Краб

На чтение потребуется полчаса | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы

 

 

 

Гармоника собрался было тоже уходить, но Валентин его не отпускал. Картину он положил на верстак, на котором среди древесных стружек и опилок валялись в беспорядке стамески, рубанки, куски мела, профильные рейки, огрызки наждачной бумаги… По одну сторону от верстака стояла тренога, крытая серой тряпкой, – мольберт художника, как догадался Гармоника; а по другую – киноафиши, прислонённые стопкой к стене, загрунтованные, без изображений. Юрку будить Валентин не стал, а молча налил полстакана водки и проглотил. Гармоника удивлялся тому, как Валентин, не закусывая, пил: быстро пьянел и тут же, через некоторое малое время, трезвел, словно была в бутылке обыкновенная вода, а ему доставляло удовольствие изображать пьяного. Пьяным он падал на колени и тёрся с унижением своей щекой о ноги Володи; но с какой рассудительной трезвостью, спустя уже несколько минут, требовал аванс и возврат картины…

– А я тебя знаю. Ты Гармоника, а зовут Васька, а фамилия… Крайний? Вот видишь… Ты ещё пацаном на аккордеоне играл, на концертах, тут в ДК.

– Когда это было? – отчего-то скривился Гармоника.

– Так ты что? – Валентин всё ещё вращал в руке опорожнённый стакан. – Давай? Я же знаю, ты бухарик ещё тот. Даже твоё любимое изречение знаю: «заглянуть в амфору». Ну, как? Деньги есть – ещё возьмём. Или снова чаю?

– Не хочется, – отказался Гармоника, передёрнув снова скулой. – Ни того, ни другого.

– Я всех знаю в Малой Гавани. Всех! Даже этого молодого алкаша, Юрку, что дрыхнет вот на моём диване. Нервный он какой-то, такие быстро пьянеют… Весь город проходит перед моими глазами в этом ДК. И вся моя жизнь прошла здесь. Люблю я этот Дом культуры.

– А я не люблю.

– Что так?

– Когда был им нужен – приглашали, а так – всегда гнали…

– По пьяни, что ли?

– Какой там! – Гармоника хмыкнул и принялся рассказывать с некоторой лёгкостью, как вспоминают о чём-то давнем и забавном. – Пацаном ещё был… Ходил в музыкалку, пока батя мой был живой, а в ДК нас посылали выступать на все праздники. Батя помер, денег не стало, и музыкалка моя накрылась. Стал захаживать в ДК на концерты, как зритель (я это дело любил, всякие там представления), а меня не пускают… Говорят, по пригласительным. Как ни приду – всегда по пригласительным. А я-то с характером… Мне, пацану, взрослые дяденьки руки заламывают, выталкивают на улицу, ментов зовут, а я ору во всю глотку: места же свободные есть! дайте посмотреть! могу в двери постоять! Какой там – в шею! А потом я как-то и в библиотеку зашёл, она же тут на втором этаже, и разорвал со злости свой абонемент, чтоб вообще не показываться в этом ДК. Библиотекарша стыдить начала… А ведь это же унизительно: днём тебе все улыбаются, мол, какой мальчик прилежный, много читает, вовремя книги возвращает, листы не загибает; а вечером тебе руки выкручивают… Даже на выборы сейчас не хожу, если меня приписывают к ДК. Это, наверно, лет за пятнадцать я сюда первый раз попал, к тебе, и то с чёрного хода.

 

– Ну, да... Унижение – это такая штука, что вроде бы стыдно должно быть тому, кто унижает, а выходит наоборот… Ты оболган, обобран, растоптан, а тебя ещё стыдят, и ты стыдишься уже того, что живёшь на свете и не хочешь никуда ходить, никого видеть… А ты женат?

– В разводе, жена отсюда далеко… Слушай, Валентин, а Володя, кто он такой?

– Володя – это никто, – сказал Валентин и, содрогаясь всем своим головогрудым телом, залился сиплым издевательским смешком. – Либерал… Конечно, он прав: да, я разбазарил свою жизнь… А что поделать, если натура у меня такая разносторонняя, увлекающаяся. Но он же этим и пользуется, всю мою жизнь и растаскивает по кусочкам. Монеты, холодное оружие. Статуэтки терракотовые. Иконки бронзовые. Какие коллекции у меня были! Последние лет пятнадцать он к картинам моим присосался…

– И у меня в кабаке про монеты спрашивал.

