Букет в интерьере спальни

Я лежу в мастерской на диване, разглядывая на стенах надписи друзей. "Успех разлагает душу. Славик". Уж кто не должен беспокоится на сей счет, так это он. Есть люди, запрограммированные на неудачу. Славик в их числе. Он великолепный рисовальщик, неплохой колорист, но сюжеты его картин авангардны, если точнее – сюрреалистичны. Казалось бы, модное течение должно пользоваться спросом, успехом. Оно и пользуется. Но только у неплатежеспособной молодежи. Джинсовый контингент стоит в восхищении перед полотнами Славика, и, потягивая "Пепси", смачно сленгует на понятном лишь им эзоповом языке.

– Славик, ну напиши хоть раз "зеленку", бабок заработаешь, – советует ему Шурик, молодящийся седой художник, – а потом крась свои "сюры." "Зеленка" – приторно-пошлый пейзаж, особо пользующийся спросом у новых русских и управленцев администрации города.

– Пробовал, – уныло отвечает Славик, – не помню точно, сколько сигарет выкурил, да сколько чашек чая выпил, – он сплюнул на окурок. – Проткнул я ногой этот холст.

– Ну и дурак, – резюмирует Шурик.

– Знаю, – вздыхает Славик, – только меня такая тоска взяла листочки выписывать, – он швыряет окурок и хмуро смотрит вперед перед собой. Это и есть его внутренняя истина, но как ни удивительно, она совершенно непонятна окружающим.

Мой взгляд ползет дальше по стене. "Живопись – это мышление цветом". Перл Вовы Суевалова. Он ярый конъюнктурщик, хотя и не пишет "зелень". Его тема – острова и море. Подает он свои работы в интересной интерпретации – с высоты птичьего полета. Скорее всего, он бы стал известным художником, но ему мешает ... страх. Суевалов боится всего. Он боится женщин, еще больший страх ему внушают мужчины. Уличные собаки для Володи сродни азиатам, которых Суевалов тоже боится. В жуткий трепет его приводит жара, ведь, по его словам, можно получить инсульт, зимой лютует эпидемия гриппа – он лучше будет есть без хлеба, но в булочную не выйдет. Вова боится бабочек, так как возможна аллергия, воду пить страшно – там вибрион холеры. Но больше всего он боится заказчиков и друзей: ведь они могут обмануть. Карлос Кастанеда говорил, что страх – наш первый враг, но Володя Кастанеду не читал, ему понятны лишь книги по теории живописи и детективы.

"Зря, ты, художник, мнишь, что своих ты творений создатель", – такое на стене мог начертать Шурик по прозвищу Богомаз. Лавры, которые он срывает, слегка покрыты дерьмом, несмотря на то, что он пишет иконы и картины на библейские темы. Живопись его сочна, реалистична, объемна. Шурик научился делать иконы "под старину" и отличить его работы от оригинала может только искусствовед. Одно время Богомаз манипулировал с "досками", выдавая их за подлинники, и продавал перекупщикам за немалые деньги. Разумеется, эта дешевая афера вскоре раскрылась. В результате Шурик остался без машины, дачи и пару недель пролежал в травматологии. Впрочем, заказчиков и сейчас у него хватает – тираж копий картины Крамского "Христос в пустыне" перевалил уже за сотню.

Зазвеневший над входной дверью колокольчик подвел итог моим размышлениям о творчестве коллег. Редкие часы мне удается побыть одному. Сменяя, а зачастую наслаиваясь друг на друга, мастерскую посещают друзья, заказчики, а иногда и случайные люди. Постоянное "броуновское движение" мешает работе, но порой появляется личность, и ты понимаешь, что ради нескольких часов полноценного общения готов терпеть постоянную суету. Легкое раздражение оттого, что меня побеспокоили, сменяется неподдельной радостью – перед моим взором предстала Света Победа – Светлана Владимировна – как я ее величаю из глубочайшего уважения к ее персоне, несмотря на то, что мы пришли в сей мир примерно в одно и то же время. Если кому-то подходит фамилия, так это Свете. Она принадлежала такому типу женщин, которые редко бывают в покое. Кажется сам оптимизм – неделимый и целостный поселился в ее стройном теле. Своих забот и проблем Светлане Владимировне недостаточно, и она, как правило, выбирает себе в попутчики человека, обремененного долгами, пороками, врагами, недугами и прочим негативным грузом. Исчерпав свои физические возможности, а вместе с ними финансовые и моральные запасы, Победа в итоге побеждает. Она, казалось, несет ответственность за все, что бы не случилось на свете. Из следственных изоляторов, онкологических клиник, филиалов Сбербанка выходят розовощекие от неуемной радости мужчины, дрожащими руками сжимая справку об освобождении, больничную карту с пометкой "здоров", или чек на необходимую сумму. Они, спотыкаясь, устремляются к Светлане Владимировне, но… она в них больше не нуждается, выполнив милосердную миссию. Победа таким образом самоудовлетворяется. Добродетель ей заменяет эмоции, любовь, и, наверное, секс. Света всегда энергична, деятельна, потенциал ее неисчерпаем.

