили сюда с солидными суммами, подарками, вручаемыми во время обедов в кабинках. Гарик, глава этой хитрой фирмочки, сидел под крышей какого-то крутого отдела милиции. Все были довольны.

 

Итак, мадам Елизавету я увидела в соседнем кресле. Это, когда я позволила себе зайти сюда. Из озорства. Женщина сорока лет сидела под колпаком, а миниатюрненькая девушка-мастер обрабатывала ей руки. Выстригивала заусенцы, подпиливала и красила ногти. И шел такой милый общий треп. В обращении к клиентке не было «Лизочки», «Лизы», а только строгое и торжественное, почти царское – Елизавета. И все о брелках, ожерельицах, серьгах и диадемах.

Я не знаю, может быть, девушка-мастер подрабатывала в ювелирном магазине, но беседу она поддерживала профессионально.

Прошло около часа, когда появился сам Гарик и, зачем-то наклонившись над ухом клиентки, громко сказал:

– Елизавета, вас ждут. Третья кабина.

– Ах, это ты, сводник, – засмеялась Елизавета, – и кто на этот раз?

– Аск...нов, – скороговоркой сообщил Гарик, – …тат городской Думы.

– Я сейчас, дружок.

В тот же момент из рук Елизаветы в руки Гарика перекочевало несколько ассигнаций.

«Вот проститутка!» – подумала я, забыв о своей профессии.

Лишь месяц назад я заметила эту женщину. У подъезда дома Максима.

Я быстро прошмыгнула за ней следом. Могу даже не говорить о том, что она вошла в квартиру моего юного любовника. И я тогда поняла, что это она семнадцать лет назад рожала Максима.

 

– Дружок, – сказала я, когда Максим появился у меня, озабоченный какой-то формулой из тригонометрии, – как зовут твою маму?

– Елизавета Антоновна. А что?

– Ну, если ты меня когда-нибудь представишь ей, я не буду ошарашена столь звучным именем.

– Представлю? – весело переспросил сынок.

– Извини, я размечталась…

 

Уже полгода прошло, как Максим перестал появляться у меня. Я поняла это правильно: теперь мой любимый утонул в море своей юной жизни. И похвалила себя за то, что не переставала работать. Не так интенсивно, как до Максима, но ведь и мне он был не безубыточен.

В апреле мы столкнулись в парке Струкова. Точнее, я увидела его с юной девицей. Они сидели на скамейке и без устали целовались, распахнув верхнюю одежду. Время было около трех часов дня. Сбежали с уроков. Думаю, это была Леночка, которая уже, вероятно, набралась опыта. Я прошла и присела на дальнюю скамейку, уставшей от всех прожитых лет, и подумала, что, если он еще раз придет ко мне, то обязательно будет платить. Поторгуюсь!

 

 

А к маю жизнь опять вошла в привычное русло.

Что это значит?

Я по-прежнему снимаю для работы квартиру Ирки. В двух газетах постоянно висит наше объявление об оказании услуг. Конечно, массаж! Кто хочет, тот понимает это и звонит. Или еду по вызову.

А сутенеры?

Они боятся моей крыши. Это все Иркин двоюродный брат. Игорек работает в милиции. Правда, не прочь был побаловаться как со своей сестрой, так и со мной. В свое время и бесплатно. Теперь я у него одна. Но выдерживаю.

 

Вчера позвонил Максим.

– Как ты? – голос очень заботливый.

Голос, еще оставшийся мне родным. Я сглотнула.

– А ты? – спросила.

– Ты же видела, – небольшая, но многозначительная пауза. – Мне нужна твоя помощь.

Так звонят матери…

– Я догадываюсь.

– Неужели? Вот здорово! Так ты согласна?

– Нет, я не дам тебе свою комнату для сношений с твоей Леночкой!

– Но ведь нам негде! И я… заплачу!

– Из папиного кармана?

– Не важно!

– Важно. Я не буду устраивать у себя дом свиданий.

– Вот как?

В голосе Максима прорезались злые нотки. Но он, чувствуется, хорошо подготовился к разговору. Сдержал себя.

– Хорошо, я буду с вами двоими.

– Вот как? Интересно! К кому платить будешь?

– Тебе, конечно!

– А она как? В очереди будет?

– На кухне посидит.

– И она согласна?

– Она меня любит. Будет согласна.

– А вдруг я соглашусь, но надо будет для твоей подружки чайник ставить, конфеты, варенье… Одним словом, расходы! Ты и это будешь оплачивать?