– Вот-вот. Будет у тебя что – предложи ему, он купит.

– Так он коллекционер, что ли?

– Говорю тебе, он никто! У него даже образования нет, какое-то там незаконченное… Был кем-то при экологах, потом ещё в какой-то конторе с хитрым названием. Теперь, вроде бы, при власти околачивается: то ли по связям с общественностью, то ли по работе с молодёжью… Этих должностей развелось, что на улице собак бродячих. А по жизни он – посредник. Но из тех, что купи-продай. Сказал, до среды, значит, в четверг махнёт в Краснодар или Москву. Поднакопил уже товара… Ты вот что. Возьми эту себе... – Валентин поднял с верстака свою картину и подал её Гармонике. – Я видел, она тебе понравилась.

– Так это же деньги, – растерялся Гармоника, но машинально протянул руки. – Дорого?

– Не знаю, да лучше и не знать. Главное, красиво. Красиво?

– Красиво. А этот твой либерал?

– Наплюй, – сказал Валентин и снова удивил Гармонику трезвым ясным взглядом. – Я же тебе её дарю, а не продаю, поэтому отказываться неприлично. У нас в городе остались всего две мои работы. Одна у узбека в кафе, но работа слабая, а он её всё равно никому не продаст; другая у моей сестры, во дворе в сортире висит. А бог любит троицу. Может, я завтра скопытнусь. Кто и за что меня ещё тут вспомнит? Ну, будут с год помнить мои пьянки, да дешёвые шутки… А после года?

 

– А почему картина в сортире?

– Потому что зять так распорядился. У него свой магазин, возле базара, торгует сантехникой и стиральным порошком. Богатый. В смысле, при деньгах. Дом свой большой. Ты не замечал, чем богаче человек, тем он тупее? А если он ещё и торгаш – вообще колода дубовая. И Володька, этот либерал, думаешь, понимает в нумизматике или, там, в искусстве? Хренушки… Надыбал место, где есть спрос на мои работы, на мою руку, вот и обкручивает меня, а вид делает, будто мне помогает, да частенько наливает как в одолжение… Думаешь, я этого не вижу? Вижу! Всем нутром знаю! И зять мой, если мне наливает, то как будто тоже в одолжение. Подкармливает, а потом раз и за глотку – иди к нему огород осенью копать, канализацию чистить… А для него, что унитаз, что картина – одно и то же. Но унитаз нужен для дела, блестит – ему место в доме, а у картины рамка обычная, без орнамента, – значит, ей места в доме нет. Ну, если богатый, так закажи рамку из дорогого багета, ведь и картина не из средненьких. Так нет же: денег жалко. К тому же это моя работа. А я кто? Для него – забулдыга… Разве можно подарок забулдыги, пусть даже родича, держать в доме? Во двор её, в сортир, в гараж… А скажи ему, что за картину дадут хорошие деньги, так побежит к Володьке продавать, а на деньги накупит ещё унитазов… Для него верх красоты – это глянцевый календарик на стене с котятами или полуголой моделью.

– А сортир тот из кирпича? – произнёс Гармоника медленно, словно припоминая. – Из белого, силикатного…

– А он, думаешь, будет ходить в деревянный?

– Ну, так это я строил. Лет семь назад. Уже закончил внутри кафелем облицовывать, так мужик, этот зять твой, притащил картину, говорит: гвоздь вбить ещё надо, чтоб повесить. Красивая картина, но не из наших степных мест: лес какой-то дикий, деревья корявые, зеленое озеро в ряске, как болото, кажется, ещё две утки летят…

– Что, и вправду запомнил? Надо же, глаз у тебя... То я гостил у друга на Смоленщине, давно. Пошли на охоту, я там эскиз набросал, а уж дома картина получилась… Мы вместе художественное училище заканчивали; друг, правда, потом в академию поступил, а я… женился. Да… Вот есть женщины, которые могут поднять человека, возвеличить его талант, а есть, которые будут подминать его под себя, заставлять его всю жизнь пасти гусей. Только в молодости в бабах этого мракобесия не разглядеть; слепа любовь… А зять заплатил, всё до копейки?

– Заплатил. Но когда договаривались, то цену сразу на четверть урезал.

– Все они такие: торгаши, посредники…

– Валентин, а чего ты сам не продаёшь?