– Привет, Васенька, – непорочный поцелуй едва касается моих губ.

– Чаю хочешь?

Света вопроса не слышит. Она расставляет стулья в один ряд. Разбросанные на столе журналы складывает в стопку. У меня возникают опасения, что пропорции начатой скульптуры не устроят Светлану Владимировну, и сейчас она возьмет кусок глины.

– Чаю? – наконец она садится за стул. – Да, спасибо.

– Ну, скажи, что ты пришла просто так, и тебе ничего не надо? – я тешу себя надеждой о женском бескорыстии.

– О, как бы я этого хотела! – Света с минуту обдумывает смысл сказанного.– А ведь правда, надо будет когда-нибудь просто прийти. Без всяких дел, – она мягким аристократичным движением ставит чашку на блюдце.

Несколько лет назад у меня со Светой был роман. Незавершенный роман... В последний момент нас что-то остановило, и с тех пор мы относимся к друг другу, как брат и сестра. Троюродные...

– У меня к тебе дело, – Света перекладывает стопку журналов на другой конец стола. – Моя дочь желает поступить в университет, на художественно-графический факультет.

Мне становится все ясно, но я слабо защищаюсь.

– Там же подготовительные курсы есть и преподаватели хорошие.

– Неужели ты считаешь, что преподаватели подготовят ее лучше, чем ты? – перебивает меня Победа.

Кажется, я слегка кивнул.

– Я так и думала, что ты мне не откажешь. Спасибо, – Она чмокнула меня в щеку. – Ну, я побежала.

– Дочку-то как зовут?

– Дарья, – под перезвон колокольчика прокричала Светлана Владимировна.

Я смотрю на картину Воржева и пытаюсь понять ход мыслей автора. Зачастую наше творчество пронизано логикой душевнобольных. И в этом нет ничего удивительного – абсурдные невротические переживания, нередко настоянные на алкоголе, становятся единственно возможными и даже закономерными. Художественный процесс должен проходить через невроз; если этого не происходит, то ни о каком творчестве не может быть и речи.

Я отодвигаюсь от картины на расстояние улетевшего от толчка окурка. Мастер! Его картины не поддаются внятным объяснениям и, скорее всего, в них не нуждаются. В годину великого саморастерзания художник создал свой мир, и шелест тополя на полотне очень значителен для автора, да и для зрителей, пожалуй, тоже. Покой и вселенская мудрость шествуют по холсту.

– Можно?

Я даже не услышал звон колокольчика. Передо мной не самый лучший образец куклы Барби – юное создание, едва ли достигшее совершеннолетия. Белизна кожи позволяла утверждать, что солнце – не самый лучший ее друг. Светло-песчаные волосы рассыпались по детским плечам, хрупким и угловатым. Голубые глаза с любопытством рассматривали меня из-за изредка хлопающих длинных ресниц. Влажные розовые губы расплылись в (так ей, видимо, казалось) вежливой удыбке.

– Я Даша. Мама сказала...

– Знаю, – не очень вежливо перебил я ее. – Ты принесла какие-нибудь свои работы?

– А у меня их нет.

"О, боже, мне придется учить ее заново", – подумал я.

– Вы не беспокойтесь, я быстро научусь. Я...

Видимо она хотела добавить "Я способная".

Натюрморты, постановки, перспектива – как это скучно и элементарно. Все равно, что набираешь в рот воды, когда не хочется пить.

Даша действительно оказалась способной ученицей: рисунок и композиции давались ей довольно-таки легко. Но цвет...

– Ну что ты раскрашиваешь! – я начинаю злиться, – пиши мазками, лепи объем красками. Понятно? Не бойся цвета, ведь женщины лучше экипированы в творчестве, чем мужчины.

