Букет в интерьере спальни

Сегодня день выборов. Большой праздник. В советские времена он почти приравнивался к Первомаю, или годовщине Октябрьской революции. Раньше еще говорили – Великой. Выбирают то ли в Верховный совет, то ли в народные депутаты. Возможно, это одно и то же. Мой друг Дима говорит, что порядочный человек вряд ли дойдет по иерархической лестнице политического успеха дальше секретаря райкома, просто выпадет из обоймы, ибо там нужны подхалимы, взяточники и лицемеры. Тем не менее, избиратели рьяно рвутся к урнам, обтянутым кумачом, символу демократии и свободы советского народа. То, что кандидат, как правило, один никого не смущает. Обыватель убежден: вычеркни он номенклатурную единицу – и у того сразу возникнут проблемы с трудоустройством. Надежда – это наркотик для народа. Вторая причина повышенной активности избирателей – буфет. По распоряжению высокого начальства сюда завозятся бутерброды с сухой колбасой, свежая выпечка, пиво, шоколадные конфеты – все это продукты повышенного спроса.

Из окон радиорубки звучит бравурная музыка, возле урн застыли пионеры, в буфете можно выпить пива или рюмку водки. Налицо все атрибуты праздника. Мы с Димой ответственные за музыкальное сопровождение выборов. В шесть утра "на радость" жителям ближайших домов из громкоговорителей раздается гимн Советского Союза. Игнорируя паузы, следом звучат военные марши, то есть бодрое настроение в воскресную рань населению обеспечено. Иногда к нам в рубку забегают дежурные, следящие за порядком, пропустить "для тонуса" рюмочку водки. Все друг друга хорошо знают, так как обеспечивают жизнедеятельность избирательного участка служащие одного предприятия.

Ближе к полудню мы уже крутим музыку в исполнении Кобзона, Пугачевой, Лещенко – монопольного триумвирата советской эстрады. У всех хорошее настроение, ибо ответственнейшее мероприятие проходит чинно и по распорядку.

– К четырнадцати часам проголосовало семьдесят четыре процента избирателей, – докладывает в райком председатель избирательной комиссии Виктор Дмитриевич Ляповец, в свободное от почетной должности время – начальник строительного управления, где мы все работаем.

Он кладет трубку; лицо его выражает неподдельную радость. Успешно проведенные выборы дают ему хороший шанс сделать карьеру. "Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!" – с ничем не оправданным оптимизмом уверяет Кобзон.

– Слушай, Василь, давай "Дип Пёпл" поставим? – после третьей рюмки предлагает Дима.

Его смелая версия равнозначна предложению, например, Косыгина (в ту пору председателя Совета Министров) – приходить членам кабинета на службу в шотландских юбках. Знаменитая английская рок-группа, как и многие другие исполнители этого жанра, была запрещена в СССР цензурой. Но водка и космополитизм берут верх над здравым смыслом. Спустя минуту урбанизированные окрестности оглашаются любимыми звуками рока. "Дым над водой" мощно стелется между домами. Однако триумф авангардной музыки был недолгим.

– Немедленно выключить эту какофонию! – ярости председателя избирательной комиссии нет предела.

Разумеется, проверяющими будет доложено в райком об этом инциденте. Карьера загублена. И кем?! Какими-то мальчишками...

– Вон отсюда! – вторит ему секретарь парткома. – Завтра напишите заявления об увольнении.

Ничего не подозревающая о случившейся неприятности праздничная улица с радостью принимает нас в свои объятья. Новоиспеченные безработные с безалаберностью молодости окунаются в городской шум. Мы бесцельно бродим по микрорайону, лениво заигрываем с девушками, пьем пиво. На пути встречается здание с вывеской "Пункт проката". От нечего делать заходим. На пыльных полках теснятся, скорее всего, никому ненужные сломанные телевизоры, дребезжащие холодильники, надколотая посуда и другой хлам. Жалкое впечатление производят утилитарные предметы под инвентарными номерами, не имеющие постоянного хозяина, лишенные какой бы то ни было любви их обладателей – публичные телевизоры без ручек настройки, поцарапанные холодильники с грязными пятнами и вульгарными наклейками на дверцах. Никто и никогда не скажет о них – "моя машинка" или "мой магнитофон". Дом престарелых вещей, так можно назвать пункт проката. Однако подлинным украшением сего мрачного заведения была его хозяйка. Волосы цвета осеннего клена ниспадали на плечи. Некую ее полноту скрадывало темно-синее платье. Она покусывала пухлые губки и, взглянув на нас большими каштановыми глазами, спросила, едва заметно раздражаясь:

– Вы что-то хотели?