– Что?! Я? – вскрикнул Валентин с вполне искренним недовольством. – Да я не могу в магазине купить пачку сигарет, чтоб меня не обдурили, а тут самому продавать. Это мне надо своё сознание переделать, чтоб уметь дурить других! Да и кому мои работы тут вообще нужны.

 

– Тебе надо наладить связи без посредников. Я одной бабе из Питера дачу строил, так она весь материал в Интернете искала. Надо ей кирпич какой-нибудь фигурный или плитку особенную для ванной комнаты, но чтоб дешевле, так она нырь в компьютер и пошла шарить по магазинам Краснодара или Новороссийска. Выбрала, что надо, чтоб потом не блуждать по городу, – и мы с ней вперёд за товаром. Есть же, наверно, какие-то магазины, где картины напрямую продают…

– Да ты умненький, я погляжу. А у тебя есть компьютер?

– А мне-то для чего?

– Нет; то-то же… Был бы тот компьютер, когда мне было лет тридцать. А сейчас… Не напишу я уже больше ничего, наверно. Руки дрожат, глаза слезятся, да и чувства угасают. А в искусстве без чувств никак…

Валентин пролез за стол, согнувшись и упираясь в него ладонями, и с неуклюжестью повалился на диван, боком придавив спящего Юрку, но тот не отозвался, и, взяв бутылку, высосал её прямо из горлышка. Потом прилёг рядом с Юркой, вытянувшись и опустив на свою грудь руки крестом.

– Ладно, ты иди, иди. Раз водки не хочешь, то иди, – пробормотал художник и закрыл глаза; он снова казался уже абсолютно пьяным и слабым. – Я думал, ты за добавкой сбегаешь, а то у меня ноги отказывают… Юрку послать, так он, змей, знаю, может не вернуться. «Эскадру» не забудь… А мы тут подремлем чуток, потом что-нибудь ещё сообразим. А Володька, – конечно, мне он помогает, чуть что и своей сестре за меня слово замолвит, она же у него директор этого ДК, спасибо и на том ему, но, в сущности… ему плевать на человека, если в том человеке для него нет выгоды. В сущности, он – никто, так… дырка от бублика. Вот у тебя есть вкус, талант видеть и слышать, а ты в музыкалке не доучился, из ДК выгоняли, а теперь стал взрослым и – что? – сортиры кафелем обкладываешь. Бабским делом занимаешься…

– Почему это бабским? – огрызнулся Гармоника.

– Да я это так… – продолжал шептать художник монотонно, не шевелясь и не открывая глаз. – Раньше штукатурами-плиточниками только бабы работали. Я о другом… Вот кем ты бы мог стать? Может, известным или просто хорошим музыкантом. Как какой-нибудь Дранга. А я… кто я? Та дырка от бублика перепродаёт мои картины, а может, даже подпись мою на холстах затирает, а чью-то пририсовывает… Меня, может, вообще в мире не существует… Представляешь, Гармоника, нас нет, а есть и живут нормальной жизнью в этом огромном мире лишь все эти самодовольные торгаши, посредники, чиновники… Разъезжают по заграницам (ишь ты, Средиземное море он видел!), нормально питаются, одеваются, имеют добротные дома, пьют хорошую водку… Думаешь, я им завидую? Хренушки! Просто на душе больно, что мы для них как та текучая, безликая нефть или газ, природное ископаемое, которое стоит только найти, заполучить, да с выгодой для себя продавать. В какое время мы живем? Мрак…

 

Гармоника вытянул в руках перед собой «Эскадру», но вблизи масляные краски выдавали лишь грубые росчерки кисти, и изображение до боли резало глаза. «Так и в жизни устроено, – подумалось ему. – Рядом с тобой боль и грязь, а отойдешь на расстояние, оглянешься – и, вроде бы, ничего, тускнеет всё безобразное, а является впереди перед тобою цельный образ прекрасного». Гармоника хотел было окликнуть Валентина, чтобы не согласиться с ним и поделиться своим сравнением, но взгляд его упал на спящего пьяного Юрку, завтрашнего своего бестолкового напарника, и Гармоника отчего-то засомневался в своих мыслях и промолчал; а уставший от слов и водки Валентин, с впалым беззубым ртом и бледно-утончённым лицом, как у покойника, уже успокоенно и ровно дышал во сне.