Без гнева и пристрастия

Sapienti sat

Проблемы не заставили себя долго ждать. Те, кто мнил себя свободным, усомнились в реальности свободы; те, кто осознавал себя рабом обстоятельств, решили покончить с рабством; те же, кому было на все наплевать, вдруг опомнились и спросили себя: почему? Призадумавшись, ветки в костер не бросали.

– Ну? – спросил, наконец, всех один человек, одиноко сидевший поодаль и чинно доселе молчавший. Уязвленные мудрым вопросом, все медленно взоры свои обратили к нему, кандидату в пророки. "Разреши нашу боль", – их глаза словно бы говорили. И от тщетных попыток понять даже кто-то икнул потихоньку.

– Все решится к утру, это точно я вам обещаю, – так сказал этот тихий и, видимо, мудрый провидец. Не хотел он, наверное, тайну под звездами молвить, чтобы люди в ночной тишине ее молча обдумали и осознали.

– Ты валил бы отсюда, говнюк, если жадностью истину держишь.

– Без тебя разберемся, паскуда, вали поздорову.

– Нам пророков таких и за деньги большие не надо.

– Мудозвонов таких на веку мы своем повидали.

И в отчаянном гневе Иуда в него бросил камень. И Засаленный метко овечьей какашкою кинул. И Гагарин своей ядовитой улыбкой стал подбадривать глупых на дикость, на мерзость, на гнусность. Отличился Ариец белесый: схватил головешку и ну ею тыкать в пространство. А Брут промолчал, просидел в стороне, опасаясь за шкуру свою, закрывая лицо от стыда, от позора, от срама. А Пророк закрывался руками, ногами, клюкою. Тихо-тихо он плакал, не зная, что делать. От побоев ни разум, ни сердце его не спасали. Доставалось особенно много от женщин (никто парадокса такого в дальнейшем не смог объяснить, хоть догадки различные были). И кусали его, и царапали злобные твари, рокотали, безумные, криком звериным кричали. Кто-то бегал вокруг, то трусливым койотом пригнувшись, то подлой макакой стуча по земле кулаками: так восторг выражал неуместный, болезненно-злобный. Пыль стояла столбом, в кутерьме растворялась картина. Тот, кто бегал, был узнан Иудой: обезумевший Геббельс... Однако, продолжалось недолго безумье смурное. Кто-то крикнул:

– Убили, кретины!

И все расступились. Тишина вдруг такая настала, что летучие твари вверху, показалось, застыли в полете, что в соседнем лесу вдруг послышались странные звуки: то, наверно, ведмедь обожрался малиной и страдал в темноте, разрешаясь поганою жижей. Тишина вдруг такая настала, что двенадцать колоколов гулким эхом в висках застучали; стало слышно, как хлюпает красная гадость внутри идиотов, стоящих кольцом на лужайке. Тишина... Нет, безумные крики в воде друг на друга ругавшихся рыб оглушили стоящих. Вот какая была тишина. Но писателя звали к обеду.