– Видите ли, девушка, – Дима прокашлялся, – мы вот с коллегой недавно из мест лишения свободы, – он успокаивающим жестом поднял руки, нет, нет ... вы не подумайте ничего плохого, мы сидели всего лишь за браконьерство.

– Егеря убили, – как можно мрачнее добавил я.

– Так вот, – продолжал Дима, – хотели бы обзавестись кое-каким скарбом. –Он стал загибать пальцы на руке, – телевизор-раз, холодильник – два...

– Жену – три, – снова перебил я его.

Девушка, наконец, поняв, что мы шутим, рассмеялась.

– У вас смех, как журчание ручейка в весеннем саду, – банальный мой комплимент отверг все сомнения по поводу нашей заинтересованности ветхими предметами.

– Если вы замужем, могила будет мрачным ложем мне, – пафосно продекламировал мой друг. И уже обращаясь ко мне:

– Вот как влюблюсь, обязательно женщина окажется при муже, – он нарочито громко вздохнул, – но как бы трагически не складывались обстоятельства, позвольте вам представить, – Дима легонько подтолкнул меня на авансцену, – знаток пива и поэзии э... э... Василий, э...э...Аксенов.

– Тот самый? – девушка наигранно изумляется.

– Нет, должен вас разочаровать. Сын, всего лишь сын.

– Но все равно польщена, – она улыбается.

Скорее всего, ей скучно находиться среди старых вещей, и она рада незначительному событию, несколько развеявшему ее вынужденное профессиональное одиночество.

Вошедшая в помещение старушка прерывает наш шутливо-бестолковый разговор.

– Скажите, стиральная машина у вас есть?

– Бабушка, а ты деда своего к синему морю пошли, пусть он у золотой рыбки попросит, – советует Дима.

– Нету деда, милок, уж как семь лет помер, – старушка подслеповато щурится на портрет Брежнева и неторопливо крестится.

Люблю вставать спозаранку, когда земля радуется утру и ультрамариновое небо начинает стремительно светлеть. Надеваю спортивный костюм и не спеша бегу к реке. Узкая тропинка разделяет по диагонали небольшой лес, расположенный почти сразу за домами. Утренний моцион освежает тело после вчерашних возлияний и оно благодарно звенит каждой своей клеточкой. "Неловко вчера получилось, после Димкиной шутки. Надо бы зайти, извиниться", – подумал я, проходя мимо пункта проката.

– Мой отец прислал два билета на концерт югославской эстрады, – я кладу розу на стол девушки. – Меня правда зовут Василием.

– Людмила, – она улыбается и, взяв розу, подносит ее к лицу.

Удивительную закономерность обнаруживаю я в отношениях с женщинами. Гаснут яркие языки пламени очередного романа, и вдруг появляется №, скорее всего под влиянием закона сохранения рода человеческого. Невзирая на предыдущие разочарования, человек влюбляется с необыкновенным упорством. Самое плохое в любви – это то, что она проходит, самое хорошее – что возрождается вновь и вновь, словно семя, брошенное в благодатную почву женского очарования. Взметнется волна любви и счастья, но, подержавшись какое-то время на гребне взаимного обожания, вдруг начинает спадать.

Перспектива улицы мчится мне навстречу. Над дорогой нависли ветки деревьев и причудливо, – в форме разноцветного шара,– преломляются в свете неона. Я еду на первое свидание с Людмилой. Сейчас вся жизнь сконцентрировалась только на одном – меня ждет красивая женщина, тоже на что-то надеющаяся, о чем-то мечтающая. Она наденет свои лучшие наряды, будет пахнуть дорогими духами и все это для меня. Счастье подходит почти вплотную, и я чувствую его прерывистое дыхание, полной грудью вдыхаю аромат самой жизни.

Югославская эстрада – выражаясь современным языком, самое "крутое", что мог предложить почтенной публике Госконцерт. С регулярностью восхода солнца страну посещали артисты дружественного нам соцлагеря: Карел Готт, Бисер Киров, Марыля Родович, Радмила Караклаич и прочие. Вкупе с вышеупомянутыми доморощенными "звездами " эти эстрадные корифеи клепали "лохов", в первую очередь сами ими же и являлись. Распираемые значимостью воображаемого таланта, так горячо любимые лишенной хоть маленькой толики интеллекта публикой. Великие уже исполнители стали тем, чем они сейчас и являются: неувядающие поклонники домохозяек, бульдозеристов и ПТУшников.