– Да, ради денег ты на все пойдешь! – Появился деловой тон. – Договоримся!

– Но еще есть одно…

– Ну, что еще?

– А вдруг она забеременеет, когда моя очередь придет на кухне чай пить?

– Это не твоя забота!

– Папа ее спросит: «Кто и где тебя обрюхатил, дочка?» И что тогда, явка с повинной? Мол, все это было у Оксаны? Она сводница и растлительница!

– Издеваешься?

– И да, и нет! Прощай!

Я положила трубку.

Как я могла влюбиться в такого мерзкого мальчишку?

Снова звонок. Ясно, что это он.

– Что еще?

– Ты же любила меня?

– А ты?

– Очень! Я тебе благодарен. Но ты же для меня почти мать!

– Вот тебе и мать твою! – воскликнула я.

– Откажешь, натравлю пацанов! Уж они бесплатно выполнят твою месячную норму! Среди них двое больных.

– Испугал! Я полк выдержу и презервативов покрепче накуплю!

– Нарываешься? Могли бы и по мирному.

– Да ты просто сутенер!

– Думай. Даю два часа.

– Подожди, – закричала я, – не вешай трубку. Я тебе помогу. Квартиру я тебе не предоставлю, это факт! Но ты можешь пойти в одно местечко, где все чинно и благородно. Немного денег и никто слова не скажет.

– Правда?

– Конечно. Я же тебя еще люблю.

– Куда?

Я назвала ему адрес.

 

Меня встретили двое.

– Это ты, что ли? – спросил у меня худощавенький, но прыткий. Я знаю, таким износа нет.

– Да, это она, – сказала я о себе в третьем лице.

– Призналась! Тебя, наверное, весь город знает?

– Раз спрашиваешь, значит, не все потеряно, – отрезала я и получила удар в лицо.

Из носа потекла кровь.

– Не умничай.

Я полезла за платком, но тут же меня ударили по рукам. Сумка упала, там была косметичка, сотовый телефон, ключи. «Если сейчас нагнусь за ними, – подумала, – они собьют и ногами измочалят». Слабый свет уличного фонаря, ни одного прохожего.

– Серый, – приказал худощавенький своему напарнику, возьми ключи.

Его бугай нехотя присел на корточки, и, не вставая, стал рыться в сумке. Он нашел триста баксов и тотчас же сунул себе в карман.

– Я сказал ключи, Серый. А деньги отдай мне.

Верзила нехотя отдал доллары.

– Здесь еще сотовый, – сказал Серый.

– Мне.

И мой телефон оказался у худощавенького.

– Не много ли для одного? – спросила я, шмыгая носом. Но получилось зло.

Худощавенький снова размахнул рукой. Но я одним приемом свалила его на землю и поддала со всей силы между ног. Тот завизжал, схватившись за хорошо подбитое хозяйство. Бугай не успел встать, потому что с изумлением смотрел, как я уложила его друга. Я врезала ему ногой по уху. Это очень больно, словно в голове раздается взрыв петарды. Всему этому меня учил Иркин брат-любовник. Бугай свалился. Я взяла свои вещи у худощавенького, смазав ногой по подбородку, побежала к своему подъезду, потому меня остановили на углу дома. Передо мной дверь подъезда открылась, и появился Максим. За его спиной показалась тенью его подружка по школе

– Врезать? – спросила я.

– Да мы хотели пошутить… Ты сама во всем виновата, зачем показала место, где мать трахается?

Я ушла. Я отключилась.

 

С проституцией я завязала. Публично. Устроилась на работу. Сначала в воинскую часть, что за городом. После двух лет лавирований между старшими и младшими офицерами, что не всегда проходило успешно, заработала прозвище Неприкасаемая. Я усиленно занималась в спортивном клубе, осваивая мастерство ТЭК-Ван-до. И думала о том, когда снова стану телеведущей.

Максим мне встречался несколько раз, он приезжал из Москвы, где учился в каком-то институте. Он порывался поговорить. Но я смеялась в лицо: «Побить или сразу отбить?»

А вчера я нашла в почтовом ящике письмо.

Максим писал о чем-то много и страстно. Его письмо после прочтения мной было смятым и мокрым от моих слез. Это были последние мои слезы. Я помнила, как Ирка с украинским акцентом приговаривала при случае: «Нехай они плачут и пишут заявления!»