– Да...

Глаза-васильки с некоторым страхом смотрят на меня.

– Ты смелая? – я знаю, что такое шоковая терапия.

– Да, – страх расширяет ее зрачки до исчезновения бирюзы.

– Раздевайся, ты же смелая!

Секундное замешательство – и дрожащие пальцы теребят перламутр пуговиц. Шелк кофточки соскользнул на пол. Я взглядом, далеким от смущения, смотрю ей в глаза. Руки Даши по женской траектории оказываются за спиной – и бюстгальтер нашел соседство рядом с кофточкой.

Я невозмутим. Ученица моя поднимается и медленно расстегивает молнию на юбке.

– Достаточно, – но, пожалуй, я переиграл, – в глазах у девушки появляется дьявольский огонек. Юбка падает ниц – и Даша, перешагнув через нее, подходит ко мне.

– Я ведь смелая, правда? – голос ее дрожит. – А вы смелый?

Она обхватила мою шею руками и поцеловала в губы. Поцеловала крепко, до соленого привкуса во рту.

Мои ладони коснулись ее спины. Объятия наши сомкнулись и... Господи! Дверь-то открыта...

Я пытаюсь высвободиться, но скорее всего, это лишь попытка утихомирить совесть – люди, не имеющие твердых убеждений, не способны долго сопротивляться. Алое солнце желания ослепляет глаза, разум мой мгновенно превращается в оранжевую точку, устремившуюся куда-то вниз.

Я сижу в кресле и курю. Только сигарета может спасти меня от замешательства. Даша не спеша оделась и как ни в чем не бывало снова взялась за кисти. Лиловые цвета, сражаясь с пурпуром и едва пуская на границу немного кобальта, создают в смешении своем изумительное сочетание, имя которому гармония. Вы не можете желать этого. Нечто такое, что находится за пределами вашего желания, и если вы стараетесь вызвать вдохновение или любовь, попытка будет ничтожна и смехотворна.

Успехи Даши в ученичестве были пропорциональны количеству занятий любовью. Вскоре мои позывы к самобичеванию улетучились и единственное, чего я боялся, так это влюбиться в мою ученицу. Разницу в возрасте я не ощущал, скорее всего, Даша тоже. Постепенно между нами возникла некая идиллия: мы вместе обедали, ходили на пляж и допоздна задерживались в мастерской. Однажды ночью Даша пришла ко мне домой.

– Что-нибудь случилось? – испуганно спросил я, кутаясь в простыню.

– Да, случилось: я соскучилась, – ответила она, поспешно сбрасывая с себя платье.

Воспоминания о молодости порой приводят в отчаянье, и я понял, что пора уходить. Если хотя бы иногда чувствуешь себя дураком, то, скорее всего, так оно и есть. Я стал привязываться к этой девочке, мне порой ее не хватало, более того – я познал муки ревности. Роль Гумберта меня явно не устраивала. А если узнает Светлана! Я стал обладателем лишь двух состояний – опустошенности, когда Даши нет рядом, и искренней радости, преисполненности обладания ею.

Однако все решилось само собой.

– Ты умничка, Васенька. – Светлана Владимировна передвигает стулья. – Ее живопись и рисунок, – она кивнула на Дашу – ну, скажем, вызывают оптимизм. Да и другая она стала. – Света задумалась, подбирая слово, –уверенная, что ли. Влюбилась в тебя, наверное, – в углу ее улыбки сверкнул золотой зуб.

– Мама! – Даша шутливо топнула ногой.

– Послезавтра едем в Питер, поступать в Мухинское. – Света ласково потрепала дочь по щеке.

– В "Муху"? – я в изумлении уставился на Светлану Владимировну. – Да ты знаешь, какой там конкурс?! – подсознательно я противился, чтобы Даша уезжала.

– Ты, видимо, забыл, с кем имеешь дело, – Света приняла монументальную позу.

Когда они вышли из мастерской, я закурил и стал рассматривать рисунки моей ученицы. Непреодолимая тоска завладела мной. Зазвенел колокольчик, и в комнату вбежала Даша. Она обняла меня и поцеловала. Крепко, до соленого привкуса во рту.

– Не грусти, я скоро вернусь.

Даша сейчас замужем. Я иногда бываю у нее в гостях. Когда муж на охоте.

– Эх, пристрелит он когда-нибудь вас, – вздыхает Репа. – Одним патроном.