Чтобы понять, куда я попал, мне хватило одного отделения. Пойти в антракте в буфет Люда отказалась. Наверное, зря. Старожилы филармонии, скорее всего, помнят, как вначале второго отделения на концерте артистов югославской эстрады по барьеру, разделяющему первый ярус и партер, шествовал молодой человек. Он неистово размахивал пиджаком и, перекрикивая артистов почти дружественной страны, орал:

– Да здравствует советско-югославская дружба!

Заплатив штраф, я вышел из отделения милиции. Ярко светило солнце, весело щебетали птицы.

Люда после этого случая не хотела даже смотреть на меня.

– Я готова была сквозь землю провалиться. Ведь ты успел подойти ко мне и предложил завершить "прослушивание" этой непотребной акции, – говорила она мне уже потом. – И только после этого тебя... – Она выразительно развела руками, подыскивая нужное слово, – взяли.

Вряд ли за кем мне приходилось так изысканно-авантюрно ухаживать. Я ей дал, по моему мнению, очень ласковое прозвище: Рыжик, и теперь называл только так. Люда была действительно замужем, но муж уже довольно-таки длительное время пребывал в местах не столь отдаленных. Этот факт меня не очень деморализовал, ибо женщина, принадлежащая другому мужчине, всегда почему-то вызывает повышенный интерес: зов предков, отзывающийся эхом в нашем подсознании. Вопрос заключается лишь в терминологии.

Люда никак не хотела прощать мне эту выходку. Получив отказ (в любой сфере жизнедеятельности) одни люди, наклонив голову, удаляются, другие – их, к сожалению, большинство, упрямо идут к своей цели, с настойчивостью мотылька, порхающего подле пламени свечи, забывая о том, что цель, как правило, достигается – и, опалив крылья, падают ниц возле той самой свечи. Третьи же, достаточно убедительно заявив о себе, применяют тактику выжидания.

Ночью я лазал на крышу девятиэтажки, где жила Людмила, и на веревке опускал букетик цветов к окну ее спальни. Писал пламенные письма, способные растрогать, пожалуй, и монахиню. По утрам встречал ее возле пункта проката и делал не менее пламенные признания, которым верил уже и сам. И вдруг неожиданно исчез.

Через неделю Дима принес мне записку.

– Возлюби Господа и жену ближнего своего всем сердцем своим.

– Не кощунствуй. Где ты ее видел?

– Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вдохновение. Я им обладаю.– Дима закурил. – Василий, я видел глаза твоего Рыжика. Это глаза влюбленной женщины. – Он сел на стул. – Что ты с нею сделал?

– Я сказал ей, что если мы перестаем делать глупости, значит, мы состарились.

– Так это ж беспроигрышный вариант, в особенности, если женщине за тридцать.

Но я Димку уже не слушал. В записке было написано, что сегодня вечером меня ждут в гости.

Люда спит. Одну руку она подложила под голову, вторая покоится вдоль тела. Нагота ее целомудренна и подобна спящей Венере. Красота женщины во сне поэтична, непорочна. Лишь огненные волосы, хаотично разбросаные по подушке, темные круги под глазами, да капельки пота, выступившие на разгоряченном лице, выдают совсем недавно умершую страсть. И если она истинна – ее невозможно пересказать.

Люда красива, со вкусом одевается, она хорошая хозяйка, и была бы, скорее всего, хорошей женой. А, собственно, почему была бы?.. Я люблю с ней ходить на концерты, в театр. Она очень внимательно, во всяком случае, создается такое впечатление, слушает мое мнение по поводу прочитанной книги, просмотренного кинофильма, новой пластинки, но никогда не имеет собственного, всегда отвечая однозначно: "я об этом не думала". Полагаю, Люда предпочла бы приготовить обед на двадцать человек, нежели второй раз посмотреть "Сталкер" Тарковского, ибо после первого просмотра этого фильма она имела вид человека, только что посетившего смертельно больную тетушку. Поэтому скоро наши свидания стали ограничиваться пределами спальни. Как известно, интеллектуальное неравенство вряд ли способствует любви, и встречи наши становились все реже. Время от времени один из нас ощущал острый приступ романтизма и неожиданно заявлял о себе, но это были лишь эпизоды, после которых чувствовалось – конец неотвратим.